Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
, повторяя
череду лунных фаз. Гляди, вот она! - внезапно перебила она себя.
Я взглянула в ту сторону, куда она показывала. В центре площади, со
всех сторон обтекаемой потоками машин, стоял фонтан, украшенный
скульптурой - женщина на колеснице, запряженной львами.
- Это площадь Кибелы, - похвасталась я тем, как знаю Мадрид. Я
десятки раз видела эту скульптуру на почтовых открытках.
Но девушка не слушала меня. Она была уже посреди улицы и, лавируя
между машинами, бежала к фонтану.
- Идем! Идем! - кричала она, маша мне рукой.
Я решила последовать за ней хотя бы для того, чтобы спросить название
отеля. От всего этого сумасшествия я устала и теперь хотела выспаться.
У фонтана мы оказались почти одновременно: я - с колотящимся сердцем,
она - с улыбкой на устах.
- Вода! - воскликнула она. - Вода - вот ее проявление!
- Пожалуйста, скажи мне название какого-нибудь дешевого отеля.
Она погрузила обе руки в чашу фонтана.
- Сделай так же, - сказала она мне. - Прикоснись к воде.
- Да ни за что на свете. Но тебе не хочу мешать - пойду поищу место
для ночлега.
- Еще минуту!
С этими словами она вытащила из сумочки маленькую флейту и поднесла
ее к губам. Музыка, как мне показалось, произвела гипнотическое действие
- шум машин отдалился, сердце мое забилось ровно. Присев у фонтана,
слушая лепет воды и песенку флейты, я не сводила глаз с лунного диска,
плывшего над нами. Что-то подсказывало мне, - хоть я и сознавала это не
вполне отчетливо, - что там, в небесах, пребывает какая-то частица моей
женской сути.
Не знаю, как долго звучала флейта. Оборвав мелодию, девушка
повернулась к фонтану.
- Кибела, - сказала она. - Еще одно проявление Великой Матери. Кибела
управляет ростом колосьев в поле, оберегает города, возвращает женщину
на стезю священнослужения.
- Кто ты? - спросила я. - Зачем попросила меня пойти с тобой?
Она обернулась:
- Я - именно то, что ты думаешь. Я исповедую религию Земли.
- Зачем я тебе понадобилась? - настаивала я.
- Я читаю по твоим глазам. И сердце твое для меня - открытая книга.
Ты будешь пылко и страстно любить. И страдать.
- Я?
- Ты знаешь, о ком я говорю. Я видела, как он смотрел на тебя. Он
любит тебя.
Да, конечно, я имею дело с сумасшедшей.
- Потому я и позвала тебя с собой, - продолжала она. - Он -
значителен и важен. Он, хоть и болтает ерунду, по крайней мере признает
культ Великой Матери. Нельзя допустить, чтобы он пропал. Помоги ему.
- Ты сама не знаешь, что говоришь. Ты запуталась в своих фантазиях, -
говорила я, снова лавируя между автомобилями и твердя про себя, что
никогда больше не стану думать над словами этой женщины.
Воскресенье, 5 декабря 1993
Мы остановились выпить кофе.
- Жизнь многому тебя научила, - сказала я, пытаясь поддержать
разговор.
- Прежде всего тому, что мы способны к постижению и обладаем даром
изменения, - ответил он. - Даже если это и кажется невозможным.
Тем наша беседа и кончилась. До этого в течение почти двух часов
пути, пока не остановились у придорожного бара, мы почти не
разговаривали.
Поначалу я пыталась вспоминать наше с ним детство, но он не проявил к
этому интереса и явно отвечал только из вежливости. Он даже не очень-то
и слушал меня и спрашивал о том, что я уже успела рассказать. Что-то с
самого начала пошло не так. Может быть, время или расстояние непоправимо
отдалили его от моего мира. "Он говорит о волшебных мгновеньях, -
подумала я. - А в чем разница между теми дорогами, которыми шли Кармен,
святой Иаков или Мария?" Да, он живет теперь в другом мире, Сория
превратилась в воспоминание - размытое временем, застрявшее в прошлом:
его друзья детства так в детстве и остались, а старики, если еще живы,
заняты тем же, чем и двадцать девять лет назад.
Я уже раскаивалась, что согласилась поехать с ним. Когда же в этом
баре он вновь оборвал разговор, я решила не возобновлять его.
Те два часа, что оставалось ехать до Бильбао, были для меня сущей
пыткой. Он смотрел на дорогу, я глядела в окно, и никто из нас даже не
пытался скрыть дурное настроение. В автомобиле, взятом напрокат, не было
радио, и нечем было заглушить гнетущее молчание.
- Давай спросим, где здесь автобусная станция, - сказала я, когда мы
съехали со скоростной магистрали. - Отсюда в Сарагосу регулярно ходят
экспрессы.
Было время сиесты, и на улицах людей встречалось мало. Мы проехали
мимо какого-то мужчины, мимо юной парочки, но он не притормозил, не
спросил.
- Ты что - знаешь, где это? - не выдержала я.
- Что "это"?
Он по-прежнему не слушал и не слышал меня.
И внезапно я поняла, что означает это молчание. О чем ему говорить с
женщиной, так и не отважившейся выйти в мир? Что за удовольствие -
шагать рядом с человеком, обуянным страхом перед неизведанным и
неведомым, с человеком, всему на свете предпочитающим хорошую службу и
удачное замужество? А я - о, горе мне! - пыталась говорить с ним о
прежних друзьях, о покрывшихся пылью воспоминаниях, о захолустном
городишке. А о чем еще я могла бы говорить?
- Вот здесь ты меня и высадишь, - сказала я, когда мы, судя по всему,
добрались до центра. Я изо всех сил старалась, чтобы голос мой звучал
непринужденно, но на самом деле чувствовала себя глупой, инфантильной,
докучной.
Он не остановил машину.
- Мне надо найти автобусную станцию и вернуться в Сарагосу, -
упорствовала я.
- Я никогда не бывал здесь. Я не знаю, где находится мой отель. Не
знаю, где будет лекция. И где автобусная станция - тоже не знаю.
- Найду, не беспокойся.
Он сбросил скорость, но не притормозил.
- Мне бы хотелось...
Дважды он начинал, но так и не сумел окончить фразу. Я могла лишь
догадываться о том, чего бы ему хотелось - поблагодарить, что я
составила ему компанию, передать привет общим знакомым и - таким вот
способом - отделаться от неприятных ощущений. Мне бы хотелось, чтобы ты
сегодня вечером пошла со мной на лекцию, - наконец выговорил он.
Я растерялась. Быть может, он всего лишь пытается выиграть время,
чтобы нарушить принужденное молчание, царившее в машине во все время
пути?
- Мне бы очень хотелось, чтобы ты пошла со мной, - повторил он.
Да, конечно, я - провинциальная девчонка, конечно, в жизни моей не
случалось ничего такого захватывающе интересного, о чем стоило бы
рассказать, конечно, я лишена блеска и шарма, свойственных столичным
женщинам. Но жизнь в провинции, хоть и не придает женщине элегантности
или опыта, учит ее, как надо вслушиваться в голос сердца - как внимать
ему и повиноваться.
И к моему удивлению, голос сердца шепнул мне, что мой спутник -
искренен.
Я перевела дух. Разумеется, ни на какую лекцию я не пойду, но отрадно
уже и то, что мой друг вроде бы возвращается ко мне, зовет меня в свои
приключения, делит со мной и страхи, и радость побед.
- Спасибо за приглашение, - ответила я. - Но у меня нет денег на
гостиницу, и потом я должна быть на занятиях.
- Деньги у меня есть. Переночуешь у меня. Попросим номер с двумя
кроватями.
Я заметила, что он весь в испарине, несмотря на холодный день. Сердце
мое стало подавать сигналы тревоги, а распознать причины ее мне было не
под силу. Радость, несколько минут назад захлестнувшая меня, сменилась
полной растерянностью.
Он вдруг резко остановил машину и поглядел мне прямо в глаза.
А когда тебе глядят в глаза, нельзя солгать, нельзя ничего утаить.
И любая женщина, если чувства в ней не вконец омертвели, по глазам
мужчины поймет, что он охвачен страстью, - поймет, какой бы нелепостью
ни казалось это, каким бы несвоевременным и неуместным ни было
проявление ее. В тот же миг припомнились мне слова, произнесенные
рыжеволосой девушкой.
Это было невозможно. Но это было так.
Никогда, никогда в жизни не подумала бы я, что он - спустя столько
лет - еще помнит. Мы были детьми, мы вместе росли, мы, взявшись за руки,
постигали мир. Я любила его - если, конечно, ребенку дано понять, что
такое любовь. Но все это было так давно, осталось в какой-то другой,
прежней жизни, когда сердце в невинности своей открывалось всему самому
лучшему, что есть на свете.
А теперь мы повзрослели и научились отвечать за свои поступки. А то,
что было в детстве, в детстве и осталось.
Я снова взглянула ему в глаза. Я не хотела или не могла поверить.
- Мне осталось прочесть только одну лекцию, а потом начнутся
праздники в честь Пречистой Девы Непорочно Зачавшей. Мне надо съездить в
горы, - продолжал он. - Мне надо кое-что показать тебе.
Этот блестящий человек, говоривший о волшебных мгновениях, стоял
передо мной - и все делал не так, как надо: был и неуместно напорист, и
вместе с тем недостаточно уверен в себе, и слишком торопил события, и
делал какие-то путаные предложения. Мне было тяжко видеть его таким.
Я открыла дверцу, вышла, оперлась о капот. Долго смотрела на почти
пустынный проспект. Закурила, попыталась не думать. Я могла бы
притвориться, сделать вид, что ничего не понимаю, - попытаться убедить
самое себя, будто речь идет о вещах невинных, будто и вправду друг
детства предложил такое своей подружке. Может быть, он слишком много
странствовал по свету и стал воспринимать действительность иначе.
Может быть, я все преувеличиваю.
Он выскочил из машины, присел со мною рядом.
- Мне бы хотелось, чтобы вечером ты пошла со мной на лекцию, -
повторил он. - А не сможешь - ничего страшного, я не обижусь.
Готово! Мир совершил полный оборот и вернулся в исходную точку. Я все
восприняла не правильно - вот он уже и не настаивает, вот он уже готов
отпустить меня. Объятые страстью мужчины так себя не ведут.
Я чувствовала себя очень глупо и одновременно ощутила облегчение. Да,
я могла бы остаться - хоть на день. Мы поужинали бы вместе и, быть
может, даже выпили бы и охмелели немного, чего с нами никогда не
случалось в детстве. Представлялся прекрасный случай забыть все те
глупости, о которых я думала за несколько минут до этого, выпадала
отличная возможность разбить ту ледяную корку, которая сковывала нас с
самого Мадрида.
Один день погоды не делает. По крайней мере, будет что рассказать
подругам.
- Номер с двумя кроватями, - сказала я словно бы в шутку. - И за ужин
платишь ты, потому что я - бедная, хоть и не слишком юная студентка.
Денег у меня нет.
Мы занесли чемоданы в номер, спустились и двинулись туда, где должна
была состояться лекция. До начала ее еще оставалось время, и мы зашли в
кафе.
- Я хочу тебе кое-что отдать, - и с этими словами он протянул мне
маленький красный мешочек.
Я сейчас же открыла его. Внутри оказалась старая, заржавленная
ладанка: с одной стороны - изображена Пресвятой Девы, с другой - Сердца
Иисусова.
- Твоя, - сказал он, заметив мое удивление. И сердце мое вновь
охватила тревога.
- Однажды - дело было осенью, погода стояла такая же, как сейчас, и
нам с тобой было, наверное, лет по десять - мы сидели на берегу, там,
где растет большой дуб. Я хотел сказать тебе слова, которые, готовясь к
этому разговору, твердил про себя много недель кряду. Но только начал,
ты перебила меня, воскликнув, что потеряла свою ладанку, и попросила
пойти поискать ее.
Я вспомнила. Боже мой, я вспомнила!
- И мне удалось найти ее. Но когда я вернулся на берег, у меня уже не
хватило духа произнести то, к чему я готовился так долго, - продолжал
он. - И я поклялся, что отдам тебе ладанку, лишь когда смогу договорить
фразу, начатую в тот день, почти двадцать лет назад. Долго, очень долго
я пытался выбросить ее из головы, но не тут-то было. Но больше я жить с
нею не в силах.
Он отставил чашку, закурил и устремил неподвижный взгляд в потолок.
Потом повернулся ко мне и сказал:
- Фраза очень простая. Я люблю тебя.
Порою нас охватывает печаль, и справиться с ней мы не можем. Мы
сознаем, что волшебное мгновенье этого дня минуло, а мы не
воспользовались им. И тогда жизнь прячет от нас свою магию, свое
искусство.
Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то и который
еще существует где-то внутри тебя. Ему дано постижение этих волшебных
мгновений. Да, мы можем унять его плач, но заглушить его голос - нет.
Этот ребенок продолжает присутствовать. Блаженны несмысленыши, ибо их
есть Царствие Небесное.
И если мы не сумеем родиться заново, если не сможем взглянуть на
жизнь, как глядели когда-то - с детской невинностью и воодушевлением, -
то и смысла в нашем существовании не будет.
Есть много способов совершить самоубийство. Те, кто пытаются убить
плоть, нарушают закон, Дарованный Богом. Но и те, которые покушаются на
убийство души, также преступают Его закон - хотя глазам человеческим их
преступление не столь заметно.
Прислушаемся к тому, что говорит нам ребенок, которого храним мы в
своей груди. Не будем стыдиться, не станем стесняться его. Не допустим,
он испугался - ибо он один, и голос его почти никогда не слышен.
Позволим ему - пусть хоть ненадолго - взять бразды нашего бытия.
Этому ребенку ведомо, что один день отличен от другого.
Сделаем так, чтобы он вновь почувствовал себя любимым. Порадуем его -
даже если для этого придется поступать вопреки тому, что вошло в
привычку, даже если на посторонний взгляд это будет выглядеть
по-дурацки.
Вспомним, что мудрость человеческая есть безумие перед Господом. Если
мы прислушаемся к ребенку, живущему у нас в душе, глаза наши вновь
обретут блеск. Если мы не утеряем связи с этим ребенком, не порвется и
наша связь с жизнью.
Краски вокруг меня стали ярче; голос звучал громче, и громче звенело
о стол донышко бокала.
Прямо после лекции целая компания - человек десять - отправилась
ужинать. Все говорили одновременно, а я улыбалась - улыбалась потому,
что этот вечер был совсем особенный. Впервые за многие годы все шло и
получалось само собой, непреднамеренно и безотчетно.
Какое счастье!
Когда я решила ехать в Мадрид, все мои чувства, все поступки были под
контролем. И вот - все изменилось. И вот - я здесь, в Бильбао, где
никогда не бывала прежде, хоть он и находится в трех часах езды от моего
родного городка. Я знаю только одного человека из тех, кто сидит со мной
за столом, но все обращаются ко мне так, словно знакомы сто лет. Я сама
себе удивляюсь - потому что способна разговаривать, пить и веселиться не
хуже, чем они.
Я оказалась здесь потому, что жизнь - внезапно - вручила меня Жизни,
Я не чувствую ни страха, ни вины, ни стыда. Едва лишь оказавшись рядом с
ним и услышав его голос, я убедилась в его правоте - есть мгновения,
когда просто необходимо идти на риск, совершать безумные поступки.
"Сколько дней я провела впустую, корпя над книгами и тетрадками,
совершая сверхчеловеческие усилия для того, чтобы купить свое
собственное рабство, - подумала я. - Зачем я лезла вон из кожи,
добиваясь этой работы? Что она прибавит мне как человеку, как женщине?"
Ничего. И неужели я родилась лишь затем, чтобы провести остаток жизни
за канцелярским столом, помогая судьям вести процессы?
Должно быть, подобные мысли появляются, когда слишком много выпьешь.
Ведь не сегодня придумано: "Кто не работает, тот не ест".
Это сон. И сейчас он кончится.
Но почему же он все длится? И впервые я подумала о том, что стоило бы
уехать с ним в горы. В конце концов, начинаются каникулы - впереди целая
неделя.
- Ты кто ему? - спросила меня красивая женщина за нашим столом.
- Мы дружили с ним в детстве, - отвечала я.
- Он и в детстве умел это?
- Что "это"?
Застольная беседа становилась все менее оживленной.
- Сама знаешь, - сказала она. - Творить чудеса.
- Он уже тогда умел хорошо говорить, - ответила я, сама толком не
понимая, что говорю.
Все за столом рассмеялись - и он вместе со всеми, а я так и не
поняла, что же их так развеселило. Но от выпитого вина я почувствовала
себя свободней и не нуждалась в том, чтобы контролировать происходящее.
Я осмотрелась по сторонам, отпустила реплику по какому-то поводу, о
котором через минуту забыла. И снова стала думать о каникулах.
Мне было хорошо сидеть здесь, мне было интересно. Мои новые знакомые
вперемежку с обсуждением Серьезных проблем перешучивались и острили, и
мне казалось, будто все, что творится в мире, прямо касается меня. По
крайней мере хоть на один вечер жизнь представала передо мной не на
экране телевизора, не на газетных страницах.
Да, мне будет что рассказать, когда вернусь в Сарагосу. А если я
приму его приглашение, воспоминаний и впечатлений хватит на целый год.
"Он был совершенно прав, что не обращал внимания на мои рассказы о
Сории", - подумала я и к самой себе испытала жалость: уж сколько лет в
ларчике моей памяти лежали одни и те же истории.
- Выпей еще, - и седоголовый мужчина наполнил мой стакан.
И я выпила, подумав о том, как, в сущности, мало смогу я рассказать
своим детям и внукам.
- Я рассчитываю на тебя, - сказал он, понизив голос так, чтобы
слышала его я одна. - Поедем во Францию.
Вино развязало мне язык:
- Только в том случае, если мы выясним одну вещь.
- Что именно?
- То, о чем ты говорил перед лекцией. В кафе.
- О ладанке?
- Нет, - ответила я, глядя ему прямо в глаза и изо всех сил стараясь
выглядеть трезвой. - То, что ты мне сказал тогда.
- Хорошо, мы потом поговорим об этом, - сказал он, пытаясь сменить
тему.
Объяснение в любви. Мы не успели тогда поговорить, но теперь я могла
бы убедить его, что дело было именно так и никак иначе.
- Если хочешь, чтобы я с тобой поехала, ты должен меня выслушать.
- Но не здесь же. Здесь мы веселимся.
- Слишком рано уехал ты из Сории, - не сдавалась я. - Я -
единственная ниточка, которая связывает тебя с отчизной. Именно она дает
тебе силы идти вперед.
"И все на этом. И никакой любви в помине нет".
Он слушал меня молча, не перебивая. Но тут кто-то окликнул его, желая
узнать его мнение, и наш разговор оборвался.
"Что ж, по крайней мере, я все прояснила", - сказала я самой себе.
Такая любовь бывает лишь в сказках.
Потому что в реальной жизни любовь несбывшуюся мы любовью не считаем.
Любви удается выжить, только когда существует надежда - пусть - далекая,
- что нам удастся покорить того, кого любим.
Все прочее - фантазии.
И, словно прочитав мои мысли, он крикнул мне через стол:
- Выпьем за любовь!
Он тоже немного охмелел. Я решила воспользоваться этой возможностью:
- За мудрецов, способных понять, что любовь порой - это детские
глупости.
- Мудрец потому лишь и мудр, что любит. А дурак - потому и дурак, что
считает, будто способен постичь любовь, - ответил он.
Сидевшие за столом услышали его, и в следующую минуту завязался
оживленный спор о любви. У каждого была своя точка зрения, каждый
защищал свою правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок
вина, чтобы страсти улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и
хозяин собирается закрывать ресторан.
- Пять свободных дней! - крикнул кто-то с другого конца стола. - Если
хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что ведете серьезные
разговоры!
Все рассмеялись, все - кроме него.
- А где, по-твоему, следует говорить о серьезном? - спросил он у
крикнувшего.
- В церкви! - ответил тот. И на этот раз весь ресторан грохнул от
смеха.
Он