требления.  Но что можно ожидать от человека с таким едва заметным розовым
отростком на лице вместо изящного хобота, которым едят нормальные люди?  При
этом Ольга  обдувала  меня воздухом из  того, что у  нее  называлось  носом,
откуда  я  сделал  вывод,  что  эта  же породия  на  нос,  как и  отверстие,
образованное  варварским  шрамом, служат  аборигенам  дыхательными  каналами
вместо кожи, которой естественно дышат обычные люди в любой среде.
     После  того существа,  которое я  увидел, когда прозрел и  которое было
моей  матерью в этой жизни, я  не мог вообразить что-нибудь отвратительнее и
страшнее,  но  местные  "люди"  были  хуже  --  ведь  они  были  в  принципе
человекообразными.  Да,   у  них  не  было  развитого  носа,  но  зато  были
омерзительные наросты на  голове  вокруг ушных  отверстий, выставленные  как
примитивные  локаторы.  И всего по две руки и по две  ноги, а щупальцы  были
недоразвитые и беспомощные по  сравнению с  человеческими, не говоря  о том,
что на руках и на ногах  их  было  всего  по пять. На ногах они  вообще были
практически  атрофированы  и ни  для  чего  не пригодны. Оставлялось  только
удивляться, зачем они вообще там существуют.
     Но  все-таки это были  люди.  Во всяком случае, у них были человеческие
глаза,   правда   отвратительно   короткие.  Это  заставляло  их  беспомощно
поворачивать голову,  чтобы посмотреть  вправо-влево, и  даже туловище, если
надо оглянуться  назад  -- вместо  нормального  движения зрачков  у обычного
человека. Но это были глаза. Они хоть слабо, но отражали их  внутренний мир.
И  это помогло  мне  понять, даже  и не  вникая в  звуки,  что  они  ко  мне
расположены не просто дружески, но и  с определенной нежностью.  Если  Игорь
или Оля  молчали, я  улавливал, о  чем они думают,  до того  момента, пока я
вообще мог постичь ход их невероятных для нормального человеческого существа
мыслей.
     Скажем  в  тот  момент, когда  Оля  двумя  пальцами  опускала  меня  на
приготовленное  мне в углу комнаты ложе,  она  излучала  какие-то  странные,
очень  сильные  импульсы, связанные с Игорем, но не знакомые мне  по прошлой
жизни. Я только таращился, когда она стала, выставляя в красном пухлом шраме
свои ровные белые кости,  освобождаться  от  внешней  оболочки, которую  они
называли  одеждой, и стала гладкой, белой  и блестящей в свете  устрашающего
вида светильников. У нее были какие-то две  шарообразные опухоли на теле под
лицом, которые, судя по всему более всего  привлекали  к ней  Игоря. Тот,  в
свою  очередь,  освободился  от оболочки,  обнаружив  выше  своих  ног такой
чудовищно безобразный двойной нарост, что я свернулся в клубок, чтобы больше
ничего не видеть. Без одежды они выглядели  еще омерзительнее. То же, чем же
они потом занимались, я просто не решаюсь описать -- вы все равно не сможете
в  это  поверить,  если даже  и вообразите  это после  моего  описания. Могу
сказать  только, что на  какое-то время эти двое  стали единным существом, а
потом снова разъединились...
     Впрочем,  ваш  покорный   слуга,  если  выражаться  языком  аборигенов,
выглядел ничуть не  лучше --  разве что не мог снимать  внешнюю  оболочку. В
этом я убедился, когда увидел свое отражение в зеркале.
     Я был домашним животным  и внешне был  не более похож на наших домашних
животных, чем мои хозяева на вас и других людей. У кошек, к которым я теперь
принадлежал, было так же грубо растерзано лицо для образования рта, а зубы у
моей кошки-матери и  моих братьев и сестер были еще противнее, чем у Оли. Но
есть  и  пить иначе я не мог, как и дышать  --  только едва заметным носом и
тем, что они называли ртом.
     ***
     Но если люди и кошки были так странно отвратительны, то о чудовище, что
неслышно  скользнуло  как-то  из-под  хозяйского  холодильника,  и  говорить
нечего!
     Утром  следующего  дня  я  остался один  в  квартире  и с  наслаждением
потягивался  со  сна на своей  подстилке, когда  раздался  шорох и  на  меня
глянули два маленьких острых круглых  и хищных глаза. Вот это был монстр так
монстр! К тому же он  просто излучал  нечто,  что  внушало мне с нарастающей
силой отвращение и ужас.
     Я сразу  понял, что это  и есть крыса,  которую я  должен сначала своим
кошачим запахом,  а  потом,  когда  вырасту,  зубами  и когтями отгонять  от
хозяйского  добра. Шевеля  длинными  жесткими  усами,  крыса  втянула  носом
воздух, свирепо глядя  на  меня,  и  дробно протопала мимо розовыми твердыми
пятками  к мусорному ведру, не обращая внимания на мое старательное шипение,
выгнутую спину, раскрытый рот, стоящую дыбом шерсть и распушенный хвост.
     Она вскарабкалась  в ведро, мелькнув на его кромке голым серым хвостом,
и исчезла в  отбросах, шурша бумагой и звеня там банками. Я все шипел,  стоя
боком  к  ведру  и  дергая  в  воздухе  растопыренной  лапкой  с до  предела
выставленными крохотными когтями, но ей это  было, как говорят аборигены, до
фени. Она могла своими желтыми  клыками перекусить  меня пополам, а  то и  в
мгновение ока растерзать в клочья, но просто мараться не хотела.
     ***
     "Вот тебе и защита! --  хохотала  Ольга, когда они с  Игорем  вернулись
домой, а я им выбежал навстречу на еще слабых лапках и тут же опрокинулся на
спину на вираже. --  Марсик, а Марсик,  где же  твой устрашающий запах, друг
мой? Смотри, эти сволочи нам все ведро раскидали по  кухне. Куда ты смотрел,
а?"  "Подожди, Оленька, -  Игорь взял меня на руки и заглянул в глаза. -- Он
так странно смотрит... Я никогда  не видел,  чтобы животное  так смотрело...
Марсик,  может  ты  и не котенок вовсе?  Оля,  я серьезно. У него совершенно
осмысленный  взгляд.  Того  и  гляди, раскроет пасть и что-нибудь скажет..."
"Скажет, скажет, - отмахнулась она. -- Говорили нам взять взрослого кота. Он
не  допустил  бы такого беспредела." "А мы тоже вырастем, - ласково скалился
мой  хозяин,  которого я тотчас  признал  главным, хотя  когда меня  держала
Ольга,   мне  нравилось  больше.   --   Мы  еще  всем   тут  крысам  устроим
Варфоломеевскую ночь,  правда, кот? Ого..." "Ты  чего это?" "Оля, он мне так
подмигнул!.. Я его уже боюсь..." "Не бойся, я с тобой, - Оля подметала мусор
обратно в ведро. -- Проверь-ка лучше свою заделанную дырку за холодильником.
Да отпусти ты своего дурацкого никчемного кота!"
     "Точно!  Прогрызли себе рядом и  спокойненько залезли  снова. Надо  же,
бетон  грызут! И  как  они самого Марсика не загрызли?  Значит, я был  прав,
когда говорил  -- уважают кошачий запах!" "Нужен он им!  Ладно, дай-ка я его
хоть покормлю,  пока  ты там сюсюкаешь... Марсик,  ты ведь не  откажешься от
блюдечка молочка, котяра?"
     Еще бы я отказывался! Когда эта страшная тварь хрустела чем-то в ведре,
у  меня просто живот сводило от голода.  Хозяева  называется - ушли  утром и
ничего  не  оставили защитнику их  дома!..  Молоко  было  холодное  и  пахло
отвратительно  после  материнского,  но это  была почти  человеческая  пища,
которой я наслаждался три недели назад до наглеца, что перекрыл мне дорогу и
отправил  сначала  во тьму, а  потом в этот несносный, но довольно, впрочем,
интересный для писателя мир.
     В  самом  деле, думал я, когда свернулся в  клубок  и видел краем глаза
свой крохотный  часто вздымающийся тугой от выпитого молока  живот, покрытый
блестящей мягкой шерстью,  почему  крыса  меня не тронула? Она не могла меня
бояться, так как была стократ сильнее. Не могла и пожалеть, так как смотрела
с  дикой злобой  --  мне ли  не  почувствовать к себе  отношения!  Но --  не
тронула. Протопотала мимо сначала  к ведру,  а потом обратно,  хотя я храбро
стоял  прямо на дороге и всем своим существом выражал свое  к ней враждебное
отношение.  Обошла,  чуть  не  коснувшись  серой  гладкой  серой  шерстью  и
прошелестела своим волочащимся хвостом.
     ***
     В доме, между тем, была  суета. Ольга и Игорь  городили сложенную ранее
кровать, без которой в этом мире  люди спать не могли, не умея  левитировать
как  мы. Новая  кровать  была маленькой, из  чего  я  сделал вывод, что  они
собираются  поселить тут  ребенка,  хотя ни  у мужа, ни  у  жены не было  ни
малейших признаков  беременности. Я вообще  не совсем  представлял,  как они
рожают  -- ведь вместо  родильной щели у  обоих  были  едва заметые впадинки
посредине  туловища  спереди  со  сморщенной  кожей  -  явно какие-то  давно
заросшие отверстия. Правда у Ольги было нечто вроде нормальной  щели, но кто
же решится получать  новорожденного  так далеко от  собственных рук,  да еще
всего двух и так близко от ног с атрофированными пальцами!.. Что же касается
Игоря, то он имел только одно отверстие, о котором  мне и говорить противно.
Я и в себе нынешнем его ненавижу... Вы все  равно  не поверите, если  я  вам
скажу,  куда  они  все  --  и  люди  и  животные   --  девают  здесь  отходы
жизнедеятельности, которые у нас выходят в  виде ароматных испарений. Вот уж
где  были "ароматы"!.. Производить  ребенка  в  такой среде?.. Ни  за что не
поверю!
     "О чем ты все время думаешь, Марсик? -- Игорь положил меня на ладонь  и
поднес к  своим коротким жалким, но  удивительно теплым  глазам. --  Я  ведь
знаю:  ты вовсе  не кот, верно? Дай мне знак, подмигни, как в  прошлый  раз,
если я прав, ну? Я жду... Кто ты? В тебя переселилась чья-то душа? Чья? Судя
по  выражению твоих глаз -- удивительно умного человека, а? Молчишь? Делаешь
вид, что ты обыкновенный котенок. Но я ведь тоже  не совсем обычный человек.
Я  психолог.  Я  ведь  вижу,  как   ты  то  с  любопытством,  то   с  ужасом
приглядываешься ко мне. Особенно когда я  голый. Разве не  так? Нет?  Сейчас
проверим. Вот я тебя положу на тахту и сниму перед тобой трусы. Ого!.. Этого
я даже не ожидал..."
     Я  и сам не ожидал! Его жуткие наросты, особенно так близко  и особенно
нижняя их часть вынудили меня нарушить свое инкогнито: я подскочил в воздух,
выгнул спину,  раскрыл рот и зашипел так,  что едва не порвал себе голосовые
связки.  Абориген поспешно оделся, застегнулся  и стал  у  тахты на  колени,
заглядывая мне в глаза: "Ты был монашкой,  -  "догадался"  он, - или  что-то
вроде. Невинной девушкой, никогда не видевшей  живого мужчину. Так?  Зато ты
сейчас  сам парень, хоть и  кошачий,  и у тебя самого есть  что-то  подобное
между  твоих задних  ног.  Мама! -- басом  заорал он,  потому что я  в ужасе
опрокинулся на спину и согнулся, заглядывая туда,  где я, по сто  раз в день
облизывая себя с  ног до  головы,  до  сих  пор  ничего  такого  ужасного не
замечал. -- Оля! Иди скорее сюда! Скорее!! Я тебе такое сейчас расскажу..."
     "Дурак  ты, - спокойно сказала Ольга, - развратный и  суеверный. Твоего
Марсика как раз в минуту твоих откровений блоха цапнула за сраку. Жалко, что
она на твоего красавца не  перескочила. То-то бы кот испугался: только начал
тебе о  чем-то  мурлыкать,  а ты  к причинному месту кидаешься.  Вот  ты сам
подумай своей дурной башкой:  если ты нифига не понимаешь,  что он тебе  тут
сейчас мурлычит,  как он  может понять, что  ты ему  тут гавкаешь? На  каком
языке он тебя может  понять, если ему всего три недели, и он даже в школу-то
еще не ходит? Нет, ну как перепугался, дурачок, кота своими яйцами пугая! Ты
уж лучше меня пошантажируй, если делать нечего..."  "Нет уж Ну-ка, дружок...
Женщина может говорить все  что угодно, а я  ее при  тебе  больше  любить не
буду... Я еще  давеча  заметил,  как ты странно таращился, а  потом вздохнул
осуждающе и с отвращением отвернулся! Я, брат, все замечаю, я не Ольга! Меня
тебе не провести..."
     Больно  надо, подумал  я,  счастье  великое  --  на  такое непотребство
смотреть. Я стал себе обследовать кухню, залез под холодильник и тут испытал
потрясение почище всяких там наростов. Из свежей, пахнущей цементом-порошком
дыры  на  меня смотрели два маленьких острых  глаза, но не той крысы, вернее
крыса, как я потом узнал, а крысенка. Не моего возраста, значительно старше,
но  примерно  моего роста и  к  тому же настроенного  не  то  игриво,  не то
агрессивно.  Во всяком случае, он оскалил острые зубы и  запищал удивительно
противно.  У  меня  даже  мороз  по  спине  пробежал  от  этого  звука.  Под
холодильником  не было места сделать ему "верблюда", а потому я просто шипел
на  него, лихорадочно  пятясь всеми  четырьмя  лапками,  пока  не  почуял  с
облегчением, что спина уже поднялась как надо. Крысенок стремительный рванул
ко  мне и очень удивился и испугался,  получив когтями по морде. Вот уж чего
он от меня  не ожидал,  так это  крови на своем носу. Мало того, я, кажется,
серьезно повредил ему глаз --  он скосил морду  к плечу,  щурился и тер глаз
розовой лапкой. И, в свою очередь, стал пятится под холодильник, беспрерывно
противно  вереща. Оттуда появилася давешний крыс, суетливо обнюхал  мордашку
своего чада  и ринулся на меня. Ничего не соображая, я почему-то сделал так,
что крыс стал маленьким, а закопченный кухонный потолок оказался рядом.
     Теперь главное было  удержаться  на  раскачивающейся портьере,  куда я,
осказывается,  стремительно  вскарабкался, повис и  мог надеяться  только на
свои когти и  мышцы, так как мои враги бегали по  полу и вставали на  задние
лапы. Если бы я тогда  знал, как ведут  себя  волки в погоне за  рысью, я бы
привел такую аналогию. Но среди промысленных уже книг мне этой сцены пока не
попадалось. А  крыс действительно  встал  на  задние лапы и  стал  передними
трясти портьеру, как тряс бы волк дерево.
     Не смотря на мой микроскопический вес, долго я  тут продержаться не мог
бы. Допрыгнуть отсюда можно было только до плиты, на которой стояла открытая
кастрюля с  остывшим  молоком,  пустые  сковородки  и чайник.  Понимая,  что
приземлись я неудачно, недолго и сорваться на пол, им в зубы, я  нацелился в
середину кастрюли. Та сдвинулась  и  задела сковордку,  которая  с  грохотом
полетела на пол.  Крысы бросились к себе под холодильник,  а в кухню влетели
оба  любовника  со своими странными телами. Ничего не понимая,  Ольга только
причитала: "Господи, я же тебя  кормила! Ты же весь распух, такой сытый был.
Как не стыдно -- прямо в кастрюлю... Литр молока испортил!" "Хорошо хоть сам
не  утонул, - догадался  о чем-то Игорь, оглядывая качающуюся  портьеру.  --
Оль, по-моему тут был нешуточный  бой. Он удрал от крыс на портьеру и оттуда
просто  сиганул в молоко."  "Ты  шутишь! Где окно  и где  молоко!"  "Так  он
специально туда целился, - проявил мой хозяин смекалку. -- Иначе свалился бы
им на голову." "Опять ты за свое! Ну не идиот ли,  люди добрые? Котенку  три
недели от роду, а он тут военные планы строит... Просто мелкий пакостник ты,
Марсик,  и теперь  будешь  жрать все  только  из этого  молока,  пока оно не
кончится, понял, стратег?"
     Cтратег не стратег,  но до  меня уже  доподлинно  дошло, что жизни  мне
теперь  здесь  не  будет  --  с  молоком  ли  или без,  но эти ребята из-под
холодильника  со  мной  рассчитаются,  причем  немедленно,  как  только  мои
огромные,  сильные и добрые Игорь с Олей уйдут утром не работу. И то если до
утра я сподоблюсь  спать в их спальне, а  не на кухне. К счастью, с Игорем у
меня действительно установился  определенный  контакт, и  он,  заглянув  мне
вечером в глаза, уложил меня спать не на моей подстилке на кухне, а с собой,
вопреки  протестам жены.  Я  же решил проявить  такт и устроился в ногах, не
давая о себе знать.
     Снилась  мне моя семья,  наш  город среди белых гор и висящих в воздухе
вертикальных вечно цветущих садов.  Я и родившиеся от меня дети и внуки жили
по законам  своего бесполого и  свободного общества, где о древних войнах  и
разбоях  можно  было узнать  только включив разные  фантазии.  Я  как раз  и
занимался  созиданием подобных  сюжетов.  Именно поэтому, боюсь, Всевышний и
послал меня после катастрофы не куда-нибудь, а вот в такие котята...
     ***
     В моем поле зрения появилось,  между тем, новое человеческое  существо.
Девочка не родилась из каких-то  щелей,  а  просто приехала от бабушки.  Она
была совсем маленькой, хотя уже исправно бегала и лопотала безумолку.
     От меня она тут  же пришла в восторг  и стала  без  конца меня довольно
больно тискать и таскать  с  собой. Но  при этом разговаривала  со мной  так
нежно и  таким замечательным слабым голоском,  что я тут  же простил ей и ее
обычный для  аборигенов отвратительный вид, и бесцеремонность,  и назойливое
ко мне  внимание. Кроме того, с  появлением этой крошечной Лизы  меня уже не
оставляли одного дома. Ольга то  ли ушла в отпуск, то ли уволилась,  но была
все время с нами. Не считая коротких часов, когда они с  дочкой  гуляли, а я
тут же привычно, пользуясь возникшей ко второму месяцу моей жизни в кошачьем
облике  силой,  вскакивал  на  подоконник  и оттуда наблюдал,  как  крысиное
семейство  --  двое  взрослых и трое крысят --  хозяйничали на кухне.  Я уже
различал  детенышей и  боялся  только того подростка,  которому  я  все-таки
выцарапал тогда глаз. Он вечно вертелся под моим подоконником и даже как-то,
болезненно склонив голову  набок и  не сводя с  меня  горящего местью глаза,
пытался вскарабкаться ко мне  по портьере, но  я стал трясти ткань лапой. Он
сорвался, глухо шлепнулся на спину и запищал своим жутким скрипучим голосом.
Его  отец,  который,  по-видимому, уже  сожалел, что не  прикончил  меня при
первой встрече, тотчас встал на задние лапы,  потом повис на своих когтях на
портьере.  Но тут  я  так  зашипел  и так стал  теребить занавеску, что и он
соскочил, поносился серой тенью по кухне с невероятной скоростью, попискивая
басом и подпрыгивая прямо подо мной.
     Но  тут  хлопнула  входная  дверь,  раздался  счастливый смех  Лизы,  и
дружественное мне семейство спугнуло  моих врагов. Когда девочка  промчалась
прямо к моему подоконнику, последний  хвост  исчезал под холодильником. А  я
тотчас  оказался  прижатым к холодному с открытого  воздуха  тельцу девочки,
ощущая, как  неистово  бьется  под курточкой ее сердце. "О,  как я  по  тебе
заскучилась, Марсик,  - щебетала она. -- Мама, я больше  без него  гулять не
пойду! Что он тут смотрит на мир только в окно?"
     Хозяева ушли в  свою комнату,  закрыв  за собой дверь,  а я вернулся на
подоконник  и  действительно  стал смотреть  на  мир сквозь  стекло.  И  тут
произошло нечто  удивительное. Прямо  напротив меня, на карнизе того же окна
присело незнакомое серое существо меньше меня ростом.  Оно не видело меня со
света в тень и спокойно  чистило о карниз трердый острый  нос,  настороженно
косясь на свое отражение в стекле.
     Включив  свою  информационную  сеть  и  настроив  ее на  энциклопедию в
соседней комнате,  я понял, что, во-первых это птица, а, во-вторых,  что это
воробей. Я постоянно  просвещал себя таким образом, что уже стало привычным,
но поразил  меня  не  вид  впервые  увиденной мною здешней птицы,  еще более
непохожей на наших, чем  люди,  а  то,  что мне остро захотелось  ее  убить.
Внутри меня все дрожало,  я  даже  издавал,  помимо  моей  воли,  клокочущий
вибрирующий звук,  приседая  на подоконнике  и яростно водя  хвостом, словно
собираясь  вцепиться в  птицу сквозь стекло. Воробей  не видел  и не  слышал
меня,  чирикая на все четыре  стороны  с совершенно счастливым видом.  Я так
увлекся этой иммитацией охоты, так был  удивлен моей одержимостью  зверского
убийства живого существа  и  жаждой его  крови в моей  пасти,  что  не сразу
услышал  шорох  сзади  и  заметил  шевеление  портьеры.  Зато, услышав, я  с
похвальной  быстротой  повернулся  к  привычной  опасности  и замер  в  позе
верблюда, подняв отопыренную когтями лапу.
     Это был  один  из  крысят, самый маленький,  самка,  причем не серая, а
золотисто-белая. Она висела, раскачиваясь на  портьере, больше боясь упасть,
чем моих беспощадных когтей.  На меня же  она  смотрела не  просто с детским
любопытсвом, что я бы сразу понял, а с какой-то болью и требовательностью.
     Я включил все  местные информационные  поля, заглядвал ей  в  глаза, но