Шломо Вульф.
    Рассказы

    Водолазия
    Марсик


    Шломо Вульф.
    Водолазия


     © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     HAIFA, ISRAEL, 2001
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 8 Oct 2001



 * 1. *

1.
     "Тень метнется от палатки\ кто-то  вскрикнет в тишине\ и  душа уходит в
пятки\  на  проклятой  целине..."  -  пелось  в  песне   моей  комсомольской
молодости. В конце концов, кто-то же создавал  все,  на чем  только и стояла
великая держава для безбедного существования  всяких феликсов, их  эллочек и
прочей швали из твоего романа "Убежище".  И не им приклеивать мне ярлык чуть
ли  не фашиста  какого-то. Мой  отец,  старший сержант  Святослав  Водолазов
погиб, между прочим, на куполе рейхстага  - последняя с нашей стороны жертва
штурма Берлина.
     -  Я ничего не сочинял, Дима.  Таня  написала свои воспоминания,  я  их
оформил для печати. Феликс обиделся и написал свои. Я и их добавил. Тут Элла
взорвалась - оклеветали!... Теперь вот  ты. Расскажи, я добавлю твою версию.
Так что там было на целине с чеченами? Танины выдумки?
     -  Я  их действительно  загасил,  но не  от  моей  звериной  сущности и
фашистского нрава, а в ответ на их  горячий нам привет в кустанайской степи.
Не я  их выселял сюда с Северного Кавказа, но  и не им  объявлять эти черные
земли  новой  Чечней.  Мы  жили  в своей  стране,  по  своим законам,  а они
вообразили,  что могут  везде наводить свои порядки вместо советской власти.
Но раз  уж мы приехали на целину  по воле  народа, то с чего бы смирились  с
тем, что  нас  будут тут безнаказанно  резать  ни  за что?  Нашли,  наконец,
волчилы  позорные,  на кого кинжалы точить! Десять  лет прожили  здесь после
ссылки без поножовщины. Ведь своего убьешь - попадешь под неписанный закон о
кровной мести, всю семью обиженный  клан изведет. Вот  и чахло  первое в  их
славной  национальной истории  поколенье  без свежей  крови.  А тут  мы, как
подарок их бандитской судьбы! Хулиганье,  конечно, несусветное,  у некоторых
на  родине  учет  в  милиции.  Трудные подростки,  но  не  наследственные же
разбойники!  К  тому же  поселились мы не  за частоколом  или  за крепостной
стеной  с  которой  Максим Максимыч  выглядывал  из-под ладони  дозор лихого
всадника и серцееда  Жоры  Печорина,  а  в  продуваемых  ветром палатках.  С
пугливыми городскими девочками-поварихами. С  тракторами вместо  танков.  Да
еще с дурными  руководителями, имевшими дилетантские инструкции  от главного
волюнтариста.
     Климат был премерзкий  -  жара и  суховей днем, чуть не  мороз  и  роса
ночью. Жрач-ку привозили  от случая к случаю и то густо,  то  пусто. Земля -
пыль да  колючки. Тут сроду ничего путного не росло. Целина, одним словом. С
которой мы  дали слово собрать "казахстанский миллиард" пудов  зерна,  ежели
кто еще  помнит,  что это за пуд такой. Я  лично уже нет. С этого-то лунного
пейзажа!
     С чечней впридачу!
     Мы еще не  все из  грузовиков спрыгнули, а ихние  сопляки  уже  носятся
вокруг на местных  низкорослых  конях, орут что-то  и  нагло лыбятся  из-под
мохнатых шапок. Сами  нарываются на неприятности, проезжая по нашим рюкзакам
и  чемоданам. Я, в принципе,  человек славянский, спокойный,  но, как  любой
русский,  до поры до времени. Когда один абрек, я сам видел, своим стременем
Маринку нарочно с ног  сбил, я  его  догнал, взял  за жопу  и  зашвырнул  на
соседнего всадника. Мой удер-жался в  седле сменщика, зато тот еба... ладно,
ладно,  договорились!  долбанулся об эту... ладно,  в общем,  каменную землю
своей  коричневой  рожей так, что  его с воплями  унесли к чеченскому  селу.
"Ты!! Ты  -  покойник! - заорал мне взрослый бандюга, наезжая  крупом  своей
лошади. - Тебе до утра не дожить!" Я посто-ронился, пропустил его мимо себя,
а кобылу  схватил  за хвост,  намотал  мошну на кулак  и так рванул, что она
прямо на...  ладно, я привыкну, чуть не  на меня,  короче, села.  А когда  я
отпустил, взбрыкнула в  воздухе всеми четырьмя подковами и унеслась в степь.
Через несколько секунд - на дальнем холме. Уже без джигита.
     После  этого  эпического  подвига  стоило мне  только  обернуться на их
эскадрон,  как вся  черножопая конница в облаке пыли умчалась к своим домам,
там  спешилась и бросилась  врасыпную.  И  все это с таким визгом, что  наши
девчонки невольно в ответ заверещали.
     И - пошло, поехало. На каждый косой взгляд, не говоря о пере, - в рожу.
Причем не только  у наших палаток,  а  и  в их сельмаге. Не я один  попал на
целину   с  опытом  и  с  кастетом.  Все  знали  свое  уличное  дело.  Шпана
послевоенная -  комсомольцы пятидесятых. Так и сложилась  у нас  единственно
возможная с подобной публи-кой дружба народов. От греха подальше, старейшины
поспешили простить мне обоих пострадавших,.  Даже на шашлык  пригласили. Но,
когда я сказал, что без водки не закусываю, а водку один не пью, приглашение
с повестки дня сняли.
     Дружба, однако, дружбой, а работали мы в поле одни, без чечни. Дома, от
пущей  сознательности, начали  возводить только когда засеяли  озимые. Это о
нас писал  поэт, как косички у девушек  к раскладушке примерзали. Зато уже к
весне  поселок  стоял!  А через пять  лет,  когда  комсомол  начал очередную
кампанию "учиться,  учиться и учиться",  я  жил в  построенной  собственными
руками именной  одноко-мнатной квартире. И не один, а с одной симпатягой  из
прикарпатских  красоток с  полной пазухой  чего надо.  Работала она  в нашем
магазине  и была  первая  певунья  в поселке.  Как  заведет вечером  "Выйди,
коханая" - все останавливались.
     И вот как-то нет ее с работы и нет. Я тоже припозднился тогда со своего
трактора, а  на дворе уже ночь, такая черная, какая только на целине бывает.
Сердце  упало.  Взял я что  под руку попалось, лом  двухметровый,  и бегом к
фонарю  над  крыль-цом  сельмага. А  там грохот,  в окнах  тени мечутся,  по
которым  я  сразу  определил  - абреки! Я за дверь. Заперта  на  крючок. Сам
мастерил  -  надежный.  Я ломом  ше-вельнул - дверь вместе  с фрамугой упала
внутрь - первая жертва. А ты не воруй, говорю, а сам смотрю, жива ли еще моя
Галка. Нигде не видно. Только касса на полу валяется, и двое ползают по полу
- выручку собирают. Для  лома  -  самая подходящая  поза,  ежели по  хребту.
Загнулись  благополучно - в  гробу не ра-зогнешь. Еще трое с ножами к дверям
прорываются. Мимо меня-то! Чурки дур-ные... Сами  себе руки-ноги ломают -  у
меня ломик в руках что пропеллер.
     Короче, ткнул  я  между рог  последнего, что  еще  дрыгал конечностями,
чтобы не мешал Гале голос подать, и зову.
     Откликается, но глухо как-то. Я туда, сюда. Не понял, откуда пищит. Я в
кладовки - нету. В погреб - пусто, только все разлито и разбросано. А она уж
издали пищит свое  "Мить!" "Ты где?"  - ору. Ну, негде ей быть, а  пищит. Не
иначе  с  того света. И точно,  наверху зашебуршило.  Я  к лестнице, а она -
сломанная напополам, ло-миком задел. Щепки вокруг,  хоть печку  растапливай.
"Галь,  ты на  чердаке, что ли?"  "Ага..." "Так  сигай  сюда, я поймаю." "Не
можу, Мить. Привязанная. Поганые ссильничали..."
     Я с крыльца долой, к соседнему дому, лестницу схватил и обратно.
     Да... Сцена, надо вам сказать была та еще. Уже нас трое было, и то еле,
с  ножом, отвязали бедную.  Сыромятные  ремешки, да промокшие от  ее пота  -
страшная сила.
     А  у  крыльца  уже чеченская толпа, вой  и  проклятья.  Как  очередного
страдальца вынесут - новые  стенания. Милиция, конечно, тут как тут. И никто
не верит, что я  один с ними  разобрался.  Они все оказались  с  несколькими
судимостями, а я - без единой.
     Посадили, конечно. Но тут такое  поднялось  по всей округе! Комсомольцы
наши  тоже не  твари  дрожащие.  Свои права имели.  Уже  через  три дня меня
отпустили, а потом вызвали в обком  комсомола, грамоту ЦК вручили,  к ордену
представили и спрашивают:  "Учиться хочешь? Есть у нас путевка ЦК комсомола,
лучшему из  лучших.  В  Ленинград." "А на  кого учиться?" "Кораблестроителем
будешь."

2.
     В  монологах романа  "Убежище", который и заставил меня разыскать тебя,
как его составителя, Дима Водолазов выглядит неким тупым чудовищем. Выше  вы
прочитали,  как  я  проявил  "свою  яркую индивидуальность  в  экстремальной
ситуа-ции", коль скоро от меня требуют того  же высокого стиля, к какому вас
приучили авторы монологов.
     А теперь  пару слов правды о себе  вне всяких антисемитских  закидонов,
интересу-ющих прежде  всего израильского и прочего русскоязычного  читателя,
который особо мил потому, что платит за книжки твердой валютой.
     Так вот, я  вырос в маленьком  городишке Эмске. Трамвай впервые в жизни
увидел в семнадцать лет, да и то из окна автобуса - по дороге на целину  нас
в Москве с вокзала на вокзал перевозили.
     Но Эмск был вовсе не  тьмутараканью какой. Свой драмтеатр, который мы с
мамой  посещали  минимум раз  в  месяц. Ни  одной  премьеры  и гастролей  не
пропустили.  В  читальном зале городской библиотеки  я  в очередь прочел всю
доступную  в те  годы классику.  Учился сам, без репетиторов. И даже уроки у
меня никто  не проверял - мама пахала на спичечной фабрике с утра до вечера,
потом по магазинам  или на  рынок,  потом еду  мне и себе готовила  - не  до
контроля. После войны, когда я был одетым в рванье  пацаном, в Эмске  стояли
только  что  выведенные из  Германии  войска.  Тысячи  парней  с  ущемленной
амбицией:  только развоевались, только  размечтались о победах  и наградах -
война кончилась. Вот и дрались они без конца между собой. Заведутся, бывало,
кто на самом  деле войну выиграл - моряки или артиллеристы, и пошло! Бляхи у
одних,  кастеты  у других. Только  кровь  брызгами  на  придорожную пыль. Мы
всегда были на  стороне  моряков. Уж  больно  наряд-ными они были - якоря на
ленточках,  гюйсы   с  хлорке  обесцвеченные,  брюки-клеш   и   удивительная
солидарность в драках. Плюс лучшие девушки в  ярких  ситцевых платьях. Так и
запомнилось: на самой тонкой талии непременно загорелая рука с  татуировкой.
Впрочем,  мы  восхищались  всеми.  И  летчиками  из "Небесного тихохода",  и
артиллеристами из "В шесть часов  вечера после войны".  И Ваней Солнцевым из
"Сына полка".
     В  классе  у нас  тоже были  мои ровесники-воспитоны в  полной  военной
форме, которой я бредил. Как же мы им  завидовали! А те все были сиротами и,
в свою очередь, завидовали  даже мне,  что хоть мама в живых осталась. Был у
нас и юнга Северного флота с двумя медалями. Тут вообще...
     Когда  они все  в  одно  лето  сгинули  -  по суворовским и  нахимовким
училищам  -  у одного в  Эмске остался  дядя,  а  потому  суворовец каникулы
проводил  со мной.  В младших  классах  мне  еще  снились его лампасы и алые
погоны, а  потом я  его же  остро жалел. Это уже, когда мне  стало ясно, что
суворовское  -  тот же детдом, да еще в шинели - какой там праздник жизни!..
Помню,  я  ему как-то рассказывал то, что, в принципе, написано  в  школьном
учебнике  экономической  географии  -  об Америке  по сравнению  со  Страной
Советов. Производство стали, машин, зерна и  прочее.  Без, естественно, мяса
там и тут на душу  населения.  Кто тогда  вообще знал, что такое мясо каждый
день? А о долларе читали только у Михалкова:  "А  ну, посторонись. Советский
рубль идет!"
     "Так нам до них срать и  срать!.. - пораженно прошептал  он.  - А  я-то
думал..."
     По каким же учебникам сдавали экзамены они?
     Школу я закончил  с пятью четверками, остальные  пятерки.  Математика -
лучше  всех  в классе.  И сразу же, в числе  первых, поехал  добровольцем на
целину. Чем до сих пор горжусь, между прочим!
     Что? Да не  был я никаким  особым  антисемитом.  Если точнее, не больше
других. В классе у нас были двое  выскочек - и оба евреи. Их никто не любил.
И они сами без конца ссорились и дрались  друг  с другом. Девчонка одна была
по  имени Броня.  Прелесть  какая  евреечка. Рыженькая и  кудрявая.  Ее  все
любили. И еще была одна  - Фирочка.  Вылитая Лия Ахеджакова.  А мозга! Софья
Ковалевская  номер два. Мы  с ней  на контрольных соревновались,  кто раньше
листик сдаст. Пижоны те нам с Фирой в подметки не годились, что не мешало им
пренебрежительно  говорить  со  мной и  обо  мне. Даже когда  узнали,  что я
собираюсь  на целину. А Броня тут же  загорелась  поехать  вместе  со  мной.
Проходила комиссию в райкоме комсомола,  но  не поехала.  То  ли родители не
пустили, то ли сама передумала. Но в общем  и в це-лом я не был юдофобом. Ну
не любил  я  евреев.  Даже не могу  объяснить, но  это  отторжение не у меня
одного. Что я могу с этим поделать? Это на подсозна-тельном уровне. Зов, так
сказать,  предков. Одни  это скрывают,  подавляют  в себе, другие, напротив,
культивируют, а я вообще всегда всем чувствам  давал  свободу.  А что? Мне и
чечня противна. И все прочие чурки. Вы даже приятнее. Умные и духовно к нам,
русским, ближе. На целине? Были. И из лучших.  Кстати, от тюрьмы  после того
чеченского погрома меня спас именно ваш, Изя. Он и организовал наших  в  мою
защиту. Сам чуть потом не сел за групповщину. Да помню  я, помню все! Сам же
сказал  об этом Изе.  Хороший  ты, говорю,  мужик, хоть  и еврей.  Настоящий
комсомолец. А в моих устах это для него ого как много значило...

3.
     Когда  я в кирзе  и  брезентовой куртке пришел на вокзал  и нашел  свой
вагон,  то  сначала  даже  не решался  проводнице  билет  отдать.  Литер  от
комсомола у меня оказался в купейный до Ленинграда. Иду по ковру в коридоре,
ищу свое  место,  а перед  глазами  все  плывет. Мне такая роскошь в поездах
сроду не снилась. На целину мы ехали в общих вагонах, друг на друге. Весело,
но и только.
     Отодвигаю дверь  в  купе, а  там сидит капитан первого ранга в  золотых
погонах и  с  таким  же  золотым  крабом  на  мичманке.  Посмотрел  на  меня
удивленно: что, мол, за быдло тут шляется, кто его пустил в приличный вагон?
А я ему билет в нос: вот  мое место. Твое, кап-раз, между прочим, верхнее, а
мое, быдла-то, нижнее, будьте  перпендикуляно-параллельны  подвинуться,  как
говаривал наш учитель  математики по кличке Лобик. Небожитель-сосед краснеет
и бледнеет  -  с таким ехать. А поезд-то уже идет и как идет! Без  малейшего
толчка, не то, что наш комсомольский эше-лон - то сутками стоял, то дергался
как припадочный.  Тут  входит  уже  знакомая  со  мною-феноменом проводница.
Спокойно  прячет  в свой  планшет наши билеты. На равных,  понял? Понял. Уже
улыбается.  Плащ  снимает, на  плечики вешает. Я  свою куртку  тоже  снимаю.
Плечики нам ни  к чему  -  я  ее  на верхнюю  полку кидаю. А сам в костюме у
лучшей в нашем поселке портнихи пошитом  из лучшего сукна, а на сукне, между
прочим, новенький орден Красной звезды,  знай наших! У кап-раз глаза на лбу.
В его  деле  за такой орден надо знаете  как  гоняться по  океанам  друг  за
другом! Да  и мне  за  пять лет  ударно-каторжного труда тоже  одни  грамоты
давали,  а   тут   шевельнул  пару   раз  ломиком   туда-сюда,  уронил  пару
рецидивистов, спас социмущество и нечужую себе комсомолочку - и Вася...
     Переглянулись мы с ним и достаем. Он  коньяк из чемоданчика, я водку из
рюкзака. И минут через двадцать, когда друг другу о себе уже все рассказали,
отразились  в зеркале, как близнецы-братья  - в расстегнутых рубашках, морды
красные,   глаза  веселые.  Новые  пассажиры,  что  на  следующих   станциях
заглядывали, тут же к проводнице - просить другие места.
     "Ты даже не представляешь,  Дима, - говорит мне друг Шура  (это  он для
това-рищей офицеров, да и то для равных по званию, Александр  Евгеньевич,  а
мне - собутыльник), - как тебе повезло, что ты в Корабелку поступаешь! Самый
прес-тижный в  стране вуз. Стоит  на  Галерном  острове. Профессура мирового
уровня. Традиции. Получишь самую уважаемую на флоте гражданскую профессию! С
то-бой  будут  учиться  потомственные  корабелы-аристократы.   Учись  у  них
политесу, так  сказать.  Сам  в училище так  себя  вел. Я  ведь деревенский.
Подражал городским в каждой мелочи. Делай как  он, делай лучше его. Эту твою
кирзу и брезент,  даже костюм,  которым ты  так  гордишься, тут же  меняй на
лучший питерский  наряд в магазинах  и ателье, где одеваются  они. Деньги-то
есть?"
     Я кивнул. И не зря кивнул. Чего-чего. а уж денег я  на  целине все-таки
заработал. Впридачу к энтузиазму. И  уже  впитывал, учился. Вот  он  встает,
сигареты  достать, а встает  не так,  как вскочил бы я, а  с  особым морским
достоинством. И я так же за моими. Он ломтики от колбаски отрезает ножиком в
правой  руке,  а  в  рот  отправ-ляет  вилкой в  левой. Мне  бы, как обычно,
откусить от палки шмат и Вася,  а я нет - кособочусь, но  отрезаю. Мимо рта,
но вилкой в левой руке.  Он заметил, но  не смеется, а  молча поправляет мои
пальцы на вилке.  Стало удобнее. На  ночь он в пижаму переодевается. Не  то,
что я - в семейных трусах  и в майке не первой све-жести, а носки так вообще
- только на водку менять...  Когда он  от  газовой атаки поморщился,  я окно
опустил и  в  ночь  эту гадость выкинул.  Он кивнул и протянул мне новенькие
носки в  обалделой упаковке. И только усом брезгливо мотнул,  ког-да я полез
за  деньгами.  Еще  ему понравилось, что я ему нижнюю  койку  уступил. Ценит
уважение младших  по  возрасту  и  чину.  Так  мы  с  ним  вдвоем  и  ехали.
Чаевничали,  пьянствовали,  в  вагоне-ресторане  обедали,  на   станциях,  к
изумлению чистой публики, вдвоем в буфете  пиво пили. Нам  все честь отдают,
приятно... Один дурак-матрос в станционном клозете где-то уже около Питера с
перепугу, что встретил нос к носу кап-раз честь ему отдал как раз, когда тот
у писсуара ждал вдохновения. Мой Шурка спокойно там перекладывает из  правой
в левую и  подает матросу руку - рад,  мол вам пожать. С тем и идите себе за
пирожками.
     "Ты на свое "вне конкурса" не больно надейся, - торопился он, когда  за
окном  поплыл та-а-акой город, что меня  даже понос пронял.  - Как только  в
общагу  аби-туриенскую поселишься,  примкни к школярам, которые готовятся, и
решай с  ни-ми. Тот сборник конкурсных  задач,  что  ты мне  показал,  штука
хорошая.  Но  у  экза-менаторов  есть  разные  приемчики,  которые вчерашние
школьники  и  те,  что  зани-мались  с  репетиторами, знают. Лучше  бы тебе,
конечно, с  ленинградцами  гото-виться, да где  тебе их встретить?  Но  и  с
периферии толковых десятиклассников много приедет.  Одно слово -  Корабелка.
По городу не шастай - успеешь налю-боваться, если поступишь. А не пройдешь -
тем  более времени  будет навалом. Не  пей вообще.  Ты  в этом плане  парень
крепкий, но мозги  должны быть чистыми до самого  поступления. Вот  получишь
студенческий билет и зачетку -  напейся до зеленых соплей. Но -  в компании.
Никаких вытрезвителей. Девочек тоже  оставь на  потом.  На такого витязя они
сами будут вешаться со всех сторон. Только успевай стряхивать. Но не сейчас.
До самого решения приемной комиссии - лениградская блокада. Все понял, Дим?"
"Спасибо,  Шура. Ты  мне  теперь как брат. На  зимних каникулах  я к  тебе в
Полярное приеду." "Все. Дай я тебя поцелую. На  Галерный,  - скомандовал  он
таксисту,  закрывая  за мной дверцу. -  В Кораблестроительный. Запомни  его,
водила  -  Ломоносова везешь!"  "Бери выше, - смеюсь,  - Водолазова!"  А сам
только  башкой верчу. Надо же - какая кругом  красотища-то! Я и в кино таких
городов не видел. Трамвай прошел. А  потом синий автобус с усами на кры-ше -
троллейбус! Наяву-то.  Кони скачут  бронзовые по обе стороны проспекта, а за
ними река  в гранитных  берегах  -  вся  дворцами  застроена!  Шофер  только
по-смеивается на  меня  глядя.  У  него каждый третий в таком полуобморочном
состо-янии отъезжает от  вокзала. После  собора  в полнеба свернули в  такую
роскошную  улицу,  что  лучше,  я  был уверен,  не бывает.  А тут -  та-акая
площадь,  а  на  ней...  Ладно,  что  я  вам  тут  рассказываю?  Все  видели
Исаакиевский  собор... Потом  понес-лись  по набер