ительные,  простые,  на  наших
комсомольцев похожие. Только идеи прямо противоположные, хотя слова "Гитлер"
или "нацизм", на всякий случай, вообще не употреблялись.
     "Как интересно!  -  горела Тамара на  обратном  пути.  -  Революционная
сходка, надо же! А этот Кирилл (хиляк) - прямо Ленин сегодня. Мить! Может мы
и впрямь стоим у истоков будущей России?"
     Сегодня,  поверишь, я просто счастлив, что будущая тогда для нас Россия
обошлась  без них! Я имел десятилетия,  чтобы многое передумать. И так и  не
примкнул к этому течению.  Да и никто из русских не примкнул, к нашей чести,
кроме горстки  отморозков.  Но  -  из  песни  слова  не выкинешь. Как  и  из
воспоминаний  Тани  и Феликса  того  Водолазова,  что  изобразил  ты в своем
романе. Какое-то время я вел  двойную жизнь. Привлекало меня то, что, если в
комитете комсомола  все  были интернационалистами  фальшивыми,  то  в другом
комитете - хоть националисты, но искренние. В  конце  концов, подобных ячеек
щирых украинцев или агрессивных эстонцев, не говоря о грузинах или чеченах в
тот  же период, сегодня  никто не стыдится.  И ваши  шли на любые лишения за
свой сионизм, за что я их очень уважаю.  Да не было у нас никакой против вас
агрессии!  Ребята  оказались  на  удивление терпимые.  Просто  Россия  - для
русских, а Израиль  - для  евреев.  Это сегодня  все  наоборот!  И  никто не
призвал там к погромам, скорее избегали даже говорить об этом. Тамара? Да ее
там  просто боготворили. И все просили Таню привести. Не знаю, что она ей на
это  сказала,  только  после  переговоров Тамара  месяц  была сама не  своя.
"Миледи" же! Наступи ей не на ту мозоль...
     Как-то  уже  на пятом  курсе  в  Белоколонном зале техники и математики
Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, среди сотен зеленых настольных
ламп я  углядел  знакомую золотистую прическу. В  традиционной здесь  полной
тишине я по коврам незамет-но подошел к ней и заглянул  из-за плеча, что она
тут читает. И  даже вздрогнул.  У нее лежала стопка  дореволюционных изданий
защитников  евреев!   А   в  тетрадке   для  заметок  оказалась   фотография
улыбающегося  Феликса. Почитает,  запишет  что-то  и  приоткрывает тетрадку,
украдкой заглядывает, словно советуется. А этот  козел в небось как  раз  со
своей Эллочкой милуется...  И так мне  стало  обидно за Таню, вообще за всех
русских,  которых  евреи охмурили,  что  захотелось  прямо  в  центре  этого
благолепия наорать на нее. Но тут она  так горько вздохнула,  крутанув своим
носиком, что я на цыпочках вернулся на свое место, едва сдерживая себя.
     И долго потом  стоял и курил у решетки Фонтанки,  ожидая выхода Тани из
библиотеки, чтобы объяснить  ей, как следует вести  себя титульной  нации  в
своей великой  стране. Но она, когда  вышла, увидела меня и резко свернула в
сторону. Я догонять не стал. В конце  концов, в семье  не без урода, решил я
тогда.  Хотя сегодня так не считаю.  Но, сам посуди, уже если у тебя не было
об евреях и об  Израиле никакой  позитивной  информации, то что говорить обо
мне? Как бы ты на моем месте воспринимал официальную пропаганду? Да она мало
отличалась   от  нашей  подпольной  идеологии!  Разве  что  евреев  называли
сионистами,  а  не  жидами. Плюс  ревность.  Где  ты  встречал  объективного
ревнивца?
     Надо  сказать,  что  после  переговоров  с  Томой   меня  Таня  надолго
возненавидела.  Перестала  не   только  ласково   улыбаться,   а   и  вообще
здороваться.  И  вот  просвеща-ется, думал  я,  идя  за  ней  и  любуясь  ее
удивительно  красивой походкой, которую не портил даже довольно убогий наряд
бедной моей дурочки.
     Смирнова,  если  во  что  вцепится,  то изучит  досконально  В ее  лице
сионисты такого  теоретика  получат, что только держись Кирилл со всей своей
тоже  немалой  эрудицией! И надо же - без взаимности. А  если  они  ее еще и
пригреют?  Глядишь, в  еврейской истории  новая  Голда  Меир  появится, а? С
длинными  стройными  ножками  и с голубыми глазами... Кто же  в мире  устоит
против  такого  лидера  и без того  всеми  подспудно обожестляемого древнего
народа, а?..

5.
     Вот такой был  психологический фон  для описанных в "Убежище" колхозных
событий. Надо сказать, что  когда  я это все прочитал, то  две ночи не спал.
Казалось бы, столько лет прошло! Далекая  молодость. А обидно стало до слез.
"Какая-то  медаль" про  мой орден.  И вообще  тон. Словно дружбы  между нами
вообще не  было. Вот уж спасибо тебе за такой  образ Водолазова у всех твоих
читателей!
     На  самом   же  деле  были   самые  рутинные  при  тогдашнем  идиотизме
производствен-ные отношения. Колхозные бригадиры - сплошная пьянь и рвань. У
них  одна картошка растет на своем огороде,  а другая - для Ленинграда. Одну
окучивают во-время,  а на  другую  наплевать.  Райком комсомола  требует  от
нашего  комитета плановых тонн, а у картошки свой характер - она же нигде не
растет, если за  ней не ухаживать. А потому  и собирать  осенью в бескрайней
грязи было нам нечего.  Оставалось только поить колхозное  начальство, чтобы
отчитаться перед партией и комсомолом липовыми бумагами. А денег на самогон,
не  говоря о водке, взять было  неоткуда,  кроме  тех,  что выделили  нам на
питание.  Вот  и  вся высшая  алгебра  шефской  помощи  советскому сельскому
хозяйству.  Кирилл  мне все  это  разъяснил,  когда я вернулся.  Дескать,  в
нормальной России или  там в организованной как следует Германии, в короткий
период  ее нового  порядка, такого  свинства не  было и быть не могло. И  не
будет, если мы придем к власти и позволим крестьянам работать на себя.
     Но всяким дурным демагогам ни та, ни другая точка зрения были неведомы.
Им -  дай! Сейчас и всем. Когда  Феликс вдруг разорался, у меня  уже никаких
сдержива-ющих рычагов  не  было.  И  так  тошно,  а тут  аристократ  липовый
выступает.  И  как, главное! Что,  мол,  мы с нормальными ребятами пропивали
общие  деньги.  А брига-диров трепанных из ложечки поить прикажете,  если не
пить с ними?
     Тут я ему все припомнил. И брезгливое ко мне отношение, и пренебрежение
влю-бленной девушкой, о которой я давно и мечтать не смел. Да и... еврейское
проис-хождение, если честно!
     Не учел  я только того,  чего знать ни от кого  не мог - его уникальную
школу самбо. Кстати, бить его всерьез я и не собирался. Тем более, при Тане.
А вот взять за  ворот и зашвышнуть на бочки с водой, около которых наложил в
штаны от страха его холуй из нашего комитета комсомола, самое то.  Уж это-то
я умел!
     И тут - раз, два, три! И я сам лежу мордой в объедках, рука за спиной и
в  плече  такая  боль,  какой  я сроду не испытывал.  До  сих  пор ноет  под
погоду... Выбор у меня был никакой - просить пощады или стать инвалилом, ибо
что-то уже хруст-нуло в плече и отозвалось громом с молнией в мозгу.
     Отпустил, подал руку, помог подняться, даже мусор со штормовки отряхнул
и  говорит  моему  казначею: "Дима  велел дать  деньги  на  мясо для отряда.
Надеюсь, ты не возражаешь?"
     Боже,  как Таня на него в этот  момент смотрела! Вот бы какую картину в
Русский музей... И как она к  нему бросилась, когда  он  спросил, кто  с ним
пойдет на склад.  Я тут же  решил,  что если  он ей  откажет в  пользу своей
Эллочки, то я его тут же убью... Телегу ему на голову обрушу, столешницей по
грязи размажу!
     А он не  только не отказал, но и... Читайте  "Убежище".  там, кроме как
обо мне, все  правда. Вся Танечкина душа наружу. Да и он сам выглядит лучше,
чем  я  о нем думал. А уж Элла...  Вот кого мне после твоего романа  от всей
души жаль.  И вот уж кто подошел бы для второй картины на  ту же стену в том
же зале, когда Таня с Феликсом вернулись и больше не расставались!
     А когда все-таки  он ее бросил, мы  с Томой  пришли ее  защищать.  Этот
эпизод я тоже пересказывать не  стану. Да и не помню, что я  там наболтал по
пьянке. Одно  хотел бы  заметить  для  твоих  приятелей. Я  мог обижеться на
отдельных евреев, мог интересоваться разными общими теориями, но никогда, ни
при  каком  политичес-ком раскладе  не мог  бы  стать активным  погромщиком.
Промолчать? Ну, этого ты можешь  ожидать  минимум от  каждого второго.  И не
только  от русского. Я вовсе не  уверен,  что погромщиков не поддержали бы и
многое евреи. Кроме, естествен-но, тех, кого реально громят...
     А  вообще-то,  если честно,  то  заряд,  полученный  в группе  Кирилла,
остался во мне навсегда.  В смысле национальной гордости великороссов. И то,
что  происходит  сегодня в наших городах,  подтверждение  его правоты. И  не
только  у нас. Весь  мир  на глазах  чернеет  от всякой швали,  и  скоро так
потемнеет,  что  и  следа  не  останется  от  русских, французов,  немцев  и
англо-саксов, что в  Европе,  что  в Штатах. В этом плане твой Израиль прав.
Потому-то он скорее белеет с  годами  от  разных Танечек и их потомков,  чем
чернеет, хоть и у вас полно недоумков, что потворствуют араб-ской экспансии.
Но  все-таки  вы  сохраняете  пока   разумный   национализм,   за  что  наши
правозащитники вас, сионистов,  без конца  критикуют. Но  это до  очередного
Буденновска в центре Питера... А вообще-то идеи Кирилла оказались на поверку
достаточно завиральными. Ну, выдавили мы с их помощью в Израиль Броню, тебя,
миллион таких как  ты. Стало нам  легче? Да  нисколько! На ваше место тут же
та-акие  пролезли, что вас  можно только вспоминать с тоской. А  те, кого мы
называли  жидами,  так  никуда  и не  эмигрировали.  Разжирели  и  еще  пуще
нагличают. Так что сионизм оказался для нас, русских, совсем не тем, что мне
излагалось да и  излага-ется сегодня в псевдопатриотических кругах. А по мне
это нам - пример для подра-жания, как вести себя в своей стране. Так что я с
Израилем дружил и дружу.
     Группа Кирилла? У всех  сложилось по-разному. Сам Кирилл  остался верен
своим принципам и после провозглашения  свободы примкнул к Баркашову. Гиббон
стал  депутатом городской думы еще при Собчаке  и потому ходит в демократах.
Фикса вообще женился на евреечке и обитает где-то в ваших палестинах. Прочие
- просто не знаю. Одно могу  тебе сказать, Дима Водолазов сегодня вам совсем
не враг. Тома? А ей все и всегда было по  барабану в политике. Она совсем не
Таня, потому и сошлись так близко. С Таней в Израиле? Встречались. Когда она
уже ушла к Феликсу. Поэтому дружеского  разговора не получилось. Дальше  мне
рассказывать нечего. Что? Последний наш советский традиционный сбор?  А что,
пожалуйста...

6.
     Ко  времени этого юбилея  нашего  выпуска я  уже был секретарем обкома.
Квартира, машина с персональным шофером. Тома  работала в ЦКБ  около  самого
Смольного. Так  что в обед мы с ней встречались, чтобы вкусно поесть либо  у
нас, либо у них, где тоже кухня была общая с погранцами, а потому очень даже
неплохая.
     Таня тоже достигла  всех вершин  в своей  профессии и  жила  в мужем  в
пригороде в собственном доме. Мы там пару  раз отмечали Новый год - наряжали
две елки сразу. Одну в доме,  а  другую, живую, во дворе. Миша ее был из тех
евреев, кото-рыми ваша великая нация может только гордиться. Да и я был  уже
не тот.  С ребя-тами с островов я  к тому времени  давно расстался,  а среди
евреев   встретил  столько  достойных   людей,   что  только  поеживался  от
воспоминаний молодости. Так что  твой роман мне - как порция яду...  как там
тебя сейчас, адони...
     И  вот  встреча  и  групповая  фотография  в актовом  зале  Корабелки с
постаревшей и  поредевшей нашей профессурой. А у каждого выпускника на груди
табличка с  фамилией  и именем, так  как вспомнить  или хотя бы узнать  друг
друга было очень непросто. Эллу, во  всяком случае, я бы и под расстрелом не
узнал бы!
     Вундеркинды ее заматерели,  поседели, стали  та-акими солидными -  хоть
сейчас в гроб с почетным караулом  по углам... Особенно сам Феликс со  своей
гривой гус-тых волос с  сединой. Тебя же я тогда не просто не узнал  с твоей
бородкой, а  во-обще  начисто забыл.  И  -  не  вспомнил  бы  до сих пор, не
разразись ты на весь мир своим дурацким романом...
     Танино появление, как всегда,  вызвало оживление  в зале.  Она  была  в
строгом деловом костюме, с хорошей прической, улыбкой на все четыре стороны.
Только  я  хотел ее поздравить, как здорово  она выглядит, как услышал сзади
голоса:  "Это?!  Это... Смирнова? Боже,  что  делает с женщиной время..." "А
по-моему она  все  еще ничего." "Вот именно. Ничего от  Тани не  осталось...
Лучше  бы я  не  приходил,  чем такое увидеть. -  И  громко:  -  Здравствуй,
Танечка! Ты, как всегда, украшение любого бала. Не вспоминаешь? Я такой-то."
И - пошли охи а ахи. И так всюду.
     А  потом Сосновка,  банкетный  зал  Политехнического  института. Родные
песни  наших колхозных тусовок, та же гитара, те же голоса.  Ты  же помнишь,
что  и там  тон всегда  задавали  в  основном  ваши...  А  здесь  неизменный
распорядитель наших сабантуйчиков,  весельчак и балагур, потащил меня в угол
и  заново  представил  кому-то  из  наших.  Тот  бедствовал   и  нуждался  в
материальной помощи. Я тут же пообещал завтра же позвонить. Дал  ему  нужный
телефон и вернулся к Тамаре с Таней. Около них вертелись однокурскники.  Все
хотели пожать  или  поцеловать Тане ручку,  как  всегда забывая  рядом с ней
Тамару. Феликс  демонстративно  "держался своей  бранжи".  Так  что  как  бы
образовались в толпе два эпицентра, не пересекаясь.
     Надо сказать, что и Таня ни разу не обернулась в ту сторону.
     Потом начались банкетные речи  и выпивка  с закусками. Ты что-то смелое
вякал о  судьбах России  после СССР. Тебя это сейчас интересует?  Не  ври. У
тебя со своим Израилем проблем невпроворот. А тогда, за два года до События,
тебя  знаешь  как  слушали!  Я думаю,  тебя  тогда вообще твои  однокурсники
впервые заметили. И  сами стали говорить то,  что думали, хотя и косились на
меня,  партийного  бонзу. А  ты нет!  Что, уже был на сносях на историческую
родину? Не ври... Знаю я вас!
     А потом танцы.  Томку только я приглашал, а за право  подержать в руках
Смир-нову  боролись все. Все, кроме Феликса. Он  и тут выдержал фасон.  Даже
Тамару в  конце концов согрел своим барским вниманием, а Тани  словно  и  не
было  в банкетном зале! Ну, и она. Когда  объявили  дамский танец, ко мне со
всех сторон кинулся весь дом престарелых, а Таня тут же пригласила  ставшего
пунцовым Лешу Горобца, потом Ноля, потом еще кого-то, но все мимо Феликса.
     Грустный это  был банкет.  Надвигалось  нечто фатальное, всеобщее.  Что
именно, не знал никто.  Но все знали одно - больше мы все вот так, под одной
крышей не встретимся...

     От составителя.
     Из-под наших ног убегала к проспекту  Бен-Гуриона  и далее - к  порту и
бесконечному морю - анфилада Бахайских висячих  садов. Плавала в вечном зное
нарядная Хайфа. Позади поблескивал корпус роскошного прокатного "бьюика", на
котором  меня, бедного  вечного оле,  возил по моему  городу  и моей  стране
богатый  гость - наследник золота партии  и комсомола,  российский бизнесмен
Дима.  Он  специально приехал, чтобы  рассказать мне  свою водолазию  за две
недели  в  Израиле.  Верная Тома стала совершеннейшей барыней. Ее  ничего не
интересовало,  а мои  страстные  рассказы  о наших проблемах с  палестинцами
вызывали откровенную зевоту. Дима, напротив, раздувал ноздри  мощного носа и
советовал  нам замочить их  всех в сортире. Он даже  вызвался  записаться по
этому  поводу  на  прием к одному  "русскому" депутату Кнессета  и  выразить
готовность спонсировать борьбу с террором. Я  попросил его для начала помочь
пострадавшим   от  вчерашнего  теракта.   Он  с  готовностью  выписал   чек,
полюбовался на него,  потом скомкал, разорвал  и выписал  другой - на тысячу
долларов. Так я и не узнаю никогда, что было в  первом чеке. И не надо. Зато
не  злорадствовал, что хоть где-то в мире бьют евреев только за  то, что они
евреи. Тем более, что единственной страной, где это культивируется, оказался
в новом тысячелетии Израиль...
     ***
     И вообще, если честно, то образа антисемита у меня так и не получилось.
А  не  вышло  потому,  что настоящих  нацистов-погромщиков я  встретил не  в
России,   на  Ближнем   Востоке   -   вокруг  Израиля.  Против   них  всякие
Баркашовы-Шифаревичи -  пока что  книжные черви.  Впрочем, и  бескровных, но
идейных   антисемитов  вроде   Кирилла  или  Димы  можно  простить  на  фоне
антисеми-тов-израильтян, в устах которых "русим" звучит куда весомее и злее,
чем "жиды" в  описанном выше  Советском Союзе.  И уж точно  стократ обиднее.
Водолазов меня в свою Россию не звал - я сам  там  нечаянно  родился.  Какой
после этого  спрос  с  Димы? А  эти - зазывали,  лгали,  братьями и сестрами
прикидывались, а потом поголовно нас грабили и унижали.
     Так  что  простите  меня,  евреи,  если  вам  показалось,  что  я   тут
антисемитов славлю. Я их всех терпеть не могу. Но  Диму все-таки меньше, чем
какого-нибудь Овадию и прочую Ору...


     09.09.01 - 20.09.01



   Шломо Вульф.
   Марсик


     © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     HAIFA, ISRAEL, 1999
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 15 Sep 2000


     "И  это будет нашей защитой  от крыс? --  женщина присела на корточки и
коснулась легкими пальцами моей едва прощупывемой спины под пухом шерсти. --
Ты смеешься надо мной, Игорь." "Не скажи. Он, конечно пока мал и слаб, но от
него пахнет  кошкой.  И этого на какое-то время будет достаточным, чтобы они
не лезли  из своих  нор.  Мне  уже надоело  замазывать  новые  дырки,  Оля."
"Уважающая себя  крыса вообще не  боится  никакой  кошки, - Оля все пыталась
прощупать  во мне хоть  что-нибудь материальное.  -- Тем  более, ни одна  не
испугается запаха едва прозревшего котенка."
     Лучше бы я не прозревал, чем видеть перед собой таких монстров.
     Я сомневаюсь, что умозаключения, которые я по привычке формирую  в виде
литературного описания, когда-либо станут известны моим читателям. Но и я им
предан  всей душой, и  никак не  могу поверить, что  последняя  в моей жизни
катастрофа уже  произошла. Затем  окончился, наконец, период  моей  слепоты,
когда были только  звуки,  сладкое молоко и ласковое мурлыкание  во тьме  --
двухнедельного  превращения известного писателя одной  планеты  в  немощного
котенка другой...
     Итак,   читатели,  предо  мною   действительно   были  человекообразные
существа,  но  кто-то постарался,  чтобы выглядели они  чудовищно.  Попробую
описать по  своему первому впечатлению. Под жалким обрубком того, что у  нас
называется носом, на лице моего нынешнего хозяина и  покровителя  была рана,
аккуратно нанесенная острым  ножом и так и не  зашитая, незарубцевавшаяся, с
красными  ровными   вывернутыми   краями,  которые  без  конца  отталкивающе
двигались, когда Игорь  произносил звуки или ел. Вернее отправлял руками или
инструментами то, что они  называли пищей, в отверстие между рубцами -  рот.
Вам трудно будет в это поверить, но за рубцами, которые они называли губами,
торчали какие-то  острые  обнаженные кости --  зубы,  двигающиеся  в  разных
направлениях,  чтобы  превратить  еду  аборигенов  в то,  что  собственно  и
называется в нашем мире  грубой, практически несъедобной пищей... Эти  кости
вызывали у меня ужас, но показывать зубы, по-видимому, являлось признаком их
ко мне расположения. Ольга даже подняла меня на колени, поднесла мою, скорее
всего,  не менее  страшную,  по нашим понятиям,  мордашку  к  своему  лицу и
ласково сказала, обнажая свои особо  белые  и ровные  кости между кривящимся
особо красным и вспухшим шрамом: "Ты ведь будешь нас защищать от крыс, когда
вырастешь, правда, Марсик?"
     Так я узнал свое новое имя. Впрочем, для меня это не имело ни малейшего
смысла,  как  и  все  их  звуки, собранные в слова и  фразы, как и  полки  с
книгами, где эти слова и мысли были зафиксированы их писателями вместо того,
чтобы  просто  передать  мысли в  вездесущий  эфир  и  там  их  оставить  до
по