ежным.  Надо  же, в  одном
городе столько рек!..

4.
     Высадил  он меня  у  строгого  желтого здания с  белыми  колоннами,  на
фронтоне которого золотом было  написано: Ленинградский  кораблестроительный
институт!
     Для Димы Водолазова с целины... По путевке комсомола.
     За дверью сразу приемная комиссия. Вежливые, деловые. На орден смотрят,
улы-баются. Тут же  полно  солдат, матросов - конкуренты мои,  вне конкурса.
Один,  смотрю, в  тропической  форме,  то есть  в  желтой  панамке  и  ворот
нараспашку.  И  сам  выглядит туземцем каким-то  от  нерусской кучерявости и
загара. И - я глазам не поверил. Надо же! С моим орденом... Мы, конечно друг
к другу. А он пред-ставляется  так небрежно "Ноль Зильберглейт. Закавказский
военный округ." Ну и что! Еврей  так  еврей. Зато парень  геройский. Я тоже:
"Дмитрий Водолазов.  Целина." "А  боевой  орден за что?"  - во  беспардонная
нация!  "За бандитов." "О, - хохочет  он на  весь  вестибюль, скалит  желтые
лошадиные зубы. - И я за бандитов! Я за мусульманских, а  ты?" "И я за них."
"Ссыльные?" Догадливые вы ребята, не отнимешь.
     Ноль оказался ленинградцем, а потому меня тут  же передал с рук на руки
морячку  с голубыми погонами  -  Леша  Горобец,  морская авиация  Балтфлота.
Белобрысый,  от любого  слова краснеющий  хохол -  сплошное  обаяние. С меня
ростом,  только пополнее. Я ему тоже понравился. Он сказал, что как раз едет
в  общежитие,  но  ждет  одну  девчонку-ленинградку,  с  которой договорился
готовиться  к  экзаменам.  Я  рассказал  об  инструктаже  моего  Шурика Леша
покраснел и сказал, что у всех такие советы. В своем соку не подготовишься.
     "А  зачем  им  конкурентов  натаскивать? -  удивился  я.  - Конкурс  же
сумасшедший." "Они идут другим списком.  Им другие  конкуренты. Да  и вообще
Томка  Сличенко - моя  землячка с Белой  Церкви. Своя дивчина."  "Вон та?" -
спрашиваю, а у самого аж дух захватило, как утром от Невского проспекта. Вот
какие,  оказывается,  де-вочки в Ленинграде  водятся... Уж на что  у  нас на
целине весь цвет комсомола представлен, а такие и близко не заглядывали. Вот
это да!.. "Нет,  - смеется Леша и запросто, как  обычной подружке, подает ей
руку: - Здравствуй, Таня. Знакомься. Это - Дима Водолазов. Герой Союза и мой
друг.  С  целины. Ты не смущайся,  Митя.  Таня всех сначала в шок вводит.  А
внутри она совсем не опасная. Правда?" "Пра-вда, - смеется она, как живая, и
руку   мне  протягивает.  -  Татьяна  Смирнова.   Сред-няя  школа  такая-то.
Балтийский вокзал."  А  у меня все внутри как  сжалось от восторга, так и не
отпускает, даже  ручку  ее  не  посмел  пожать. Надо  же, какая  девочка!  С
Балтийского вокзала...
     "А вот и Тамара наша, - как сквозь брезент  слышу я голос нового друга.
- Очнись и знакомься." "Мама! - ахает тоже очень милая девчонка, но  на фоне
Тани  никто. -  Герой! А  почему у вас  звезда такая  большая  и  красная? Я
думала, что она золотая и маленькая." "Я  не Герой Союза... - едва произношу
я. -  Это Леша пошутил. Я - кавалер Ордена Красной звезды. За один эпизод на
целине." "Так вы - целинник! - ахает Таня и тут же берет меня под руку. -  Я
так  мечтала туда поехать! Расскажите,  а? Мальчики,  ведь  вы  в  Автово, в
общагу? Я с  вами. А устроитесь, сразу едем в Стрельну, там будем загорать и
готовиться к письменной математике, ладно?" "Н-нет, - краснеет Леша. - У нас
с  Димой  на весь  период  экзаменов  -  блокада. Никаких водки,  загаров  и
девочек. Он и с одетой тобой  чуть в обморок не грохнулся, как я, когда тебя
впервые увидел, а уж на пляже и таблицу умножения  забудет. Если  хотите нам
помочь, то  только в нашей  комнате  в общежитии.  И  не жмись к нему, Таня.
Пожалей Диму. Ему  еще  жить  и  жить." "К-какие мы нежные! - отпускает  она
меня.   Не   замечает,  что  у  меня  от  ее  звонкого  смеха  просто   ноги
подкашиваются. -  Пожалуйста.  Хоть  в противогазах, правда, Тома?"  "Нет, -
возражает та  и сама берет меня под руку. но это со-овсем другое дело... Тут
земное  создание. Таких  я сам завожу без стартера.  - Никаких противогазов.
Математика высушит мозги от любых амурных закидонов. А вот и трамвай!"
     Эротические  преимущества давки в  ленинградских трамваях  уже описал в
своих монологах Феликс, применительно к той же Тане. Поскольку она оказалась
со мной  лицом к  лицу,  проспекта Стачек  я  не заметил, как и  знаменитого
Кировского  завода, хотя она исправно все показывала по дороге. Чуть не  час
ехали, а я видел только  ее ясные голубые глаза. И покрывался гусиной кожей,
когда золотистые во-лосы касались моего лица. В жизни не  было у меня такого
счастливого  часа...  Леша  всю дорогу  приглядывался к  нам  и на  конечной
остановке что-то прошептал Тане на ухо. Та стала поспешно прощаться. Махнула
мне рукой  с другой  стороны трамвайных путей и исчезла  вместе  с вагонами.
Словно привиделась.
     "Или институт, - строго сказал Леша, - или Таня. Середины для тебя нет.
И для  многих других."  "А для тебя?" - едва  перевел я  дух. "Во-первых,  я
женат.  А,  во-вторых, для  меня  в женщине внешность  не главное. Поэтому я
никогда  не  теряю  головы.  Таня  -  отличная  девчонка,  но  не  в  период
судьбоносных событий.  Забудь  ее в  пользу бинома Ньютона и логарифмических
уравнений. Ты хоть знаешь, что это такое?"
     Я знал. И еще как знал! Нас Лобик так  натаскал, что я сам всяким Таням
с Балтий-ского вокзала мог бы уроки давать. Только Леша Горобец прав - лучше
пока  без ее глазок  поверх учебника. Всему свое время.  Я молча  пожал  ему
руку, и поспешил за ожидавшей уже на ступенях Тамарой.
     Общежитие  было огромное,  на несколько  тысяч  студентов. Пока все это
было  для   абитуры  от  Камчатки   до   Калининграда.  Меня  определили   в
комнату-восьмиместку  - одни  сержанты  и  старшины.  Те  уже  знали  Тому и
встретили ее, как любимую учительницу.
     И началась  для нас страда... Это слово  мне было  знакомо  лучше,  чем
любому из них, да и из вас, а потому я вцепился в математику, как в рукоятки
своего  трактора. Полмесяца в  нашей  комнате был  сухой закон. Даже  курить
выходили  к коридор.  Никаких воспоминаний  и амуров.  Только  математика  и
физика.  Задачи  и  ответы  на  записанные одноклассниками  Тамары каверзные
дополнительные  вопросы  -  по  опыту  прошлых  экзаменов. Логика  тут  была
простая. Человек от природы ленив, так? Преподаватель, принимающий экзамены,
-  человек. Эрго - он не придумывает  каждый  год новые каверзы. Более того,
срисовывает их с вопросиков своих коллег из  политеха и военмеха. А раз так,
то при  должной  системе можно знать ответ, скажем, на такой вопрос: сколько
дверных ручек в Корабелке. Вдвое  больше,  чем дверей - чего проще,  правда?
Или еще: чего сторона графина с  водой, которая обращена к солнцу, холодная,
а та, что от лучей, горячая? А вы его повернули...

5.
     Первый экзамен - письменная  математика. В Актовом зале. Огромном,  как
плаз Адмиралтейского завода, что за окнами. С такими же стальными стропилами
вместо потолка. Нас усадили по двое.  За разговоры  и подглядывание хоть под
стол, хоть в  листок  соседу -  пошел вон. Как  говорится,  шаг  влево,  шаг
вправо... Я  попал рядом  с высоким  холеным  брюнетом. Таких красавчиков  я
сроду не видел. Прямо для Тани, невольно подумал я, наблюдая, как он идет ко
мне походкой царствующего монарха.  На  меня, вместе с  моим орденом -  нуль
внимания. Не теряя ни минуты  времени, не глядя по сторонам, он тут же начал
писать  на  черновике,  морща высокий  белый  лоб.  Отодвинул первую задачу,
перенес решение на чистовик и взялся за вторую.
     Делай, как они, делай лучше их. Я в  точности повторил его  действия. И
мы пошли  с  ним ноздря в ноздрю.  Вокруг тишина,  напряжение повыше, чем на
Кустанайской  ЛЭПа,  только  шаги  преподавателей,  что конвоируют нас между
рядами.
     Где-то  на  третьей из  пяти задач вдруг  произошло движение в зале. По
проходу  к экзаменационному столу  шествует  блондинка с  листками в  руках.
"Что,  уже сдае-тесь? - услышал я голос экзаменатора. - Подумайте. Время еще
есть." "Не сдаюсь, а сдаю," - слишком громко, словно вызывающе, прозвучало в
тишине.  "Как?  Все?" "А что  тут  решать?"  "Как  ваша фамилия?" "Смирнова.
Татьяна."
     Почти  сразу  за  ней, прошла  туда  же  стройная брюнеточка с  высокой
прической.  Я  услышал  только  "Элла Коганская",  увидел,  как ей  дружески
улыбаются сразу два экзаменатора,  а  тут поднялся с листками и  мой  сосед.
"Феликс Дашковский," - сказал он почти так же громко, как Таня.
     Я не  привык,  чтобы  меня  оставляли в  хвосте,  но заставил  себя  не
торопиться. Еще  неизвестно, что  они там  понаписали. Не время рисковать  и
выставляться. Тем более, что без этого Феликса  мне  стало спокойнее. Башкой
можно вертеть. Я  раз-ложил свои  листики  по всему  столу. Перешел  на свой
стиль.  Забыл,  как учил  Лобик, все, что написал  в черновике, чтобы  потом
заново решить  ту же задачу - и сравнить. Если тот же ответ, то на чистовик.
Система! И - никаких мыслей о красотке с Балтийского вокзала... Никаких. Или
институт, или красотки. Блокада!
     Уже при разборе полетов в общаге я нашел у себя ошибку. Все, подумал я.
Тут не шутят. А жаль! Я так настроился учиться...
     Но в списке отчисленных не  другой день меня не оказалось. То ли ошибку
не заметили, то ли  простили. В  конце концов,  непортачил  я только в одной
задаче. Могли и четверку поставить, а?
     Через  три дня учебы на износ,  на устной математике меня сначала ждало
горькое  разочарование  - по  письменной тройка.  Надо же! За одну  неверную
задачу! А  все эти Смирнова,  Коганская, Дашковский и  прочие  школяры,  для
которых  и  четверка  -  адью,  сидят  себе, как  ни  в  чем  не  бывало. Не
ошиблись... Вот это подготовочка!
     Ладно, пришла пора и мне показать им водолазию! Дело в том, что Лобик у
нас был, как  потом бы его  назвали, злостным  диссидентом. Учебник Киселева
напрочь не признавал. Каждую теорему доказывал по-своему  и стократ проще. Я
тут  же   все  это  применил,  к  изумлению  столичного  экзаменатора.  Даже
победительница  четы-рех Всесоюзных  конкурсов школьных работ  по математике
Элла Коганская таких построений не знала. Пока я у  доски выпендривался, она
сидела надутая  и красная, словно я  нанес  ей личное оскорбление. Во,  коза
безрогая,  пижонетта столичная. Сюда бы еще Фирочку из нашего класса - ты бы
от зависти вообще лопнула! А ленинградский наставник этой лауреатихи покорно
все себе  с  доски переписал, а мне влепил  пятерку  и даже пожал руку двумя
руками. И  Таня просияла мне  из-за своей парты, словно это ее  похвалили. Я
вылетел из аудитории, обнял по очереди всех своих знакомых, ожидающих входа,
а  довольно откровенного поздравительного  поцелуя  Тамары даже не  заметил.
После таниной-то радости за меня!..
     Вышел я  из здания на Лоцманскую улицу, потянулся от души и до того мне
выпить  захотелось!..  Вам, моим преимущественно еврейским  читателям  этого
генетически  не понять. Я словно  увидел  вход  в гастроном  на  углу канала
Грибоедова, стеллаж за стойкой, а на нем  -  еще не пустую стеклотару. Рядом
же. И деньги в кармане, а? Сейчас бы бутылочку "Московской" с горла и закусь
- хоть рыбной котлеткой из кулинарии, а? Заслужил же? За здоровье Лобика, а?
Ноги  сами  понесли  меня  было на  нужный угол,  но тут навстречу  -  Леша.
Посмотрел он мне в глаза, покраснел как рак,  затолкал обратно в  вестибюль,
прижал  к  стене  и  говорит:  "Пятерка,  Дима?  Угадал?  После   трояка  по
письменной? Я те дам гастроном! Я те еще Таню в трам-вае не простил. Ждать!!
Вот тут! Выйдешь на  волю  только со мной. Понял?" "Так  точно,  - смеюсь. -
Понял.  Банкет отменяется  до самого зачисления  в  студенты. Вместе с вами,
товарищ старшина. До зеленых соплей..."
     А  Леша  уже  поздравлял  спускающегося по  ступеням  Дашковского.  Тот
ослепил  нас  голливудской   улыбкой,   удостоил  и   меня  крепким  мужским
рукопожатием,  взмахнул   потрясающими   ресницами,   обволакивая  бархатным
взглядом. Создала  же природа  такого  красавчика, подумал я. И снова решил,
что равна такому совершен-ству только  Таня Смирнова. А от этой мысли  такая
меня тоска взяла,  что видение  "Московской", как приза за победу, сменилось
видом ее же - по другому поводу. Уведет, решил я. Овладеет. Вместо меня... Я
двинулся было на  вожделенный  угол нарушать приказ  товарища старшины флота
Леши, но тут Даш-ковский заспешил по лестнице вверх, а к нему в  объяться со
смехом упала Элла Коганская. Он обнял ее за талию и увлек на улицу.
     У меня отлегло от сердца. Тем более, что Леша, с твердой четверкой, был
уже  тут  как тут. У  него  было  правило  -  отвечать без  подготовки.  Это
впечатляет... Увидев  направление  моего взгляда на  элегантную  парочку, он
восхищенно выдохнул:  "Порода! По письменной и  по устной  - чистые пятерки.
Тут у них  целая  компания вундеркиндов  - Дашковский, Коганская, Литовский,
Богун." "Жиды, - беззлобно пожал я плечами. - Способная нация. Нам на замену
в собственной стране." "Не жиды, а евреи, - строго сказал Леша, неприязненно
на меня погладывая. - И не на замену, а  нам же  в  пример... А,  Танечка! -
кинулся он к спускающейся по  лестнице  красавице. - Как?"  "Обе  пятерки, -
сияли  голубые глазки и белые зубки то мне, то Леше. - Нам иначе нельзя!  Мы
не  льготники. А  тебя,  Димочка,  вообще  считай  приняли,  если сочинение,
английский и физику  хоть  на трояки сдашь. До  сих пор тебя обсуждают. Надо
же!  Самого Дашковского  обставил. Спасибо  тебе." "Ах у дуба,  ох  у ели, -
насупился я. - Мы им не быдло." "Дима у нас  - идейный анти-семит,  - как бы
между прочим  сказал Леша. - Ты с ним поосторожнее." "Чего это вдруг? Мне-то
что? - смеялась она. - Я может тоже к евреям неравнодушная."
     К одному уж точно, обреченно подумал я. Не сейчас, так потом...
     "Я  безыдейная, - коснулась она  пальчиками  моей груди. -  Мы же  не с
целины."
     Я это запомнил!
     И этого Феликса тоже.  Хорош, спору нет. Я не  мог даже  вспомнить  ему
равного актера. Мне,  не говоря о Леше или  там Томке  равных полно, а ему и
Тане - нет.
     И  тут  же  ревность превратилась в  ярость. Что такой наш бриллиант он
присвоит...
     Не обижаешься? Спасибо. И правильно. А то и писать тебе будет нечего. В
конце концов, сколько голов, столько умов. И  я тебе вот что скажу. В каждом
русском  от  рождения живет  антисемит.  И  при случае  самый что ни на есть
юдофил  эту  свою  суть  так или  иначе проявит.  Так  что  Водолазов  -  не
исключение!

 * 2. *

1.
     Только  двадцатого августа  я позволил себе  выйти в  город  Ленинград.
Разорвал блокаду,  этот замкнутый круг: Автово, 36-ой трамвай, Корабелка.  С
новеньким студбилетом и зачеткой я сел в обратную сторону и вышел на Невский
прямо к тому  самому Казанскому собору,  что  занимал пол-неба в  мое первое
питерское  утро. Дал маме в Эмск телеграмму  о  поступлении. Потом подумал и
накатал  такую  же кап-раз Шуре. Выпить, как ни странно, не хотелось.  Я был
пьян  самим городом. Шагал и  шагал  вдоль улиц и каналов,  пока не оказался
перед великой Невой. Тут у меня дух занялся, словно в упор Танечку встретил.
Такая  же свободная,  синеокая, а прямо напротив  - золотой  шпиль в голубое
небо. Я вспомнил, что Таня как-то дала мне номер своего телефона, и поспешил
к  будке,  отыскивая  двошку.  Ее  позвали не  сразу.  Какой-то  козел  стал
придуриваться,  кто, мол, и зачем. Я  ему  по-русски  все объяснил, а потому
сразу услышал ее голос.
     "Почему же нет? - смеялась она. -  Приезжай прямо ко  мне. Томка сейчас
тоже будет. Дернем на острова?" Я не совсем понял,  что за острова, но нафиг
мне эта  Томка?  "А  без  нее...  нельзя?"  -  решился я.  "Можно, -  тут же
согласилась Таня. - Но не нужно." "Почему?" "По кочану." "А если без балды?"
"Без балды, - дурачилась красотка, - и ни туды, и ни сюды. Или с Томкой, или
без тебя. И  все  равно с Том-кой. Мы  с ней  с  первого класса  неразлучны.
Дошло, герой?" "Не совсем. У тебя что, парня не было?" "А вот это  серьезное
дело мы поручим кому-нибудь друго-му."  "Не понял." "И не надо. Короче, если
хочешь с нами на острова, приезжай. Мы ждем."
     Что мне оставалось делать? Десять утра,  погодка летняя, на заказ. Леша
уехал к законной  супруге. Напиться одному? Можно, не  привыкать, но лучше в
компании.  Адрес у меня  был, спросить, как  проехать, в  Ленинграде  - одно
удовольствие. И  расскажут, и до остановки проводят. Не народ, а семья. Влез
я  в троллейбус  и  вышел  у Балтийского вокзала.  А там мост через  вонючий
Обводный  канал и нуж-ная Дровяная  улица.  Принцесса моя жила отнюдь не  во
дворце, но встретили меня там, как  родного.  Томка  уже и  не скрывала, что
втюрилась,  а  Танечка,  естествен-но,  проявляла благородство  -  словно  я
имущество, которое нельзя  присвоить, а  не свободный  в собственном  выборе
человек.
     Они обе уже были готовы ехать на природу, в легких платьях и одинаковых
соломенных шляпках.
     Острова почему-то  откладывались в пользу Стрельны  и морского купания.
Так что мы спустились в метро, доехали до родного Автова, там пересели в тот
же  трид-цать  шестой  и  вышли в  лесу, за которым блестела вода чуть не до
горизонта. Я  впервые  в  жизни видел море.  Дух  захватило!.. Волны ровные,
желтые, с головой накрывают. Мы разделись, поручили  стеречь одежду какой-то
пожилой паре и пошли по песку к воде. Я в такой холодной еще не купался,  но
девочки спокойно  окунулись, а  держать  фасон надо. Тем более,  что Таня...
Ладно, это другие уже  вам подробно  описали, что это  была за Таня. Даже  и
постарше тех семнадцати ее лет, о которых у нас тут идет речь. Скажу только,
что волны ее и здесь раздевали  так же исправно, как в воспоминаниях Феликса
о Севастополе,  а я  не из  тех, кто  укло-няется  от возможности поддержать
любимую девушку в трудную минуту... за что надо. Хоть двух.
     Настроение  было  такое!..  Мы  дурачились  в  воде,  уже  привыкнув  к
девятнадцати  градусам,  потом  пили  бочковое   пиво,  закусывали  солеными
сушками, и долго еха-ли обратно  в город. Танина комната, которую вам Фелька
описал  с таким отвра-щением  и ужасом, по мне - очень уютное жилье. И  стол
есть со скатертью под абажуром, и "Московская", и  салат "оливье". К тому же
мамы  нету дома. Патефон  играет  танго,  и такая  лапушка  в руках гнется с
ручками  на моих плечах. Если бы еще  Томки не было...  Да, ладно, всем ведь
жить хочется, правда? И еще  как, между прочим...  Пришлось ее проводить  на
соседний Лермонтовский  проспект  и даже целоваться, не  без этого.  У  меня
тогда же возникло второе верное предчувствие  (первое о Тане и Феликсе), что
рано или поздно она меня на себе женит...  Так и  случилось,  как вы уже все
знаете.

2.
     Как-то  при осеннем  шторме  с  фронтона  сорвало  шесть  букв, оставив
"адский кораблестроительнай институт". Воистину так! Глаза  на  лоб лезли от
заданий и лекционной нагрузки. Тихо жужжали лампы дневного света в чертежных
залах общежития, где мы делали семестровый  эпюр. В читальных залах  было не
про-дохнуть от напряжения  сотен молодых людей. Всем хотелось  удержаться, и
все знали, что курс набран с запасом - в расчете на четверть тех, кто прошел
конкурс-ные  экзамены,  но не  выдержит первую  сессию.  Мне легко  давались
математика  и   физика,   хуже   химия.  А   самое  страшное   начерталка  -
начертательная геометрия - и судостроительное черчение. Тут  надо было иметь
нестандартное пространственное воображение,  а его у меня никто не развивал.
Стереометрия и  в  школе была  моей  ахиллесовой пятой. А тут!... Попробуйте
представить  себе  линию  пересечения  эл-липтического цилиндра с  наклонным
усеченным конусом! Или три проекции пара-боллоида на  наклонные плоскости. И
прочие  шалости, которые придумывали на бесчисленных  контрольных. Отдыхал я
только  на  производственной