практике.  Нас всерьез  учили  по очереди всем
рабочим судостроительнам профессиям, начиная от кузнеца  и кончая сварщиком.
Тут я был лучше других.
     Кстати, Дашковский со своими жидками и Таня сдали все экзамены досрочно
еще  в  ноябре  -  на отлично!  и  ходили в институт ради  этой  практики. Я
умилялся,  глядя,  как   Танечка  сосредоточенно  крепит  деталь  в  патроне
токарного станка и щурит  глазки  на резец, поправляя волосы под косынкой. А
Латунскому,  Богуну, самому  Феликсу и  эта работа была, как ни странно,  по
плечу. Они и тут шли в отличниках. Во нация! Никакой зависти не хватит...
     Я  жил все  в  той же восьмиместке. Тамара нас  опекала  попрежнему,  в
основном ради меня.  Без нее  я бы уже в январе вылетел со свистом.. Терпела
мою тупость,  мастерила  из бумаги все конусы и гиперболоиды и вытянула-таки
мою  тройку  за  семестр по  начерталке.  Кроме  того, она отучила всех  нас
материться. Сделано  это было изящно и  надежно.  В высосанной  банке из-под
сгущенки  сделали  продоль-ную прорезь,  в которую за каждое слово следовало
кинуть  две копейки.  При  том,  что стипендия была тридцать  рублей,  а две
копейки  стоило  проехать на автобусе  одну  остановку. Первая баночку  была
забита под завязку на  пятый день. Ее вскры-ли и  купили крупы  на  всю нашу
коммуну.  Откуда  такая прибыль?  Так  ведь  публика  подобралась рабочая  и
армейская, не  говоря о флотской. В  каждой фразе привыкли  минимум три раза
применить  артикль  "б". Одного  студента нашего  престижного вуза,  бывшего
трюмного  специалиста  Северного  флота, как-то  намеренно завели  после его
неудачного амурного свидания. И злорадно подсчитывали, как он выра-жает свои
эмоции - на полбаночки за раз...
     Пили  ли?  Сначала в привычном  для всех  режиме. Каждый  сданный зачет
отмечали  коктейлем  "Корабел"  - в большой чайник,  наливаются две  бутылки
шампанского, пару пузырей водки и дешевый ликер - для букета. Если под рукой
было  пиво, то и его  - для пущей  пены. И  разливали содержимое по жестяным
кружкам.  "Мамочка"  Тамара как-то психанула, глядя на  это непотребство,  и
вышвырнула полный чай-ник в форточку с пятого этажа.
     Насмерть...
     Мы ее за это неделю на порог не пускали.  На новый чайник денег  уже не
было,  но без коктейля математика и прочее  стали усваиваться гораздо лучше.
Так что мы  Тамару  простили. Только  вот  курить  она нас отучить так  и не
смогла. День и ночь в сизом мареве висел топор, поблескивая лезвием.
     Таню с  тех пор я кроме, как  не лекциях, не встречал. У Томы был  пару
раз  дома -  в  такой  же  коммуналке.  Познакомился с ее папой-инвалидом  и
мамой-истеричкой.  Как  ни  странно, именно ее отец  меня невзлюбил.  Не для
того, говорит, ты, Томик, в  школе отличницей  была и в Корабелку поступила,
чтобы с  целинником  снюхать-ся. Такого Водолазова ты  и в ПТУ нашла  бы.  С
тобой  потомственные  остзейские  бароны  учатся,  а ты мне Димку приводишь.
Пролетариата я не видал...
     Остзейцы  были.  Или  там  князья,  бароны.  Обычные,  кстати,  ребята.
Матерились не хуже меня,  похабщину обожали, чего я с детства  стыдился, а с
фигуристой Томкой  тут же норовили забраться в постель - наградить  инвалида
безадресным внуком. Так что она не  прогадала,  когда предпочла  честного  и
скромного гегемона отрыж-ке поверженного общественного строя.
     Что  до аристократов иного  рода  -  из компании  Феликса Дашковского с
адмираль-ской дочкой Эллочкой Коганской, то они  еще меньше подходили для ее
комму-нального семейства. Когда  папаша Эллы выступал как-то в нашем актовом
зале, я не мог глазам поверить - дважды Герой, вся грудь в орденах. Опять же
та-акой важный и уверенный, словно в Израиле ВМФ командует, а не в советской
Мор-ской  академии  профессорствует. Ладно,  ты! Сам же  просил  откровенно?
Терпи. Почитай  лучше,  что Таня, да  и сам Феликс о той  же  Эллочке пишут.
То-то. Да не антисемит я,  сколько  раз тебе говорить. Спроси хоть  кого  из
еврейчиков,  что  я на работу  устроил, когда  их еврейские же  начальники с
перепугу   первыми  выгоняли  и  последними   брали.  Тебе   сразу  придется
поступиться принципом, ради которого ты и задумал литературный образ юдофоба
Водолазова..  Не  хочешь  никого  спраши-вать?  Боишься, а? Твое  дело...  И
наливать больше не хочешь? А вот я себе налью. И слушай дальше.

3.
     Кстати, о стыдливости и похабщине. Это не от комсомольского воспитания,
как  ты уже тут нацелился за меня домыслить,  а,  если угодно, от природы. Я
всегда терпеть не мог проявления любых чувств на людях. Нормальному человеку
свойст-венна стыдливость. Отсюда раздельные раздевалки  и бани. Когда я вижу
порно-открытку, у меня такое чувство, словно меня  вдруг втолкнули в женскую
уборную.  Поэтому  я   всегда  давил  тех,  кто   на  целине  эту  продукцию
распространял.  И  де-вушек,  что  ходили  в  юбочках  до пупа,  мы тоже  не
жаловали. Есть у тебя красивые  ножки,  хочешь ими похвастать  - носи платье
чуть выше колен, но не так, как тут многие...
     Вот с такими мировоззрением и воспитанием я и  попал впервые в  Русский
музей.
     Где-то на втором месяце бесконечной ленинградской страды Тома разрешила
мне перевести  дух  от каторжной учебы и предложила... Стой!  Да ты же тогда
был с нами?  Ты же пришел к Тамаре с Таней? Или я что-то путаю? Нет? Тогда я
рас-скажу  о  своих  личных  впечатлениях.  Во-первых,  я,  как  обычно, был
недоволен  тем,  что Таня  не  со  мной, хотя  она  всегда  была  с  разными
кавалерами. С тобой так с тобой. Как соперника я только  Феликса воспринимал
всерьез. А как  она  вообще с тобой  сошлась? Неужели ты, как тебя теперь...
Шломо?.. Ну и  псевдоним себе придумал, прости Господи... Так неужели ты мог
подумать, что  Таня могла тебя полюбить, если даже меня игнорирует?  Ты что,
не  видел, как она  на Феликса  смотрит?  Томка  видела,  я  видел, Элла  ее
взглядом сжигала, а ты нет?
     -  Увы,  и   я...  Как   сошлись?   Самым  естественным  путем.   Через
родственников.  Светлана Осиповна, ее  мама, была давняя,  еще  с блокады  и
эвакуации, подруга моей тети Зои. Когда та ей меня представила, она заявила,
что  я ей очень пон-равился и  проговорила со мной несколько вечеров подряд.
Где?  Дело  в том, что моя тетя была  подпольным зубным техником и имела две
комнаты с  прихожей в огромной коммунальной квартире. Так  вот  в прихожей у
нее стоял телевизор  КВН с линзой - по тем временам роскошь. Это была как-бы
буферная  зона, где кто-то  невольно  сидел на  атасе. Если вдруг облава, то
фараоны,  как она их  называла, сначала  заговорят с телезрителями. А за это
время хитрое  зубоврачебное кресло закатывается  в шкаф,  пациент садится за
стол  и  пьет  чай. И -  добро пожаловать. Все  чинно и благородно, никакого
хищения  социалистической собственности. А Светлана Осиповна была  не только
заядлая театралка, но и обожала телевизор. И всегда там торчала, если была в
первой  смене. Ну  и я, чем  в общежитиии  болтаться,  всегда  спешил что-то
посмотреть.  И как-то после "Голубого огонька" она мне и говорит: "Какой  ты
интересный  собеседник, Семочка. Вот бы моей Танюшке такого  мальчика!  А то
кого только не водит!" Тетя Зоя услышала и  ей: "В чем же дело, Света?  Сема
тебя проводит. Если Танька дома, сегодня же их и познакомишь..."
     - И... Танька оказалась дома?
     - Да. Причем скучала.  Светлана Осиповна  ей говорит: "Смотри,  Танюша,
какого парня я тебе привела. Я тебе о нем говорила." "А, - смеется та, - так
это и есть умнющий племянник тети Зои? Тоже мне новость! Мы с ним уже второй
месяц  на одном потоке учимся.  Пялится на меня  не хуже  других.  А подойти
боится.  Как тебя хоть зовут, племянник?  И кто  ж  тебя надоумил такой  ход
конем сделать?"  "До  свидания, Светлана Осиповна, - говорю  я. - Спасибо за
компанию. До свидания, Таня..." И выхожу. Она меня догнала, сразу под руку и
говорит: "Мы завтра с друзьями собрались в Русский музей. Пойдешь?" А кто же
с  Таней не  захочет пойти куда  угодно? Я  согласился.  Вот как  было дело.
Продолжай.
     ***
     Сначала,  конечно,  сам  дворец. Как вы понимаете, во дворцах я до того
бывал  не  слишком часто. На целине  посещал  в  основном,  клуб, чайную или
гастроном. А тут - колонны, мраморные лестницы,  скульптуры. Я  еще в Летнем
саду как-то обалдел, глазам не поверил - по всем аллеям тетки голые стоят. И
тут.  Я  уже гово-рил,  что  обнаженную  натуру  видел  только  на  похабных
открытках, что мы конфис-ковали при  рейдах дружины. Уничтожали на месте, не
разглядывая.
     Залы с иконами произвели на меня неожиданно сильное впечатление. Я, как
все  мои  ровесники, знал подобную  живопись, как  опиум для народа.  А  тут
каждый лик прямо в душу смотрит и такую несет положительную энергию!..
     Портреты вельмож  - наоборот. Рожи  у  всех  без  исключения  порочные,
рыхлые, и все, мужчины и женщины, мне евреями показались, включая государынь
и  самого Потемкина. Только я начал думать, что и  сам Петр Великий - кем-то
внедренный  и  типичный,  как тут - бац! Брюлловский зал... "Последний  день
Помпеи".  И  другие  картины  с голыми красавицами в натуральную величину. В
цвете...  Я  от стыда  сгораю,  ты  сопишь рядом,  а  девочки  хоть бы  что.
Ленинградки! Их сюда с  первого класса  чуть не ежемесячно  водили. Таня нам
объясняет выбор ракурса, таинства света и  тени. А я вообще подобное впервые
в жизни вижу. Я тебе скажу по сек-рету, я даже на раздетую Галю днем ни разу
не смотрел.  Стеснялся. А она - тем более. Ночью  все, как положено. А днем,
при свете, она передо мной ни разу не обнажалась. Потому  я и  испытал такой
ужас,  когда ее на чердаке отвязывал.  Но тоже, кстати, в полумраке. А тут -
среди  бела дня, на  итальянском солнце, дворец какой-то, масса мужчин, море
синее, не как в  Стрельне, а такое, какого я тогда нигде еще не видел,  и на
переднем  плане  в  полный  рост  стоит  голая  красотка.  Она,  видите  ли,
демонстративно  разделась  перед всеми,  чем  и  вошла  сначала  в  античную
историю, а  потом и в мировую живопись. Подвиг совершила. И прочие картины -
с мельчайшими подробностями того, что у  любой нормальной женщины скрыто под
купальником.  Да  еще Тамара вдруг говорит: "Правда,  Дим,  вот  эта на Таню
похожа?"  "Ничуть  не  похожа,  - у  меня даже дыхание  перехватило.  -  Эта
брюнетка, а Таня блондинка." "Она имеет  в виду, что тело похоже, - небрежно
замечает Таня. - Бюст у  меня ничуть не хуже. И кожа белее, чем у итальянки.
Я  уверена,  что  на ее  месте  смотрелась бы  лучше."  "Конечно,  лучше,  -
намеренно мучает нас  Тамара. - Вот  как-нибудь сделаем фотографию в той  же
позе, сами убедитесь. Особенно, если в цвете. Этот художник, если бы Танечку
встретил,  итальяночку  свою  выгнал  к чертям свинячим." "Дима  в  принципе
против, - прис-мотрелась Таня  к моему полуобморочному состоянию. - Если ему
комсомолец  имя...  и так далее. То есть он  уверен, что  в нашей стране, по
определению, секса и  эротики нет.  Товарищ  Таня и  товарищ Дима.  Спина  к
спине." "Просто я против  любой похабщины... Человек не должен быть скотом."
"А где ты тут видишь что-то неприличное? - удивилась  Таня. - Это искусство.
Красота. На распустившиеся цветы любуешься? Так вот мы в распустившемся виде
ничуть не хуже. Об этом  и речь  в  музее. В этот зал все  ходят чаще, чем в
другие. На красоту посмотреть. А вы оба насупились, словно увидели рисунки в
общественном туалете. Одно слово - деревня! Вас еще учить и  учить." "Вот  и
разденься,  как вон та,  -  попытался я ее смутить. - А  потом унижай нас  с
Семой." "Не, - решительно мотнула Таня белой гривой. - Посадят. Да и холодно
тут. И  зрители не сбегутся, как эти воины, а разбегутся от смущения.  Не то
тут общество, чтобы себя показывать. Вот  если бы меня какой  Карлик Брюллов
заметил, ох я бы ему и попозировала!"
     - Я  тоже тогда от этого диалога обалдел. У нас девочки ни за что бы на
эту тему не распространялись.
     - Тем более, у нас в Эмске. Да и на целине. Матерились наши комсомолки,
водку пили с нами на равных, но чтобы вот так...
     Короче, я шел  дальше по залам, как во сне. Мне уже в каждой обнаженной
Таня  мерещилась.  А  она  только  посмеивается  рядом  и просвящает. Потом,
правда,  накал  спал,  пошли передвижники и  прочая нормальная живопись,  не
говоря о со-ветской.  Тут  я им  пояснял  - какие изображены полевые работы.
"Это вообще не женщины, - отринула Таня искусство победившего соцреализма. -
Монстры  какие-то. Не зря после них Дима нормальных девушек пугается. У него
вывернутое эро-тическое сознание. Такую раздень и сунь  в брюлловский  зал -
все  картины  от  стыда на  пол  рухнут. Вот  где  похабщина!"  Помнишь этот
разговор?
     -  Все помню, как  будто вчера все было. Я  ведь в этом плане твоего же
склада...
     - Но не из-за этого же ты расстался с Таней? Вы же, к общему удивлению,
какое-то время даже в аудитории вместе сидели?
     - Она меня недолго  терпела. Только ради мамы. В кино со  мной  ходила,
дома,  к  радости  Светланы  Осиповны,  чаем  угощала.  Даже  целовались  на
диване... После чего я  и решил сдуру,  что наше  будущее  зависит от  моего
решения.  И терзался,  делать  ей  предложение  руки  и  сердца  сейчас  или
подождать.  И вот  как-то идем  с ней под  руку,  как сейчас помню, по мосту
через Мойку на Дворцовую площадь. Я решил - делать. Вдруг осознал, какое это
счастье, что Смирнова всегда будет только моя. И от полноты чувств стал, как
обычно,  напевать  себе  под нос что-то любимое.  А  она  вдруг  роняет  так
небрежно: "Не  скули. Надоел." Со  своей  осле-пительной улыбкой, не отнимая
руки!.. "Что ты имеешь  в виду? -  не верится мне. - Знаешь,  я  хамство  не
прощаю..." "Ну и не  прощай. Больно надо! Тоже мне  цаца.  Он -  не прощает!
Фуфло."  "Извинись."  "Обойдешься."  А  руку  не  отнимает.  Я   тогда  свою
высвободил  и  отступил  к решетке  моста. А она  стоит напротив,  в  сво-ем
потертом  пальтишке и в суконных ботиках. Варлашка! И  без конца волосы  под
платком  поправляет. Только глаза от злости потемнели  и губы  дрожат.  "Иди
ты... - говорю, - знаешь куда?" И тут она, в свою очередь, назвала мне такой
точный адрес, что у меня только  челюсть отвисла до самого галстука. И пошла
себе прочь  развратной походкой, напевая  вслух то, что от счастья  "скулил"
я...  Отошла шагов на десять, обернулась, раскланялась, как на сцене, подняв
руки назад, и была такова. Вот и все. А тебя ведь  она тоже приблизила после
какого-то приключения на островах. Что у вас там было?

4.
     Отличился я перед Таней уже ранним летом.
     Если первую сессию я  окончил  с двумя четверками - по истории партии и
прак-тике, а остальные - слабые трояки, то вторую -  только с двумя твердыми
тройками - по химии и черчению. Так из меня конструктора и не получилось бы.
Что? Ну, кому это сегодня интересно? Да, с первого дня. А кого еще комсоргом
курса?  Даш-ковского?  И  в  институтском  комитете  комсомола   был  не  из
последних. Опять  же только потому, что  эти холеные... молчу... брезговали.
Дашковского  я  как-то  в  дружину  уговаривал   вступить.   Парень  рослый,
мускулистый,  чем  не  боец? А он  мне  говорит:  "Я,  Дима,  сюда  я не  на
милиционера  пришел учиться. К тому  же,  я  от вида крови тут же в  обморок
падаю. Да я и драться-то не умею."
     Каждому  свое.  Кому-то людей защищать, а  кому-то  за  этих защитников
прятаться. В  меру своей  совестливости. Когда я  ему это сказал,  он только
пожал плечами.
     В  тот вечер мы отмечали наш  переход на второй  курс на островах. Это,
если  кто  не  знает,  один  из парков культуры так  назывался  -  Кировские
острова.  Зимой катки по всем  прудам  и  тропкам, а  летом - гребные  лодки
напрокат.  Я уже смирился с Тамарой, только ее и катал, а  Таню  -  один  из
аристократов,  с фамилией  с  обложки  наших  же  учебников.  Наследственный
корабел с  петровских еще времен.  Только что без  приставки  фон. Так  вот,
откатались мы, развели  костер  на  берегу  реки за пределами  зоны отдыха и
стали  картошку печь.  Тут уж, надо сказать, кто  специа-лист  так  это я. А
неподалеку  на берегу  сидели  и тоже  пили себе шестеро  парней. Мы  их  не
трогали. А они все  прислушивались к таниному смеху и поглядывали на золотую
головку у нашего костра. И вот, здрасте вам, идут. С ужимочками и ма-терком.
Шпана питерская, я их уже по дружине неплохо знал. Если  не с финкой, то  уж
точно с кастетом или  со свинчаткой. И, к тому же, не из маменькиных сынков.
Барон  уже отключился,  девчонки не  в  счет. Так что вшестером на одного. А
свой ломик,  как  вы  понимаете,  я  случайно на целине забыл...  Попробовал
разводить дипломатию. Представился, мол, Дима я.  Водолазов. С друзьями. Вас
не трону. Давайте-ка по-хорошему. Один, хиленький такой,  что в каждой банде
мозга  за  неимением прочего, самые говнистые ребята, между прочим, говорит:
"Мы тебя, Дима, тоже уважаем, хоть и пили врозь, а Танечку  твою (Томка, как
всегда, не в счет) не только уважаем, но и успели полюбить.  И  хотели бы  с
ней провести остаток хорошего весеннего вечера тут, на нашей хазе. Не бойся,
не  обидим. Так что вы, мол, прочие,  направо,  а мы с ней - налево, идет? А
она смеется себе, хотя глазки сверкают тревожно. Тоже дипломатничает. А куда
деваться, при таком-то соотношении сил?
     Оставалось только  показать им  мою  водолазию! По целинной привычке  я
выбрал для деморализации  прочих самого амбалистого, на меня похожего. Того,
что  у  хи-ляка, как  водится,  в  телохранителях  ходит. И,  не  дожидаясь,
излишнего  накала страстей,  звезданул его кулаком в солнечное сплетение. Он
тут же скрючился, прижался щекой на гравийной  тропке. Только ногами сучит и
на меня беззвучно рот раззевает.
     После первого удара темп терять - верная погибель. Не оборачиваясь, я в
тот  же  момент  второму  по  рангу,  что  заранее  у  меня  за  спиной было
пристроился, врезал снизу вверх  каблуком по яйцам. Он тоже сел и на  звезды
уставился - сроду таких ярких не видел... Осталось четверо  на одного. И уже
с финками - все! Тут вся надежда на психологический эффект. Я у гиббонистого
брюнета с золотой фиксой перо  ногой выбил, а  его самого  сгреб за воротник
так,  что  сразу лопнули  и  пиджак,  и  сорочка,  и  кинул голой  спиной на
паршивчика. Оба влетели в реку, и их там стало илом затягивать, пока друг на
друга  залезали. Ну, а двое мне уже, как Василию Иванычу, когда до земли три
метра осталось - с такой высоты мы, мол, и без парашюта прыгать привыкли. То
есть  одному  сбоку  по челюсти  так,  что он,  как  оглянулся  назад, так и
завертелся в этой позе, а второму -  лбом в переносицу, чтоб глаза  его меня
больше не видели. Тут  те, что в ил было  залегли,  вылезли. Гиббонистый  на
четырех руках ползет  ко  мне, воет от ярости и плюется  черным илом, сквозь
который его фикса искрит. Недоостыл. Ну, я ему пыром под челюсть,  чтобы еще
поплескался, падла.  Фикса тут же погасла  во глубине вод. А мокрого хиляка,
что в бега было кинулся,  я поднял  за штаны и галстук, поднял над  головой,
раскрутил и чуть не на середину реки закинул.
     В нашем ратном деле - самый впечатляющий трюк.
     А как бы  вы себя вели, если тут Танечка визжит от восторга и в ладошки
хлопает?
     Шпане  уже не  до  нас. Те,  что оклемались маленько,  ныряют, любимого
главаря  спасают, ориентируясь по редеющим  пузырям на воде. Да  и мне не до
них -  арис-тократа моего  надо  разбудить  и  смыться, пока  им подмога  не
подоспела  или они  сами  не озверели  окончательно.  А  барон,  как  назло,
таращится: где это я?  ты кто? Пришлось его волочить в  кусты  за прибрежной
трассой. Он там снова  в  свою нирвану  рухнул,  а мы  с  девочками  сидим и
пикнуть боимся - по берегу уже человек пятнадцать бегает, из воды утопленика
волокут,  тятя,  тятя,  наши  сети!.. Попадись я им после  того,  что  успел
натворить!.. Да и милиции я после тех ч