, в  него можно
даже присталь-но вглядываться.  Как Саша в Евгения, как Наташа в Алекса. Да,
постарел, но со своей  благородной сединой и бородой выглядит, пожалуй, даже
интереснее, чем на том  крымском  берегу.  Старость, как  ни странно, многим
мужчинам к лицу.
     Импозантный старик посторонился, пропуская своих сверстников в довольно
при-лично обставленную, по олимовским, естественно,  меркам, квартиру. Здесь
был  весь  джентльменский  набор свежего ватика  - репатрианта,  иммигранта,
пересе-ленца, как угодно, но прошедшего за десять  с лишним лет определенный
путь из никого в кого-то с соответстующим доходом и достатком.
     Все  расселись  в салоне,  Алекс  в  кресле,  Домбровские  - на диване,
несколько на-пряженно  рассматривая  друг друга и не решаясь  начать беседу.
Наташа робко улыбнулась Саше, и тот вдруг как бы заново узнал ее и просиял -
последнее,  что  исчезает при гарантированном всем  нам несчастьи, именуемом
старостью, это улыбка, которая и делает пригожую женщину красавицей.
     "Я  рад вас  видеть, друзья, -  начал хозяин. - И не удивляюсь, что  вы
меня  разыскали только  сейчас, хотя могли и раньше, за  сорок-то  лет нашей
разлуки! Дело  в Давиде Заце, не так  ли?"  "Не совсем  так...  мы давно..."
"Нет. Ни давно, ни недавно вы обо мне и не вспоминали,  пока  вам не поручил
меня... приручить  Зац. Мне  это ясно. И я даже готов вам  в  этом помочь. В
конце концов, он ничем не хуже других. Итак?"
     "Речь  идет не  о приручении, - Женя густо покраснел  от  справедливого
подозрения. - Просто он считает твой проект слишком серьезным для него лично
и  для  Страны,  чтобы  начинать  его  с  демонстративно  недоброжелательным
человеком.  Вот  он  и   решил  через  нас  попытаться  установить  с  тобой
доверительные отношения... и..." "Боже, какой язык,  Женя! Хуже нет говорить
с   журналистом.  Сплошные  штампы.  Ты  что,  вообще  не   умеешь  говорить
по-русски?" "Если тебе неприятен наш визит..." "А вы этого с первого взгляда
не заметили? Странно! Ты же писатель. Душелюб и людовед. Как же ты не понял,
что я  вас  не звал, так как по  вас за  сорок лет нашей  разлуки так  и  не
соскучился.  Да,  я знаю,  что  ты стал великим журналю-гой,  а тут  даже  и
писателем." "Плохим  писателем?" -  уже  встала Наташа.  Евгений тоже встал,
весь  дрожа. Его не часто прогоняли из гостей. "Почему  же, плохим? -  Алекс
тоже встал. - В Израиле трудно выделиться в этом отношении. Даже те, кто там
писал отлично, тут пишут дрянь. Впрочем, твоя  проза мне  лично нравится. Во
всяком случае больше, чем журналистика." "Спасибо за теплый прием, - Женя не
решился  протянуть  бывшему  другу руку.  - Надеюсь,  что наша  встреча была
послед-ней..." "А вот мстить мне вовсе необязательно. Зацу передайте, что он
может начи-нать  мой проект  с  более доброжелательным  человеком, скажем, с
тобой. Но никто не  гарантирует, что от  этого будет  лучше." "До  свидания,
Саша, -  едва  произнесла Наташа уже  в дверях.  - Прости  нас. Мы  выглядим
действительно  не  лучшим  образом.  Без  звонка, вот  так, к незнакомому, в
сущности, человеку... Ты прав, что нас выставил!"
     "Да не выставлял я вас! - бросился к ним мезантроп. - Вернитесь. Просто
этот  тип достал меня  своей  "дружбой". Получил  в подарок проект,  который
тянет  на мил-лиарды. Так ему этого мало!  Ему надо,  чтобы за наглый грабеж
его не  просто... не только благодарили, но  и искренне любили! Беспредельна
же ты, наглость изра-ильская..."
     "Мы тоже так думали, - Женя вернулся на свое место на  диване, а Наташа
отошла к серванту, разглядывая фотографии. На одной из них она узнала себя с
Лидочкой  в  Крыму  и  стала тихо  плакать, с отвращением  глядя на  то, как
морщится  в  зеркале  ее  старое лицо. -  Но  недавно мы вместе  с его женой
ужинали в ресторане  таком-то,  а  там  едва  не  произошел теракт. И  мы  с
Давидом,  не  сговариваясь, защитили  наш-их  женщин.  Я  увидел его другими
глазами, Саша. И  поэтому, когда  он мне  потом откровенно рассказал  о  его
проблеме с  твоим проектом, я вызвался  ему  помочь."  "И  как  он  все-таки
обрисовал тебе проблему?" "Нет взаимопонимания, а потому у него нет должного
доверия  и к  тебе.  И  хочется начать  проект, и боязно, что ты его  как-то
подведешь." "Наташа, а ведь он умеет говорить-по-человечески, если захо-чет,
- засмеялся Алекс. - Ладно, простите и вы  меня. Выпьем с  горя,  что мы тут
так все  озверели, что  все оказалось рассованные  по разным карманам у этих
зацев,  хотя  и."  "У  зацев есть определенные  преимущества по сравнению  с
такими же  богатыми людьми в той же  России, - сказала Наташа. - Да, у моего
хозяина Давида  и его семьи  вилла,  но более, чем скромная, по  сравнению с
поместьями, которые я вижу по  телевизору у нуворишей  на нашей родине. Едят
они то же. что и  мы - ведь в мои обязанности входило питание его семьи, а я
их  приучила к  моей южной  еврейско-украинской  кухне.  Они все практически
непьющие  - бар ломится от нераспечатанных бутылок. Никакого разврата  - мои
хозяева и их дети такие же скромные, как наши дети. Ни порнухи по телевизору
или  видео, ни наркотиков. Вполне здоровый образ жизни. Богатство их создано
собственным трудом. Давид без конца учится бизнесу, вникает во  все тонкости
каждого проекта,  читает  на  четырех языках. Его состояние  - не  результат
ограбления других, а продукт собственных  усилий. Поэтому никакого криминала
в  дележе  собственности   и  никаких  личных   вооруженных   сил   -  армии
телохранителей. Так  за  что  же  их  так  активно отторгать  и  презирать?"
"Такого-то российского миллионера, - добавил Женя, - смертельно испугались в
Израиле только  потому, что он тут же  выстроил себе дворец, нанял  стражу и
стал всячески демонстрировать свое богатство и право на исключительность.  А
Дуду,  что  его  вдесятеро  богаче,  живет  безо  всякой охраны  в  одной из
израильских  вилл,  которые  новые русские презрительно именуют курятниками,
сам водит умеренную машину. Зацы километрами гуляют пешком вдоль берега моря
для здоровья, без телохранителей. Они оба служили на самых  опасных участках
нашего вечного фронта и своих детей  добровольно отдают  в боевые части  для
службы  со  смертельным  риском. Почему же  нам  не пристало с ними искренне
дружить?  Стыдно  было  бы  служить какому-нибудь  Б.,  хоть  он  и  депутат
российской Думы."
     "Ну,  напали! Приготовились, да? Да я  же  не  спорю. Достойнейший  сын
земли своей, ваш Дуду... Ну и имя придумали... попугайское, для генерала-то!
Только вот беда, я  лично не верю  в равные, человеческие отношения с ним! С
ними такого не бывает. И никогда не будет."
     "Можно подумать, что в Союзе у тебя были подобные отношения с теми, кто
выше тебя по  социальной лестнице." "А  я и  там ни с  кем из вышестоящих не
дружил. От таких всегда зависишь. А зависимость исключает душевность. Вот мы
с вами  в юности дружили, так это были  нормальные отношения... Кстати,  как
там... Лидия? Вы  с  ней  поддерживали отношения? Я, как  вы знаете,  с  тех
пор..." "Так Дуду  с  женой у  них недавно гостили в Москве. Он тебе что, не
говорил?" "Наш пострел везде поспел...  Это вы  ему  напели о моем романе  с
Лидочкой?"  "Самое интересное, что он прямо там,  в Москве, как-то вычислил,
что Саша, о котором она рассказывала  за столом, и есть ты. Мы ему здесь это
только подтведили." "А что же  Лида им говорила  о некоем Саше? Как  у  него
увели  невесту?"  "Она  ему   рассказывала  что-то  об  уникальных  рыбацких
способностях ее нынешнего мужа, Сергея - сказал  Женя. - Я не всегда понимаю
генеральский  английский."  "А  иврит?" "Так  и не  освоил.  Я же работаю по
специальности  - русский  журналист. Иврит почти не  понадобился."  "А  он?"
"Кто?"  "Сережа этот?  Не  собирается сюда на ПМЖ?"  "С  чего вдруг? Они оба
русские." "Денег не хватает превратиться в еврея?" "Не знаю, - Наташа так  и
не  присела,  переходя  от  окна к серванту  или  за спину мужа, -  мы редко
общались  все это время. Сама  не знаю, как меня угадал черт  дать Давиду  и
Батье координаты Лиды. Но  они  там,  судя по всему, нашли общий язык." "Так
кто же теперь ее Сережа?" "Коммерсант средней руки." "Понятно.  Крыша,  свои
бандиты против чужих, бронированный "мерседес" и билеты на Канары..."
     "Ладно,  не стану  вас  подводить, - Алекс достал  с полки  потрепанную
папку  и  разложил  на  столе эскизы. -  Вот  схема глубоководной  добычи  и
транспортировки нефти и  газа.  Известные комплексы  позволяют это делать  с
глубин до  километра.  При этом каждая  платформа  стоит  миллиарды, так как
должна работать в фиксированной точке открытого моря с добывающими колодцами
в радиусе до  сотен метров. У меня возможна добыча с любой глубины в радиусе
десятки  километров  от  поверхностного  или  подповерхностного  накопителя.
Добывающие  элементы не стационарны, а  способны  перемещаться  между донным
промежу-точным накопителем и основным,  не только  не расходуя энергии, но и
заготав-ливая  ее  впрок."  "Позволь, как  это  без затрат  энергии?  Вечный
двигатель?" "Имен-но  этот вопрос мне  задают при любой встрече, так как мои
собеседники заранее уверены, что имеют дело с невеждой или идиотом." "Но это
естественно,   при   та-ком   неожиданном   заявлении!"    "Наоборот,    это
противоестественно,  если  встреча произошла не  на  пляже, а  с  человеком,
представившим  свою  биографию,  из   кото-рой  следует,  что  у  него  есть
соответстующие образование и опыт. Тем  более, этот вопрос  противоественнен
для профессионала-журналиста вообще  и знакомого  со мной, в частности." "То
есть я могу об этом написать?" "Почему нет? Я пока перед вашим Зацем никаких
обязательств не имею.  Далее,  к основному накопителю протянут с берега  вот
такой плавучий  трубопровод,  не  зависящий  от рельефа и  подвижек  дна при
землетрясении. Он ремонтопригоден и легко доступен для осмотра, в отличие от
донных  трубопроводов." "Так откуда же энергия  у  вот  этих..."  "Челночных
танкеров? Очень просто. Энергия их обусловлена тем, что..."
     ***
     "Ты так доверяешь нам, что рассказал все детали проекта?  Почему же  ты
их  скрыл  от Заца?" "Ничего из  этого я от него  не скрывал." "А чего же он
тогда опасается? Чего  ради так добивается  дружбы и особого доверия? Почему
не забыл о тебе и  не  поручил своим инженерам разработку проекта? Контракта
нет.  В силу своей  поря-дочности?" "Вот уж  чего  я  пока  ни у кого тут не
замечал! Просто он знаком с теми,  кто уже поступал  со мной именно так. Они
тут  же  споткнулись  на  деталях,  имеющих  с  подобных  проектах  решающее
значение. Только автор знает, где главный подводный камень. А без этого идея
смертельно больна и гроша ломаного не стоит!" "И ты не  хочешь ему говорить,
как это вылечить?"  "Не только не хочу.  Не могу. Я сам знаю только диагноз.
Именно за то, чтобы уточнить его и  назначить  правильное лечение, я и прошу
обеспечить  мне  уверенность  в  постоянной  работе,   которую  дает  только
стабильная зарплата. А  он уверен, что я знаю абсолютно все.  И что рано или
поздно проговорюсь. Ваш праведник божий платить мне вообще  ничего не хочет!
Хитрит. Вас  подсылает, ко мне подлизывается. Надеется, что  я  ему,  все по
дружбе выложу, а он,  как  в одном старом  индийском кино,  с улыбкой  вдруг
скажет: "Одну маску снимаем..."  И - уже без улыбки: "Другую на-де-ва-ем!.."
И плакали мои надежды на более или менее стабильную старость.  "А ты уверен,
что  именно  Давид Зац  способен  на  такую подлость? -  похолодела  недавно
обласканная  и обнадеженная  Наташа.  -  Ведь  он  и  мне  изменил работу  и
зарплату.  Что же мне теперь - ждать смены его  масок?"  "Если  вы так и  не
оправдаете его надежд  на мое  к нему  безоглядное  доверие, непременно! Они
просто не могут иначе." "Кто - они? И кто - мы?" "Мы - не знаю, не встречал.
А вот они - это они! Их суть  - бесчеловечность. И они не  могут иначе. Да и
не хотят. Так что можете пересказать ему честно весь разговор. Поверит - вам
повезло.  Миссия  выполнена.  А  не поверит - увидите вторую маску. А то и в
обоих случаях.  Если  тут  же потеряет  ко мне  интерес.  Впрочем, он  мужик
хитрый. Может и поиграть еще с нами. Со всеми."

        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ."
        "БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ"
        "1."
     Оставляя   на  лестнице  мокрые   следы,  Алекс   добрался  наконец  до
единственной в мире двери с табличкой "Мишпахат Беккер" - семья Беккер, хотя
никакой семьи в  общем смысле слова  тут никогда  не было. Было уютное жилье
довольного  своим одиночеством холостяка. Здесь он был единственный хозяин и
самый  дорогой  гость. Здесь никто не мешал ему  заниматься  своими делами и
жить так,  как  ему хочется. Никто  и ни  от чего не отвлекал,  некому  было
нарушать близкие и дальние планы. Живи и радуйся.
     Но  вся  беда была  в том,  что  не было никаких дел,  планов, занятий.
Дорогой  современный  компьютер, купленный  и освоенный для  рассылки  своих
проектов по всему миру, стоял зачехленный уже  около  года.  Никто так  и не
откликнулся  на  циклопическое  количество  посланий  по   всем  мыслимым  и
немыслимым  адресам.  Личная  переписка  по   такой  удобной  и  безотказной
электронной  почте заглохла сама  собой  через  какие-то полгода радостей  и
дискуссий. Телевизор с дигиталь-ными наворотами около года радовал изобилием
возможностей. Но  передачи на родном  языке были  однообразными,  новости  и
проблемы - чуждыми.  Сучнее  и  отвратительнее  их  были только американские
боевики, сочиненные  дебилами  для  дебилов.  Включение  их  причиняло почти
физическую  боль  - с бесконечными  вопросами к выпавшему из вертолета трупу
"Ты  в  порядке?" и стрельбой по  всем направлениям  после долгого кошачьего
концерта  с  нацеленными  друг  на друга пистолетами. От  этих фильмов Алекс
возненавидел Америку еще  сильнее, чем реально  наблюдаемый Израиль. На всех
каналах, на разных  языках, одна и та  же пошлая  реклама. Те же бесконечные
фильмы  с  одинаково  запрокинутыми  псевдо-женскими  лицами  партнерш,  что
исправно  приседают  над  изнывающими от  фаль-шивой  страсти то белыми,  то
черными  партнерами,   занятыми   сосредоточенной   пальпацией  силиконового
чудовища  на  потных   маслатых  коричневых  телах,  отдаленно  напоминающих
женские. Какую же  надо  иметь  чудовищную фантазию,  чтобы  возбудиться  от
подобной эротики!.. При возникновении на экране такого шедевра  современного
мирового кино  Алекс  тут  же  переключался  на  что угодно,  но  услужливое
воображение  немедленно  вызывало  в  памяти  Лидочку в  пору  их  короткого
студенческого  счастья, милую  естественность  реальной женщины  вместо всей
этой мрази.
     Короткая  эйфория  с  видео  окончилась тем же -  знакомые  фильмы  уже
выглядели  породией на самих  себя, а незнакомые  поражали американоподобным
примити-визмом свободного киноискусства новой России. Всех же прочих  стран,
что  от-почковались от Союза словно не существовало  ни  в телевидении, ни в
видео-продукции. Вот жила-была на свете некая страна на окраине с населением
больше  Франции  и  Бенилюкса  вместе  взятых -  и нет.  Ни  литературы,  ни
искусства, ни продукции. Одна независмость  от  всего,  чего  раньше  было в
достатке...
     Книжные  полки до  потолка, которыми он так гордился,  сегодня вызывали
зубную  боль. Открыть Тургенева,  Достоевского,  Пикуля,  Семенова  для него
означало пог-ружение  в эмоции,  несовместимые с миром,  в котором он обитал
сегодня, пусть и в немыслимом до  эмиграции комфорте. Любимые  герои Ирвинга
Шоу  и Агаты Кристи тотчас перевоплощались в живых иностранцев и иностранок,
с которыми было связано столько мерзкого. Они больше не были людьми, которым
можно  было  сопереживать.  Это были существа  из  какого-то  параллельного,
враждебного мира.  Они  вели свой  образ жизни  и жили в  своей, недоступной
Алексу стране, как  он некогда жил  в своей. Их страсти  больше  не вызывали
сочувствия благодарного читателя  западной литературы. Напротив, он невольно
злорадствовал: вам, гадам, тоже плохо на душе...
     Тщательно  заперев  за  собой входную дверь,  Алекс  раскрыл  промокший
насквозь  зонтик, развесил  на  плечиках  такую  же  мокрую  куртку, включил
масляную  батарею   отопления,  чтобы  снять   промозглую   сырость  зимнего
израильского жилья  с бетон-ными  стенами и прозрачными  окнами  рамами.  На
батарею же он поставил хлю-пающие туфли.
     Позади была унизительная деловая встреча. Конкуренты раскритиковали его
договор, представив агента Беккера жуликом, и сдержанные приветливые клиенты
встретили  его на  естественном накале. Каждое  слово подвергалось сомнению,
каждая цифра  - демонстративному пересчету. Через  два часа крика и женского
плача ("Мы же не воруем, поймите! Эти деньги нам достаются  такой ценой, что
страшно даже рассказать. А вы...") и угроз ("Я завтра же сообще прямо вашему
управляющему.  Пусть  знает,  кого они  держат  на  работе!"),  сменившимися
извинениями  ("Вы  тоже должны  понять.  Нам  такое  рассказали...")  Алекс,
оказав-шись  под  дождем, долго  не мог понять, где он и как  найти дорогу к
остановке автобуса. С годами его некогда острый ум и чутье начали подводить.
На горной  улице к  тротуару выходили  только облицованные камнем  обрывы, а
сами дома  были на высоте  третьего этажа. Поднявшись туда,  он долго не мог
найти  за мечущейся на ветру густой  черной  листвой  табличку  с  названием
улицы,  чтобы  сориентироваться  по  карте.  Номера  домов,  как  назло,  не
освещались. Не стоит  и говорить, что нигде не видно  было ни души. А  дождь
обрушился как раз когда  он уже шел к остановке. Потоки воды несли по склону
улицы  мусор  и  платиковые  бутылки  мимо  навеса,  под  которым  ежился  и
заслонялся от  ветра зонтом  заподоз-ренный в обмане агент.  Машины  неслись
мимо, обдавая  его веером брызг из-под колес. Автобус вылетел из-за поворота
и тоже промчался было мимо, но водитель во-время спохватился, тормознул, дал
задний ход и распахнул  единственному  пассажиру двери. На выходе дождь  шел
еще  сильнее.  К  тому  же  здесь, у  моря, был  такой ветер, что  без конца
выворачивал  наизнанку  зонтик,  пока не  сломал две спицы.  Пальмы  крутили
где-то  в  небе  своими  павлиньими  хвостами  и  упруго  гну-ли  казавшиеся
пористыми  шершавые  серые стволы. С них летели по воздуху полу-тораметровые
сухие  листья  и с грохотом  падали  на  мусорные ящики. Цветущие  эвкалипты
распространяли прянный запах и мотали черными в ночи гривами.
     И вот он дома! Переодеться  в сухое  в такой промозглой комнате - пытка
холодом. Батарея прогреет гостиную  на градус-два в лучшем случае через час.
Бесконечные четырнадцать градусов в декабре-январе были так же непереносимы,
как тридцать в июле-августе.
     Он  надел  меховую безрукавку,  вскипятил  чай и погрузился  в  кресло,
придвинув  батарею  вплотную  к   немеющим  от  холода  ногам.  Делать  было
решительно нечего, а спать не хотелось. Оставалось только включить последние
известия, потом по-скакать по удивительно однообразным каналам.
     С  утра же предстояла очередная пытка безделием до самого вечера, когда
воз-вращались  с  работы клиенты и  можно было  иммитировать  хоть  какую-то
деятель-ность.  Бесконечные часы надо было как-то прожить. Открывать проекты
было  еще больнее, чем просто слоняться по комнатам... После  расписанных по
минутам  десятков лет  всей  жизни  подобное существование  было  похоже  на
пожизненное заключение,  тщательно  продуманное  в  своей  жестокости.  Даже
созданный уют вокруг становился уже невыносимым.
     Пока же надо  было  как-то спасаться  от холода.  Можно  забраться  под
перину в свитере, но  лучше снова выйти на улицу и согреться движением, пока
батарея сделает свое дело.
     За окном он видел ночную улицу, на мокрый асфальт которой втягивалась и
втя-гивалась бесконечная цепочка слепящих  фар. Нетерпеливые водители нервно
си-гналили дру