его к делу.
Наполнив вещественными доказательствами две коробки и пошныряв  по спальне и
кухне, вошедшие удалились так же стремительно, как и ворвались.
     Самыми страшными были  часы  до возвращения с работы Наташи. Она  сразу
поняла по лицу  мужа, что в доме беда и облегченно вздохнула, узнав  правду.
Слава Богу, не с детьми, не с ним самим, а всего лишь с компьютером.
     Зато  у Жени  "началась ломка",  как  у  любого,  кого внезапно  лишают
любимой привычки.  Особенно  обидным  было  вторжение в  душу  - доступ кого
попало в  общение Жени с самим собой - в дневник, в черновики его повестей и
рассказов.  Евгению казалось что  его без конца насилуют. При этом владельцу
сайта как-то не приходила в голову мысль об аналогичных муках левых лидеров,
которые, как ни странно,  тоже  люди и имеют собственные души. И этим  душам
тоже не сладко после вторжения в  их жизнь неукротимого гиганта сионизма Ури
Бен-Цвита. Женя привык  к свободе  слова в Израиле  и полагал, что на  любое
публичное  выступление  у всех  задетых  есть  право ответить  тем  же -  не
более...
     Естественно, Новый год  был испорчен. Трахнутый по самое сердце Женя  с
горя  разругался  с  ни  в  чем  не повинной  Наташей,  отказался  открывать
шампанское и вставать с постели к моменту речи российского  (а какого же еще
в Новый-то год?) президента. В результате Наташа честно встретила все дважды
- по московскому  и израильскому  времени, чекнулась с бутылкой и одна пошла
гулять  среди  веселых голосов  из по-летнему  открытых  "русских" окон.  На
берегу  моря было  особенно  многолюдно и весело. Пахло  шашлыками,  хлопали
пробки,  из  роскошных машин неслись русские  песни. Преуспевшая часть  алии
праздновала  свой,  январский  Новый  год,  оставив  еврейский, сентябрьский
пейсатым и прочим марокканцам.
     Между  тем, в ивритоязычной,  естественно, левой газете на другой  день
появилось  короткое и невнятное сообщение об успешном пресечении отделом  по
борьбе с  компьютерной преступностью противозаконной деятельности  одного из
русских коллег по перу.
     После недолгого колебания редактор вручил Жене письмо об увольнении.
     Без компьютера Женя не мог кому-то предложить свои статьи. Впрочем, это
и  не имело  никакого  смысла.  Если штатные журналисты русских газет что-то
получали,  то напиши он сейчас хоть  шедевр, перепечатанный завтра  по всему
миру,  гонорар  был  бы такой же, как за истеричное  письмо выжившего из ума
ветерана - нуль.
     В  квартире,  которую до налета Домбровские считали  своей,  на  месяцы
наступила  тишина.  Без  Интернета, словаря  и  редактора,  музыки,  архива,
записных книжек, диктофона и дневника жизнь словно  потеряла смысл. По утрам
жена  уходила  на  работу,  а  муж,  как  тысячи  прочих  бедолаг  на  земле
обетованной,  часами слонялся  без дела,  включая  и выключая  осточерчевший
телевизор, открывая газету, где уже не могло быть его статьи.
     Главное же -  исчезли  самые любимые собеседники - герои его повестей и
романов.
     Ни  к чему  были  творческие  находки, постоянно  озарявшие его мозг  и
требующие  немедленной  фиксации на  хардиске. "Полная пустота",  как  любят
выражаться  классики  современной  русской   литературы   по   обе   стороны
Шереметьево-2... Попытки  вернуться к бумаге и авторучке только подчеркивали
значимость потери!
     "Самое страшное, однако, - обиженно морща лоб, торопливо записывал Женя
авторучкой  в свой  дневник  пятилетней давности, -  это  осознание  мною на
собственной шкуре враждебности общества,  защитником  которого  я чувствовал
себя задолго до эмиграции  и все годы  после алии. За  полтора часа обыска и
пять часов  допроса  из меня  начисто испарились флюиды  сионизма, которые я
активно генерировал и которыми  так щедро  делился с читателями. Еврейство в
одночасье потеряло своего истового и искреннего аппологета."
     Закончив  это самоедство, он вдруг почувствовал острую нежность к своей
нелепой  крохотной  стране,  к ее  яркой зелени, доброму крикливому  народу,
библейским холмам,  игрушечным городам и уютным автобусам.  Один из них  как
раз был  на экране  телевизора в  искореженном виде. Диктор  давал бездушные
комментарии по поводу рутинного уже теракта. Из обгорелых обломков  выносили
трупы солдат и солдаток,  а  с крыши  соседнего дома, как  бою гладиаторов с
трибун Римского Колизея, аплодировали израильские арабы.
     Любое раздражение по отношению к своему народу показалось  ему мелким и
подлым. Все  это,  хорошее  и  плохое,  и  счастье,  и Гекуба -  мое! Такое,
которого не было и  быть не могло там, на фактической родине, где меня вроде
бы  ценили.  Ощущение  сопричастности,  вытеснив  ожесточение  и отчуждение,
пришло откуда-то  извне так внезапно что стало жутко,  словно при проявлении
полтергейста. Чтобы  отогнать  наваждение,  он  провел  рукой  по лицу  и  с
изумлением  ощутил  влагу от  слез  на  ладони и  их  соленый  вкус во  рту.
Захотелось тут же кинуться к письменному столу и написать что-то в защиту...
Но для  кого написать? Читатели Домбровского  не только были давным-давно  с
ним согласны, но  и оказались правее даже  неистового  Ури.  Их уже ничем не
удивишь. Для европейцев? Им-то что до нашей  Гекубы? Русским? Они еще больше
французов зомбированы  примаковскими построениями: "бедные арабы -  жестокие
оккупанты". Что может  сделать даже и нормальный, не раздираемый внутренними
голосами, маленький храбрый Давид против сотни Голиафов?
     Размышления  прервал  долгожданный звонок  от  тех, на  кого он  сейчас
только и  мог  надеяться.  Пожилой бородатый активист  самой правой  партии,
естественный   союзник,   начал   разговор  в  самом   дружественном   тоне,
посочувствовал жертве произвола властей, пообещал акции протеста в защиту.
     "Вы что, почти не  говорите на родном языке?  - вдруг резко  сменил тон
собеседник.  - Евгений Домбровский, написавший "Выход из  тупика",  не знает
иврита! Теперь мне понятна ваша путанница в терминологии. Слово "палестинцы"
вы пишете  без ковычек,  а также употребляете слово "территории",  говоря  о
своей  Родине  -  Эрец Исраэль.  После  этого остается  только  сомневаться,
считате ли  вы  вообще  Израиль  своей  родиной. Сколько  лет вы в  стране?"
"Двенадцать, - пролепетал великий публицист. - А вы?" "Неважно.  Я тут очень
давно, и для  меня не существует никаких "палестнцев", а есть арабы, которых
следует как можно раньше изгнать из  моей земли." "Каждая точка зрения имеет
право..."  "Нет!  Не  каждая!  Называя   Иудею  "территориями",  человек,  в
удостоверении личности  которого написано иегуда - еврей - теряет  право так
называться. Вам следует определиться, уважаемый, с кем  вы, с евреями  или с
их гонителями. Произносить слово "палестинец"  в приличном обществе  так  же
недопустимо, как  "жид" в нашей  с вами бывшей стране,  а слово "территории"
для меня звучит в газете, как "еб твою мать". Вы не имеете права выступать в
печати от  имени  евреев,  не  будучи  таковым в душе.  Думаю, вы  совершили
ошибку, переехав  в нашу страну. Когда мы боролись  за  наше право совершить
алию, вы благополучно служили  властям. А теперь строите из  себя патриотов.
Но вас  с  головой выдает  ваш просоветский язык  и брезгливое  отношение  к
нашему языку,  к нашей вере, к  нашим традициям,  ко всему, что делает еврея
евреем. Мне противно говорить с вами, Домбровский. Прощайте."
     "Кто  это был?  -  спросила  Наташа,  как всегда  слушавшая разговор  с
параллельного аппарата.  - То, что  я  услышала, до боли похоже на  тамошние
звонки  от русских националистов. Жид, знай свое место!" "Боюсь, что если бы
этот  разговор состоялся раньше..."  "Еще  не  поздно.  Почкму  бы  тебе  не
предложить  свое перо левому лагерю? Вот уж  кому плевать на твою  еврейскую
идентификацию, а  денег  - у  них  со всей миролюбивой  Европы." "А как же с
моими  убеждениями?   С  моими  читателями?  С   моей   совестью,  наконец?"
"Совесть?..  Дело не  в  твоей совести,  а в понимании. Вспомни хотя  бы  их
окосевшую от антисемитизма министра  защиты алии. Я думаю,  что тебе следует
писать  исключительно  об  этом, разя  изо всех  сил  и левых,  и правых,  и
религиозных  сефардов, и полицию." "Но это же... в конечно  итоге против нас
же.  И так мои коллеги в России пишут, что, мол,  мы зря бросили  прекрасную
российскую обитель и маемся ныне, соблазненные и покинутые, в концлагере для
"русских". Но ведь и это  совсем не так!  Большинству, включая нас с  тобой,
как ни трудно и тошно,  но все же на исторической родине без ковычек стократ
комфортнее,  чем  до алии. При  всей  этой  позорной  ериде  возвращенцев  в
"благословенную Россию" практически  нет.  Тем  более  нет  и намека на хоть
какой-то  переход   евреев  в   православие.  Это  они  выдают  желаемое  за
действительное." "Но и правые  не смеют так разговаривать с тобой, Женя!  Ты
дал  их  лагерю десятки  тысяч голосов, реально  укрепил позиции  страны,  в
которой  они  тебе так  нагло  отказывают,  и ослабил  "палестинцев"."  "Вот
именно! А каков  ожидаемый результат, если же я буду с тем же накалом писать
об  антисемитизме  израильского  общества?  Новые  голоса "любимым"  лидерам
"русских партий"? Стимуляция отъезда молодежи в Канаду и  Германию? Ни того,
ни  другого  я  себе  не  прощу..."  "Ну,  тогда  остается  только  пережить
"отлучение  от журналистики" и  утешится любовью читателя твоей прозы,  хотя
тебя  никогда  не  примут и  в  СП."  "Других  же  принимают. Марию  Эскину,
например. Чем она лучше меня?" - улыбнулся Женя, заранее  зная  ответ. "Чем?
Тематикой,  -  тут  же  живо  откликнулась  Наташа.  -  Вся   востребованная
израильская  русскоязычная   культура,  а  литература  особенно  -  слащавая
фальшивка.  Она  выросла  из  местечкового  лапсердака.  Те,  кто  пишет  на
современные  темы, - белые вороны. Местный СП - копия  тамошнего-тогдашнего.
Вотчина вовсе не  обезглавленных  Берлиозов.  Мастерам туда  путь  заказан."
"Зачем же ты посоветовала послать фрагмент моего романа этой непорочной деве
Марии?"  "В  отличие   от  прочих  твоих  вещей,  эта  пока  нравится  всем.
Восторженной рецензии  я от  нее,  конечно же, не жду,  но  будет  очередной
читательский отклик."  "От  автора той повести,  что  написала она? Ты с ума
сошла?  Это  литература иной цивилизации. Боюсь, что как раз здесь меня ждет
отлучение и от литературы"
     ***
     Домбровский,   как   всегда,  не   ошибся  Письмо  от   девы   Марии  -
новоиспеченного члена (гм!..) Союза писателей, было пространным  и свирепым.
Стремительно  войдя в  роль  метра,  она  сочла  долгом  чутко  поправить  и
направить "начинающего автора" и не стеснялась в высоких выражениях и низких
ярлыках. Ее  нисколько не смущало, что Евгений послал ей только первую главу
-  десятую долю романа. Затравка была прочитана, как  цельное  произведение,
монологи героев,  как предосудительная позиция самого автора. Всем известно,
отмечала  писательница,  что   в  Израиле  (как,   кстати,  и   в  СССР,  по
авторитетному  мнению  тамошних  и  тогдашних  членов)  не  повезло   только
бездарным и ленивым. В этом никак не может быть вины государства и общества.
Зачем тогда писать  об униженных и оскорбленных? В буднях-то великих строек,
в веселом грохоте огня и звона? И что это героиня у вас выступает голой? Где
ваша нравственность? Чему мы учим семью и школу? И с чего вы решили, что она
красавица?  Мне  лично  больше  нравится другой тип женщины.  И что у вас за
манера изображать любовь в виде полового влечения?..
     "Дура  какая-то, - спокойно резюмировала Наташа пространное послание. -
По-моему,  эта  Мария,  как, кстати, и я, ревнует тебя к  твоей  героине. Ты
действительно ее уж больно  идеализируешь. Но вот уж где высший литературный
пилотаж - судить  о романе  и его автору  по  первой главе! Это как если  бы
Тургенев написал  о "Что делать?" - бездарный роман о самоубийце  на  мосту.
Наплюй   и  забудь.   Ты   же  сам  говорил,  что  среди  членов  людей   не
встречается..."  "Ладно.  Не  будем множить кармические  узлы. Почему бы  не
предположить, что бедная скромная  женщина  просто шокирована пассажами моей
героини,  на  которые она сама не  способна в силу собственного воспитания и
биографии. В конце концов, и тебя  покоробила ключевая сцена в..." "Сравнил!
Там  ты  вообще пошел в  разнос.  Причем чисто по-дилетантски. Кто-кто, а уж
я-то знаю с каким "сексуальным гигантом" имею дело! Ты, мой милый, отнюдь не
Александр  Дюма.  Боюсь,  что  в  душе  ты еще  больший скромник,  чем  твоя
непопрочная,  а  рискованные  сцены   пишешь   исключительно  от   комплекса
неполноценности. Сам-то такую даму, что ты так страстно изобразил,  как бы в
жизни назвал? То-то..." "Так я  же и назвал!  Устами другой  героини.  Но до
этого этой Марии следовало хотя бы  дочитать, вот что обидно." "Опять же, не
тебе на нее  обижаться. Не ты ли повесть этой же писательницы-читательницы с
презрением  закрыл после первых страниц. Как аукнулось, так и  откликнулось,
хотя она  о твоем мнении  так и не узнала." "Почему же?  Все, что мы говорим
или даже думаем о ком-то, этот кто-то чувствует.  Непостижимым пока образом.
Но я  бы не стал комментировать то, чего не  прочел и  не осмыслил!"  "Ну  и
написал  бы,  что ее тебе и читать-то  было тошно." "Она  меня  об  этом  не
просила. Чего бы я ее облаял?.."

        "ЗАКЛЮЧЕНИЕ"
     А  жизнь продолжалась. То прекрасная,  то  удивительная, она превращала
завтра  в  сегодня, сегодня во вчера,  плодя  все новые  и  новые  Гекубы из
рутинных периодов, ставших страницами биографии.
     Жене как-то ненавязчиво  и естественно вернули компьютер. Без обвинений
и извинений. Так сказать, метод проб  и  ошибок -  путь  познания  развитого
сионизма. Любимая героиня упорно  не желала ни одеваться вообще, ни  жить по
рецептам непорочных. Статьи Домбровского стали снова появляться, а потом ему
вернули и место штатного журналиста.
     Алекс  Беккер  вернулся к  своей  олимовской профессии. Он слыл хорошим
агентом. Когда все родственники и знакомые приходили к его  попавшим в  беду
клиентам с цветами, полными слез глазами, а то и за  долгами, он  приходил с
чеком на крупную  сумму... Люди,  как  правило,  не  очень  верили  в  любой
подписанный на непонятном языке договор,  а потому искренне удивлялись,  что
им  таки  положены их деньги, без суда и унижений.  А Алекс  просто служил в
порядочной  израильской компании,  где  ему тоже честно платили за работу. О
тщетном  всплеске  своей  инженерной активности  и  красавце  Давиде  с  его
ухищрениями он старался не вспоминать.
     Тот же, в свою очередь, поспешил расстаться с совершенно неестественной
в его кругу сотрудницей по имени Наташа.
     И она у нас, между  прочим, вовсе  не  пропала. С  балкона не сиганула.
Пошарила по  объявлениям и безо всякой Батьи, отказавшей ей  в рекомендации,
устроилась, назло  последней,  к ее соседке. По той же специальности. Бедный
Дуду  теперь только  сглатывал слюну, когда  принюхивался  к  любимым борщам
из-за живой изгороди, разделявшей виллы.
     Ну и что  же? И фрау в дружественной евреям Германии, и гвератаим  в не
менее родном Израиле ценят "русских" женщин. Ведь все хотят, чтобы в их доме
было чисто и вкусно. А наши, к тому же, не только  не ленятся, не воруют, не
имеют  ножа против "оккупантов",  но и  внешне  вполне  приличная  еврейская
публика. Пообщаться с ними хозяйке одно удовольствие.
     Именно поэтому лучшая половина  нашей  высокообразованной  и культурной
алии и трудоустроена на этой ниве еврейского  равноправия и  справедливости.
Чем жена радетеля той же алии Домбровского лучше или хуже?
        "***"
     Никто  из  смертных никогда  достоверно не  знает,  что такое настоящая
Гекуба. Талантливейщий автор лучшего  романа прошлого века, описывая события
с участием самого Сатаны, году писал в 1940: "...Да, прошло несколько лет, и
затянулись  правдиво  описанные  в   этой  книге  происшествия  и  угасли  в
памяти..."
     Еще бы им не угаснуть,  бедный наш Мастер!  Еще бы не  забыться  вечным
пакостям СП против мастеров всех времен,  если через  год началось такое,  с
такой  схваткой  вполне земных дьяволов и  подвластных  им народов, с  таким
вселенским  горем, с такой кровью, мерзостями и  трагедиями, что и  страшные
московские  драмы  тридцатых  годов  воспринимались  как  Гекуба - тоска  по
утраченному мирному прошлому. Вы до этого всего просто не дожили...
     Cпаси и сохрани  и  нас, Всевышний,  от повторения такой ошибки.  Пусть
все,  что  тут прочитано, и будет самой  большой  бедой для  всех  нас, а не
Гекубой через несколько несравненно более страшных лет!

        "01.09.02"