Шломо Вульф.
        Гекуба

---------------------------------------------------------------
     © Dr Solomon Zelmanov, 2002
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 1 Sep 2002
---------------------------------------------------------------



     Справка:  Гекуба (Гекаба), в  "Иллиаде" жена  троянского  царя Приама,
мать Гектора, Парисса, Кассандры и др., потерявшая в Троянской войне мужа  и
почти  всех  своих  детей. Образ  Гекубы  стал  олицетворением беспредельной
скорби и отчаяния.

        "ГЛАВА ПЕРВАЯ. РОЖДЕННЫЕ СВОБОДНЫМИ"

        "1."
     "Из толкования текста Библии ускользнула удивительная деталь, - смеялся
Мирон,  отодвигая выпитую горячую чашечку. - Мало того, что евреев вернули в
пустыню  за упорное и тупое недоверие к Тому, кто своими  чудесами доказывал
могущество  и  расположение  к  избранному  народу.  Мало  того,  что  целое
поколенье было обречено на скитания и смерть вне Земли обетованной. За сорок
лет евреи так  и не набрели хоть  на какой-нибудь Кувейт, ради которого  нас
защищал  бы сегодня весь мир! Бродили, бродили, а  овладели единственным  на
всем  Ближнем Востоке  клочком земли, где черного золота  как раз  и  нет. В
результате, для сильных мира  сего наша судьба  не важнее зыбкого  биржевого
курса.  Кошелек важнее  "оплота демократии в регионе". Президентскому креслу
гораздо  больше угрожают  десят-ков бензовозов, перекрывших автомагистрали в
Европе  и Америке после очеред-ного подъема цен на горючее, чем безопасность
стратегического  союзника.  Гарантия  сохранения  этого  кресла  -  растущий
банковский  счет  избирателей.  Ради  этого  можно  поступиться  не   только
принципами, но и самим существованием любой экономически бесполезной страны.
В  случае  успеха  нашего проекта все немедленно забудут  такие понятия, как
"сионизм", "антисемитизм",  "Арафат"  и  "Палестина"  в  пользу  единственно
приличных - "прибыль", "нефть" и "доллары". На нашу защиту будут брошены все
силы мирового сообщества.
     "А тебе не кажется, - налил  себе ледяную колу красавец Давид, - что мы
без нефти только потому, что без мозгов." "Мы? - усмехнулся Мирон. - Кого ты
имеешь  в  виду?  Нас  с  тобой,  или  бесграмотных  партийных  назначенцев,
окруженных такими же экспертами, что десятилетиями и не подпускали к решению
проблемы "чужих" только потому, что те умнее их самих. "Мы"  тут ни при чем.
Нефть,  скорее  всего в  Израиле  есть. Всевышний, как всегда  привел евреев
туда,  куда надо. А евреи, как всегда, ему не поверили. А потому  побираются
по  всему миру,  вместо того, чтобы стерпеть ум  и знания  других евреев.  В
Союзе  все  тоже говорили  "мы", а  вершили  наши судьбы  "они".  И "мы"  их
терпели. Как теперь терпим тех, кто говорил, говорит и всегда будет говорить
вот  таким  людям,  -  Мирон кивнул на эскизы  на  столе,  - что они слишком
квалифицированные,  чтобы  быть  хоть  как-то  востребованными  в  еврейской
стране,  сложившейся  к  моменту их приезда  на  "родину".  Ибо в  противном
случае, невостребованными были бы  другие."  "Поэтому ты и  прячешь  от меня
своего умельца?" "Я не тебя имел в виду..." "Почему же? И у меня нет нужного
образования и опыта. Впрочем, у каждого свой бизнес. И свои приемы."
     С  просторного балкона  офиса  Заца в Герцилии открывлся  искрящийся на
солнце безбрежный простор. Где-то там, за синей гранью  моря.  отделенной от
голубого купола небес горизонтом,  поисковые батискафы обнаружили на глубине
трех  километров столько  нефти, сколько вряд ли есть  в Саудовской Аравии и
Ираке   вместе  взятых.  Эскизы   проекта   способа  добычи  этой   нефти  и
транспортировки ее в Израиль, что  лежали на  столе и без которых батискафам
просто незачем  было  там рыскать,  выглядели особенно примитивными на  фоне
открывшихся  перспектив.  Трудно  было  поверить,   что  на  основании  этих
бумаженций  концерн  Заца  подал заявку  на покупку  глубоководного  участка
морского  дна, еще не поделенного, как континентальный шельф, между странами
бескорыстного мирового сообщества...
     "Я предлагаю назвать этот проект ГЕКУБА, -  сказал Мирон. -  Как символ
буду-щей  беспредельной   скорби  и   отчаяния  арабов,   лишившихся  своего
единственного козыря в международных отношениях - цен на  нефть." "Согласен.
И надеюсь,  что охрана  добывающего  комплекса и трубопроводов  от носителей
этой печали обой-дется  нам и  нашим уже естественным союзникам дешевле, чем
терпимость к ис-ламскому террору от Филиппин до  Македонии через Афганистан,
Кашмир, Киргизию, Палестину, Чечню и Косово." "Рано или поздно,  - подхватил
Мирон, - благодушным демократам придется запретить монстра, как был запрещен
нацизм. Но  ключевое условие этап такого решения -  независимость  Запада от
исламской нефти."  "Дело в "мелочи", -  пожал плечами Давид. - Чтобы расчеты
твоего подопечного не оказались туфтой, как  это часто случалось с подобными
разработ-ками. А почему ты его мне не показываешь? Все бумаги  без имени или
адреса автора.  У  вас,  ватиков,  это  так принято  во  взаимоотношениях  с
обожаемыми олим?" "Если  я  буду  представлять  моим  заказчикам  всех,  кто
приходит  ко мне  со  своими проектами,  то  я  потеряю..."  "Комиссионные?"
"Доброе имя. Если я кого-то представляю, то как бы ассоциируюсь с ним. А эта
публика совершенно  не умеет себя вести в приличном обществе. Даже  прожив в
свободном мире много лет."  "Не  сказал  бы. Мне приходилось встречать очень
достойных людей из  новых  репатриантов. Языковая  проблема -  не спорю.  Но
манеры - выше всяких похвал. Да  и ты  сам?.." "Я создавался здесь, заново и
из  другого  теста. Я  приехал с таким отрицанием всей  прошлой  жизни,  что
начинал  цивилизоваться  с  чистого листа.  А  эти  долго, а  то и  навсегда
продолжают  жить прошлой биографией.  Для них  Гекуба  -  алия.  С  ней  они
связывают потерю своего социального статуса. Для них смысл жизни - достойная
работа. Многие из нынешних  сторожей, безработных и пенсионеров принадлежали
к профессиональной элите Союза. Они привыкли быть красой  и гордостью своего
предприятия. И только потому, что о евреях там судили именно по ним, на моей
бывшей родине  не  было массового антисемитизма. Здесь и сегодня эти глубоко
разочарованные люди  составляют протестный  электорат любого горлопана.  Они
уже не верят ни в сионизм, ни в демократию. Им нелегко считать Израиль своей
любимой и, тем более, любящей матерью-родиной. Остается только удивляться их
здоровому еврейскому патриотизму." "Ты хочешь сказать, что при ином раскладе
такая мощная прослойка высокообразованных европейцев в нашей стране могла бы
послужить ядром новой нации на  месте  продукции "плавильного котла"?"  "Вот
именно! А мы им предложили  насиль-ственную  деградацию." "Деградацию? О чем
ты  говоришь?  Алия на удивление удачно вписалась в  общество." "Я говорю об
определенной волне. Они  появились на  пике алии - в самом начале девяностых
годов..  Ехали  сюда  не "за", а "от" -  от надвигающихся  погромов,  чужого
национализма во  всех союзных  республиках. Решили, что  и  у  них есть своя
республика - Израиль. И вдруг поняли, что местная титульная  нация еще более
чужда им, чем тамошняя.  А обратной  дороги не было - их за отъезд в Израиль
лишали советского  гражданства, прописки, работы и имущества."  "Но  ведь до
этой волны подобного  "прозрения" не было?  "И после нее  тоже!  До  них был
относительно слабый поток беженцев из  "империи зла". Их приняли с посильным
радушием, обеспечили жильем и  работой. И после роковой волны и речи быть не
могло о каком-то разочаровании. Люди достоверно знали из свободной  прессы и
переписки о специфике нашего общества.  И ехали они из новой России,  что  в
социальном  плане  была  много  хуже   Израиля.   И  с  теми   же   нулевыми
профессиональными возможностями.  В отличие от бедолаг  1990-91, олим  конца
девяностых оставили за собой квартиры  на случай возврата, сохранли все свои
сбережения, а  потому легче смогли встать на ноги в Израиле. Да это  был уже
другой  слой  советского общества,  знающий,  что  такое  бизнес  и  умеющий
организовать  его  здесь.  Они  не хуже  нас  знают,  что  любой  капитализм
отправляет людей, подобных этому, - Мирон  постучал пальцем по листкам, - на
дно жизни,  а вверх выводит их противоположность. Позади такая же борьба  за
выживание или безнадежность. Для них Гекуба  в равной мере и там, и тут." "А
что, твой таинственный гений бедствует в Израиле?" "Он? Не думаю." "И чем же
он занимается? Насколько я  понимаю, из уровня представленных материалов, он
далек от современной  инженерии." "Я понятия не  имею,  чем он  зарабатывает
себе на жизнь. На прямой вопрос он ответил..." "И как же?" "Тем, чем почетно
заниматься  в  таком  обществе.   За  это  более-менее  прилично  платят.  И
прикрывают  меня, если  что." "Зачем же ему связываться с тобой?" "Какая нам
разница?" "Ты прав.  Главное - надежность проекта. Ты сказал,  что  попросил
проверить  эти  расчеты  ученых  его же  разлива, бывших созидателей великой
державы. Я  слышал,  что у "русских" ревность  к идеям соплеменников развита
еще  сильнее,  чем  у  нас."  "Еще бы!  На любое  изобретение  мои  эксперты
набрасываются как цепные  собаки  на  чужого  в доме, из которого им выносят
кости. Все,  к чему можно  было придраться  в проекте, подверглось яростному
разгрызанию.  Мне  пришлось за хвосты оттягивать их от жертвы." "И что же от
нее осталось?" "Да все и осталось! Неуязвимо." "А экспертам ярость разума не
заменяет?"  "Заменяет,  конечно.  У них  такой опыт  в  этом отношении,  что
остается только  изумляться  техническому  паритету  Союза  с  Америкой.  Но
специалисты они классные, дело свое  знают прекрасно,  а  потому саму  идею,
очистив от их слюны, я могу оценить достаточно трезво. Тем более, что друг к
другу мои  эксперты  относятся не менее агрессивно, чем к автору проекта.  А
его они считают дилетантом и авантюристом априори! Я  их стравил между собой
и потребовал письменно изложить претензии не только к моему подопечному,  но
и друг к другу." "А как  он отнесся  к этой... дискуссии? Не  обиделся?" "Он
категорически  отказался не только встречаться  с  экспертами для обсуждения
своего проекта, но и  комментировать их заключения, предоставив это  мне. Ты
мне слишком  мало платишь, сказал он, чтобы еще подставляться всякой мрази."
"А... ты ему платишь? - изумился красавец с царским именем. - Вот бы никогда
не подумал..." "Нет, конечно, - в том же тоне откликнулся Мирон. - Он имел в
виду то, что я ему обещал в случае заключения с ним контракта." "Его  долю в
случае  реализации  проекта?"  "Ишь   ты!  Подскочил  на   стуле...  Никакой
конкретной  доли я  ему и не  думал определять. У нас и договора-то никакого
нет, раз  этот дурак, как  мне кажется,  открыл  свои  know  how.  Просто  я
пообещал взять его  на  работу в поднимаемую  компанию.  А он  категорически
отказался. Не  желаю, говорит, иметь дело с любой израильской или совместной
компании." "Чего  же он хочет  за  свою  идею  и  работу над  проектом?" "Он
потребовал... чтобы  ему пожизненно платили по тысяче долларов в  месяц, вне
зависисмости от прибылей  и вообще от реализации  проекта. Такой  договор он
готов подписать немедленно." "Но...  его проект  тянет на десятки миллиардов
прибыли его владельцам!" "Он уверен, что ему не заплатят и  доллара из любой
прибыли и что его  условия - максимум  того, на  что он  может рассчитывать.
Впрочем,  сомневается,  что получит и  это." "Почему?" "По  мере  общения  я
выяснил, что он в Израиле не верит никому и ничему. Не любит  людей, партии,
государственные институты и чиновников, природу, овощи, фрукты, язык, манеру
общения, климат, архитектуру, искусство,  море. Без агрессии, но,  по-моему,
не менее тяжело,  глубоко и безнадежно, чем арабы." "Психически больной? Как
можно все это не любить!?"
     Это ты больной, подумал Мирон, но вслух произнес: "Очень может быть. Но
идеи его достаточно здоровы. А для нас с тобой это главное."
        "2."
     Давид  Зац  вышел в просторную прихожую  своего оффиса  на  семнадцатом
этаже,   кивнул   элегантной   секретарше  за   столом  с  умопомрачительным
компьютером и нажал кнопку вызова лифта, дверь шахты которого выходила прямо
в оффис.
     На стоянке у отеля, целый этаж  которого занимала фирма Заца, он вызвал
к  жизни свой  "понтиак",  опустился  на мягкое  сидение  упруго  просевшего
лимузина  и покатил  по  богатым  улицам  престижного города  деловых людей.
Человек, живущий в  своей  стране, ехал  на своей машине  по своей улице  из
своего офиса к себе на виллу -
     В  его стране был установленный раз и навсегда порядок,  при котором не
было и речи о кражах или рекитерах, ночном  шуме или  автомобильных пробках.
Здесь не было ни  одного теракта, сотрясавших в  последнее время вроде бы ту
же страну, но для  других. И вовсе не потому, что боевикам тут противостояло
нечто  электронное или суперактивное. Просто здесь жила  и работала та самая
элита,  трогать  которую  арабам себе  дороже.  Взорви  они  в  какой-нибудь
Нетании, не говоря о поселениях, хоть десять школ, тут и ухом не поведут. Но
ткни на  этих  ухоженных  улицах но-жом хоть кота, последствия  будут  самые
неприятные.  Ибо  именно  тут, при любой  расцветке кнессета, жили настоящие
хозяева  региональной  сверхдержавы,  способ-ной  одним  пальцем  загнать  в
бутылку самых  самоуверенных шейхов и их покровителей  в любой  сопредельной
стране.  Не  смотря  на  счета  в  иностранных  банках  и  умопомрачительные
страховые  полисы,  у  этих людей все  было схвачено здесь,  а отнюдь  не на
Уолл-Стрите. Им было, что терять вместе с Израилем.
     Поставив  "понтиак"  в  нишу под бетонным козырьком,  Давид  Зац вышел,
мигнул  пультом  на закрывающиеся окна машины,  потом на интерком виллы. Там
тотчас что-то мелодично звякнуло, и дверь бесшумно отворилась ему навстречу.
Хозяин своего  дома и своей страны был встречен сначала неестественно высоко
подпры-гивающей  черной  глазастой собачкой  Долли, потом хрупкой энергичной
брюнет-кой, которую он поцеловал в лобик с  искренней лаской: "Шалом,  Батья
якара!"  В глубине просторного холла он  увидел обернувшуюся к нему в кресле
перед панорамным телевизором дочь Зиву, с антресолей просторной лестницы ему
улыбался  старший сын  Тони,  а  из комнаты  младшего  сына  Биби доносилась
му-зыка, под грохот которой немудренно прозевать кого угодно.
     Картина  семейной идилии была бы  неполной без  статной фигуры служанки
На-таши, которая, сдувая  со  лба пот,  торопилась  закончить  приготовление
обеда для всей семьи на огромной  американской  кухне. Предпочитая  домашнюю
стряпню, Давид за пять лет  привык  к  Наташиным блюдам и был вполне доволен
давним  выбором  Батьей именно этой  пожилой  и обязательной женщины  вместо
какой-нибудь помоложе.  Батья перебрала с десяток "русских", которые были бы
рады поработать на таком престижном для эмигранток месте. Демократ черт-те в
каком  поколении,  признанный  активный  борец  за  права человека,  включая
"русского" и палестинца, Давид Зац неизменно улыбался Наташе при встрече, не
возражал, когда ей каждый год повышали зарплату на два шекеля в час и вообще
считал,  что он лично внес свой весомый вклад в интеграцию  алии в еврейское
сообщество.
     Служанка была на пять лет младше  матери Давида. Ее  отличала не только
абсо-лютная  честность и  педантичность, но и удивительная  неутомимость. На
ней была не только кухня, но и уборка,  стирка, глажка, наведение  порядка в
комнатах детей.  Те, естественно, все  кидали, где  хотели,  могли просыпать
семечки на только что тщательно  вычищенный ковер, поставить затребованный к
себе в  комнату мокрый стакан воды  на  только что  отполированный служанкой
стол. И вовсе не  от злобы или агрессии, которых израильтяне почти поголовно
изначально лишены. Так вес-ти себя принято у современной молодежи, свободной
от мелких условностей. Для чего  же  еще нанимаются в такие семьи  "русские"
женщины?  И  кому   какое  дело  до  того,  что  эти  женщины   -  рожденные
свободными?..
        "3."
     Стройная, переодетая  в  элегантный костюм Наташа  тщательно  проверила
поло-жение цифр секретного кода  на закрытой за  собой двери и спустилась по
лестнице  в сад,  из которого  вела  тропинка  к помпезным воротам хозяйской
виллы. Десять лет  пребывания  на  родине после проклятого советского галута
приучили ее  к  тому,  что любое  небрежение  к мелочам  чревато немедленной
потерей работы. Ласковая улыбчивая демократка Батья, склонная и поговорить с
Наташей  о  ее  семье и прошлой  жизни,  подарить туфли,  набор  посуды  или
кофточку  на общееврейский  праздник,  и поцеловать при  этом,  при малейшей
оплошности,  за неубранный во-время от семечек ковер  и  за пятно на  столе,
могла  почти тем  же тоном произнести сакраментальное  "лех хабайта"  - пшло
вон.  После  чего Наташе было  бы  не так-то просто найти иное  место  в  ее
возрасте, даже и преуменьшаемом при интервью на десять лет.
     Это   была   жизнь  сапера,  ошибающегося  один  раз.  Прожить  же   на
символическое пособие по старости было невозможно.
     Рожденная  свободной  шла среди  разноцветья богатой  улицы к  автобусу
домой и  радовалась  тому, что  очередной  рабочий день закончен, что вокруг
такая неземная  красота  и  чистота,  а  дома  уют  и  достаток  работающего
человека, созданный свои-ми  руками.  Да и  такой  ли свободной была она  на
родине? Живя последние годы  в тепле, она не забывала  ледяной стройки, куда
райком  партии  загонял  их  женский  коллектив  в  качестве  "привлеченных"
маляров-штукатуров, без  спецодежды, без  питания, не говоря об обогреве или
оплате их  труда. "Привлеченные" отличались от нормальных заключенных только
тем,  что  после  работы  возвращались   домой,  а  не   на  нары,  а  также
благожелательностью  конвоя  -   штатных   бригадиров   и   малярш,  которым
"оказывалась шефская  помощь". Именно  там  Наташа  и схватила на всю  жизнь
болезнь  с  красивым названием  ишиас. Впрочем,  было  и  преимущество  того
периода от нынешнего - то "привлечение" было  эпизодическим, а это - никайон
- уборка - пожизненным...
     Уютный прохладный автобус заполнялся женщинами ее цеха. Со  всех сторон
зву-чала русская речь,  смех  и приветстсвия. Люди ехали с работы, как ехали
десять лет назад из  своих  институтов,  школ,  издательств,  консерваторий,
лабораторий.
     На   второй   остановке  к   Наташе   подсела   ее  ровесница   Марина.
Поздоровавшись, она  повернулась к  окну и стала молча плакать,  жалко морща
некогда  от природы  улыбчивое  лицо с ямочками на щеках. "Что, Мариночка? -
коснулась ее руки Ната-ша. - Опять ничего?" "Уже седьмое интервью... - глухо
произнесла она. - Они... они сожалеют, что я такая старая. И удивляются моей
жадности. В таком возрасте у них принято жить на пенсию и нигде не работать.
А мне  пришло письмо, что  сегодня  придут судебные исполнители и... отнимут
все  имущество, что  мы  с Яшей честно заработали.  Десять  лет  откладывали
шекель к шекелю,  чтобы купить холодильник, телевизор, люстру... Все в  доме
родное,   выстраданное,   как   было  там.   Но  в  галуте  это  была   наша
неприкосновенная личная собственность. А тут это все  подлежит  конфискации,
словно наворованное. А мы и шекеля  ни в одной стране не украли. И за это...
среди бела дня и на законном основании... Как  жить?" "А почему вы раньше не
урегулировали вопрос с банком? Ведь можно было  эту квар-тиру продать, снять
или  купить что поменьше и..." "Все равно мы бы  остались должны банку. Ведь
за восемь лет долг по машканте только рос и рос. И за что мы могли бы снять,
тем более купить,  о чем  ты говоришь? То,  что  нам дают на  старость, едва
хватает на еду и счета." "А у  Яши?.." "Тоже ноль. Он же на  пять лет старше
меня.   Всюду   обещают.  Его   отрасль   вообще  рухнула,   уволены  тысячи
спе-циалистов. Нам