чуть   не
сталкивались  белые  головы  читателей.  Если  и  не  покупали фолианты,  то
исправно рассматривали. Тем  более, не было возможности пробиться к классику
лично за автографом. Толпа плотно вытекала из дверей,  не позволяя вернуться
в зал, где Колесина окружили плотным кольцом те же седины.
     В книжку на 200 страниц лучший советско-израильский литератор ухитрился
втис-нуть  две  повести,  штук десять  рассказов  и...  роман!  Не  он  ли в
семидесятые про-листывал и  решительно  отклонял мои выстраданные  повести и
рассказы?  - думал  несостоявшийся писатель. -  И не  этим  же  он  страстно
занимается  здесь   и  сейчас,  достоверно  зная,  как  следует  мне  писать
по-русски? И - о ком, о чем?
     Но  как все-таки  пишет  сам  классик? Уже в  автобусе по дороге  домой
Евгений в нетерпении открыл новенькую книжку  и, как рюмку сивухи, проглотил
первый рассказ. К горлу подступила тошнота с  духом перегара. Перед  глазами
возник Швондер в исполнении Карцева и прозвучало  неповторимое "Это какой-то
позор!" Он заглянул в конец рассказа. нет, не из  ранних - написано  уже  на
исторической родине, со всеми регалиями. Ладно, решил  Домбровский.  У  всех
бывают неудачные вещи...  Открыл  следующий  рассказ. И - не  поверил  своим
глазам - абсолютно о том  же,  что и первый. Та же  беспомощная  проза. Хуже
Колесина  писал  только  коллега  Евгения  по прозвищу  Какер  за  страсть к
псевдо-еврейскому  юмору и неистощимую  внутреннюю  грязь. Какер  тоже  имел
своих читателей и мог бы в принципе собрать такой же зал.  Издавал и успешно
продавал свои книги. И сам  Домбровский, избавившись, наконец,  от отеческой
опеки  колесиных,  издавал  за  свой счет  свои повести. Только что залы  не
собирал и  не делился  воспоминаниями о  дружбе  с  великими  людьми. Ну, не
знавал  он ни  одного из них. Даже, как вот выяснилось, сам  Колесин его  ни
разу лично и нахер не послал. Разве что в отписке из редакции.
     Позже  Женя  прочел  интервью  с действительно уважаемым  современником
Коле-сина. "Если  прочие мои  враги, - говорил  он,  - были талантливые,  то
Колесин - просто бездарный. Вместе с таким-то они выжигали  вокруг себя все.
Как только появлялся способный писатель, они его затаптывали..."
     Но  здесь,   как   и  в   Союзе,   у   него   был   статус  наибольшего
благоприятствования.  Что  бы  и как бы  он  ни  написал. Редактор  ждал  от
Домбровского  только восторженного  репортажа о  встрече  народного витии со
своим  перемещенным народом. Устроители встречи подобострастно лобызались  с
монстром, подставляли стул,  наливали  воду  из  графина. Колесина не просто
представляли   читателям,  не   просто  рекомендовали,  его  точно   так  же
навязывали,  как в свое  время  партия  Ленина-Сталина.  Не зря  злые  языки
говорят,  что  та же  партия  в разном обличье  пришла к власти не  только в
России, но и в русском Израиле. Те  же и для тех же. А потому обслуживающему
Колесина персоналу,  непостижимыми путями прорвавшемуся здесь к власти, было
наплевать, что прочтут в его книгах люди, доверяющие устроителям встречи.
     Как  и  многое   другое,  книголюбие  было   здесь  превращено  в  свою
противополож-ность именно теми, кому оно было поручено...
     ***
     К удивлению  Евгения главный редактор  спокойно  воспринял отказ своего
посланца писать о гении Колесина. "Умерь свой пыл, женя, - устало сказал он.
-  Все  знают,  какое это... национальное  достояние.  Давай-ка мне лучше  о
последней пресс-конференции  раиса что-нибудь позлее. Литературоведение - не
твоя сильная сторона."
     Кто-то отчаянно  прорывался сквозь звонок.  Женя торопливо переключился
на нового собеседника. Им оказался человек по имени Эфрон - анти-Ури,  как в
редакции называли столь же неистового  левого  оппонента  Бен-Цви.  Если тот
вещал высоким резким голосом, то у этого  был  спокойный профессорский рык с
длинными  паузами.  К каждой  своей  статье он давал  основательное  научное
вступление, опираясь на которое,  как ему мнилось, разбивал любого оппонента
по  пунктам.  Чудак,  думал  Домбровский,  наш еврейский  характер  и  чужие
аргументы несовместимы.
     "Вы знаете,  Евгений,  -  не спеша начал  Эфрон, - где  находится  штат
Вашингтон?" И надолго замолк. "В Соединенных Штатах? - догадался Женя. - Там
же где их столица?" "Ничего-то вы  никто  не  понимаете,  - возник опять бас
после, казалось, возмущенного отключения. - Этот штат - аналог нашей Колымы.
Он находится на Тихоокеанском побережье, на границе Штатов и Канады." "И что
из этого?" Из  глубины молчания и сдержанного дыхания послышалось,  наконец:
"Площадь этого штата около 180  тысяч квадратных километров, вчетверо больше
Израиля вместе с оккупированными  территориями. А население его всего четыре
миллиона  человек. Понимаете?"  "Пока нет. И что же?"  "А вы знаете, сколько
стоит Израиль?"  "Вы хотите  купить этот пароход?" "Если  на счету у каждого
еврея в  нашей  стране  лежит в среднем  сто тысяч долларов (у  знакомых мне
израильтян, подумал Женя, в основном по такому минусу  в трех банках...), то
имущество нашего населения - около  500 миллиардов. Стоимость  Электрической
компании и прочих  предприятий,  которые  можно  демонтировать и  вывезти из
страны, составляет, по моим подсчетам, более  двух триллионов долларов. Плюс
личное  имущество  граждан. Одних  личных автомобилей у нас  три миллиона, а
ведь  это около 150  миллиардов. Так  что спокойно  можно  говорить  о  трех
триллионах. И вот все это я предлагаю  влить  в бюджет самого дальнего штата
Америки! Вместе  с пятью  миллионами  энергичных  непьющих  людей с хорошими
профессиями и с миллионом детей, каждый из которых - потенциальный Эйнштейн.
Правые намерены подставить это население под пули арабов и газы Саддама, а в
Америке  оно   сохранится  и  приумножится.  Я  подготовил  меморандум  двум
правительствам. В  случае положительного решения  мы все снимаемся с места и
за  год-два  переселяемся  в  выделенный  нам  участок,  который  составляет
ничтожную   часть  страны  -  четверть  штата  Вашингтон.  Америка  получает
неслыханное  финансовое  вливание  и избавляется навеки от затрат по  охране
нашей нынешней страны. У нее отпадает необходимомть ссориться с арабами, так
как  те  получают  обратно  всю  Палестину  и  распоряжаются  ею  по  своему
усмотрению.   Мы   же  в  мирных  условиях   через   какие-то  два-три  года
восстанавливаем  свой  потенциал,  а  в  следующие пять лет,  без  затрат на
оборону  и человеческих потерь,  удваиваем  его.  На период  переселения  мы
находимся под  защитой  Шестого флота,  как граждане  США, а  на перемещение
наших ценностей  достаточно только процента от вкладов  в банки  нашей новой
родины. Как вам?" - взволновался, наконец, анти-Ури. "Гм... Как граждане США
говорите?  То  есть по  вашему  плану я получаю американское гражданство..."
"...сразу после совместного  заседания Кнессета и Конгресса!" "И без проблем
перевожу  в любой банк Штатов  свои сбережения (и  откуда я их только возму,
криво усмехнулся  Евгений)?"  "Конечно."  "Тогда нафиг мне ваша американская
Сибирь? Я как-то  привык к условиям штата Флорида." "Да... но там  же  будет
жить большинство израильтян. Общество, к которому мы все привыкли?"  "Охотно
отвыкну. И  не только  я.  Если,  конечно, это не будет резервация без права
выезда." "Я  уверен, что  мы сами не захотим  уезжать  из..."  "Напротив. мы
брызнем  оттуда на  все  четыре стороны.  А  в  штате останется оборудование
перемещенных  предприятий и те же четыре  миллиона коренных американцев, что
жили там до вашего меморандума. Те самые, что навряд ли будут  в восторге от
нашего массового нашествия." "Почему? Мне лично  ехать оттуда будет  некуда.
Как  и отсюда.  " "Потому, что вы на пенсии? Старики, возможно, осядут, если
им  там, миллиону евреев, кто-то  построит  хоть  бараки.  Но молодежь можно
удержать только силой. А это не в традициях американской демократии." "А что
их держит здесь?  Ах, только не  говорите мне, что эта земля завещана нам  и
так далее. Я атеист  и плевать хотел на пейсатых, которых  мы вообще оставим
здесь. Мракобесы  двух религий  отлично уживутся друг с другом. А я бы хотел
пожить, наконец, в своей стране, но в мире." "Возвращайтесь в Биробиджан. Та
же тайга и еврейское название. Или давайте все  вместе туда  переселимся  по
вашему  сценарию.  Удесятерим  бюджет  России.  Впрочем,  они   эту  добавку
оприходуют  по своему обыкновению  -  разворуют,  пропьют  или потеряют.  Но
примут  ничуть не хуже, чем белые расисты и  черные мусульмане. У  Фаррахана
работу отнимем." "Хорошо. Скажите откровенно, Женя, что вас лично удержит  в
Израиле, если нам все-таки предоставят штат Вашингтон?" "Израиль! Я люблю не
Россию  и  не  Америку,  а  Еврейскую  Палестину, с  ее  Средиземным  морем,
Кинеретом, Эйлатом. Я  не считаю себя  верующим, но осознание, что я в любой
момент  могу  поехать  на  автобусе  или  на  своей  машине  в  Иерусалим  и
прикоснуться  к  его святыням..." "Ну вот! Приехали. Но я  уверен, что таких
как  вы  меньшинство. Вот  и оставайтесь тут  с пингвинами и  арабами. А  мы
уедем. Они  здесь,  а  мы там!" "Как?  Вы  бросите  любимых вами израильских
арабов палестинским террористам на  растерзание?" "Почему?  Все  израильские
граждане получат право... Я не такой расист, чтобы проводить тут селекцию по
национальному признаку. Или вы против?" "Против." "Я так и знал! И обратился
не по адресу." "Простите,  еще  вопрос. А  как с  ивритом на  новой родине?"
"Никак. Забудем этот самый  лишний из языков человечества как кошмарный сон.
Как и все наши дикие традиции. Америка веками впитывала целые народы.  И все
говорят на одном - английском - языке. Так вы за или против?"
     Евгений отключился. Сама мысль о такой капитуляции перед арабами встала
у него в горле, как острая кость. Он пытался  прокашляться и  не получалось.
Мысль   материализуема,   с  ужасом  подумал  он,   а  мысль,  подкрепленная
триллионами  долларов способна  стать сокрушающей.  Такой энтузиаст способен
уничтожить Страну почище  совместной  агрессии всех арабских стран. Найдутся
сторонники  по  обе  стороны океана,  пойдет  кампания  в печати,  возникнут
партии...  Нет,  это  невозможно!  Мы  не  для  того  покинули  Россию...  А
остальные? Все  левое  население,  вооруженное национальными  СМИ?  Миллионы
интересантов в самой Америке?
        "5."
     "Париж  и  Рим отпадают без  обсуждения, - перелистнула Батья глянцевые
стра-ницы  туристического  журнала. - В Мадриде взрывают, как и  у  нас... В
Лондоне едва пришли  в себя от такой же интифады цветного населения. В Праге
и  Буда-пеште  невыносимо  скучно и все  шпили  на  одно лицо...  В  Америке
абсолютно  то же,  что  тут. В Тайланде кормят  всякой  гадкой  экзотикой...
так...  Дуду!  Новый  тур.  Россия!  Москва  и Санкт-Петербург. Интересно  -
германское  название города." "Ты мало насмотрелась на русских  в  Израиле?"
"Знаешь,  меня  всегда  интриговало  их отношение  к своей  стране. С  одной
стороны, судя  по  их рассказам,  они  там  пре-красно  жили  в  огромной  и
интересной стране. С другой - зачем-то поспешно унес-ли ноги в наш маленький
Арец. Судя по тому, как они готовы на все, чтобы только выжить здесь, ничего
там нет замечательного. Кроме разве  что антисемитов, о которых  нам столько
рассказывал  Мирон." "Я  не  думаю,  что  мы там  увидим  что-нибудь,  кроме
сочетания  нищеты с помпезностью, что нас так раздражало  в Егип-те. Но  без
пирамид и  прочих уникальных  древностей. Что  мы  можем  увидеть  в  бывшем
Советском Союзе,  кроме  коммунистов?  Так их  и  у нас  полно."  "Наташа  с
восторгом отзывается о тамошних театрах." "Но мы же были  на  постановках их
"Гешера".  Корявый иврит  и  разражающая  скованность.  Словно  им запрещено
говорить  на  сцене  в  полный голос,  полагая,  что  это  признак еврейской
невос-питанности." "Дуду, она говорила не только о постановках, но и о самих
театрах, по  ее словам  -  лучших  в  мире  по  интерьеру и  ауре.  Она  вся
преображается, когда произносит слова "бол-шой" и... как это... "ма-рин-ка".
И уверяет, что этот, как тут  написано, Санкт-Петербург,  а  по ее словам  -
Ленинград, ничуть не хуже Парижа. Ну, я звоню Моше? Пусть делает нам с тобой
тур в Россию?"
     Давид задумчиво  листал страницы  с изображениями  красной  крепости со
стран-ным названием "Кремль", соборов с круглыми куполами, огромных площадей
и снегов на половине картинок.
     Он вдруг  подумал  о незнакомом авторе  проекта века,  которого пригрел
верный  Мирон,  того  самого, что  ненавидит все  вокруг,  продолжая жить  в
стране,  где его  все и все раздражает. Если такое состояние у чистокровного
еврея, то чего  ожи-дать  от  этнических русских,  которых  в этой кукольной
Москве вдвое больше, чем всех израильтян, включая олим?
     "Там не опасно? - спросил он у турагента Моше, когда заказывал путевки.
- Что за народ? Вроде  наших олим?" "Вот именно!  Никакой опасности, Дуду! Я
бы не отправил туда моих лучших клиентов,  если бы была малейшая причина  за
вас беспокоится."
     ***
     Давид перешел  в свой  кабинет, включил компьютер, вошел в  Интеренет и
решительно набрал прямой контакт со своим давним другом, что сопровождал его
в военных спецоперацих за границей и продолжал оказывать услуги в бизнесе.
     "Менахим, - писал на дисплее бывший генерал Зац. - Как ты помнишь, я, с
подачи Мирона, начинаю циклопический  нефтяной проект, а этот умник скрывает
от меня оле - ключевую  фигуру. Выясни,  кто это  и  как  мне с ним выйти на
прямой контакт.  Мне нужно  максимальное и обоюдное доверие этого инженера."
"Давид, - отвечал безотказный разведчик. - Фамилия  этого оле - доктор Алекс
Беккер. Живет в  таком-то  городе,  занимается  тем-то.  В Израиле дружеских
отношений   ни  с  кем   не   поддерживает.  Из  прежних   друзей,   ставших
израильтянами,  могу  назвать  некую Натали Домбровски из  твоего города, ее
мужа Джека  Домбровски,  известного  "русского" журналиста  и писателя,  а в
Москве  -  семью Сержа  и  Лиди Гончаров. В студенческие годы Лиди считалась
невестой Алекса и ближайшей подругой Натали Домбровски. Я полагаю,  что тебе
следует  прежде всего  разыскать  последнюю, заручиться  письмом  к  Лиди  и
встретиться с ней во время твоего тура в Россию."
     "Батья! -  изумленно смотрел на текст  Давид. - Из какого города России
приехала  сюда  Наташа?" "По-моему, из  самой  Москвы." "Срочно!.. Как можно
ласковее  и дружески, порасспроси ее о  московских друзьях и,  если их зовут
Серж  и Лиди,  попроси письмо  к  ним.  Дескать, мы  едем  в Россию и  хотим
пообщаться  там   с  русскими   в  неформальной   обстановке.   Нуждаемся  в
рекомендации.  Она ведь тебе  рассказывает о своей прежней жизни?" "И более,
чем охотно. Она вообще рада, если я с ней говорю не о работе." "Так вот, это
для меня очень важно. В Москву мы должны поехать с письмом..."
        "5."
     Человек,  которого  некогда  звали  Александром   Юльевичем   Беккером,
тщательно  проверил подписи  в  только что составленных  бланках договора  и
огляделся по сторонам. В квартире его новых клиентов стояла  тяжелая вонь от
двух неухожен-ных старых собак и застарелой грязи по углам. Алекс - а такова
была  кличка нашего  героя  все  последние  годы  - с  трудом  нашел  в этом
достаточно просторном жилье нелипкое место, где можно было разложить бумаги,
но  их все равно было тошно складывать в  свою сумку. Мужчина и женщина  уже
облегченно и дружески улыбались агенту. Деловая встреча имеет много общего с
решительным  амурным  свиданием.  Сначала "ах я не такая, ни за что, как  вы
смеете, осторожнее..."  А  потом  -  "милый, ты меня  теперь?.."  Но на этом
этапе,  когда  с  жалких  счетов  этой пары  еще  не сняты  деньги,  следует
продолжать  теплый  тон и терпеть  все - нерв-ный  смешок, недоверие,  вонь,
бесконечные "когда и как?".
     Это все  давно стало единственным средством  к существованию Алекса.  А
потому - единственной реальной радостью жизни.
     Не  считать  же  перспективой  встречи  с   приторно-ласковым  Мироном,
исчезающ-им  на  месяцы  до  очередного  неожиданного  звонка   с  "хорошими
новостями". Вот и вчера он поздравил Алекса: "нефтяной проект" уже почти "на
ногах", некий  таинственный  миллионер вот-вот  подпишет  договор,  и  Алекс
сможет  получать  свою  тысячу  долларов  в  месяц,  чтобы  больше  никогда!
никогда!!  никогда!!! не звонить ни  в  чем  не  повиным незнакомым  людям с
предложением своих услуг, выслушивать то вежливые, то грубые отказы, мчаться
на встречу -  одну после ста звонков, заключать, как сегодня, договор - один
на десяток встреч. Договор, который вполне  может  быть завтра, через месяц,
через год расторгнут из-за козней конкурентов, консультаций  со знакомыми. В
стране   навязчивых   советов   у   каждого   клиента   полно   бескорыстных
доброжелателей. И все торопятся, по нашей неиско-ренимой  привычке, страстно
и настырно что-нибудь высказать,  не отвечая за  свой совет ни морально, ни,
тем более,  материально.  Ведь  у энтузиаста-советчика нет  и быть  не может
десятков   тысяч,    которые   гарантирует   клиенту   договор.   В   случае
катастрофических последствий благодетель, как правило, перестает здороваться
с  доверчивым  бывшим  приятелем,  гордо задирая при встрече спесивый нос  и
брезг-ливо отопыривая нижнюю губу. Если клиенту повезет не встретить  живого
совет-чика, к его услугам всегда масса  не менее настойчивых и самоуверенных
печатных  экспертов, которые,  тем более, ни  за  что  и ни ни перед кем  не
отвечают, но страс-тно вещают.
     Находясь   между  честным  агентом   и  безответственными   приятелями,
несчастный клиент,  которому и  хочется  и колется,  теряет голову,  и  либо
подписывает  любую чушь  у ушлого проходимца, либо отказывается от солидного
предложения.
     Подписанные  бумаги, которые  Алекс считал  именно  таким предложением,
грели  его  сердце,  пока  он  ждал  автобуса  на  словно   вымершей  улице.
Собственно, так же пустынно выглядели  почти все  улицы этого города,  кроме
районов,  где проживали  арабы,  "марокканцы"  или свежие  олим. Там  Алекса
раздражали  крики играющих на дороге  детей,  сидящая  зачем-то  на лестнице
молодежь,  пристальные  деревен-ские  взгляды  стариков  со скамеек, громкие
голоса и музыка из открытых окон.
     Здесь же, в спальном районе, стояла полная тишина. Та самая вожделенная
тишина, о которой он не смел  и мечтать. В эмиграции всегда был смрад вместо
воздуха и привычный шум машин, кондиционеров и голосов днем и ночью.
     Над готическими  шпилями кипарисов  чернело небо, которое,  в принципе,
должно иметь  звезды, но в  свете уличных  фонрей никогда не  имело. Как,  в
принципе, южный ночной воздух в нескольких-то сотнях метрах  от горного леса
где-нибудь  в  Крыму имел бы целый букет ароматов.  Здесь  же  Алекс  ощущал
только какой-то потусторонний мертвящий дух.  Чернота и пустота виделись ему
за пределами  яркого и  навязчивого  света  фонарей,  подчеркивая  привычную
бесчеловечность бытия в последние десять лет.
     Автобус тоже, в принципе, мог придти через  пять минут. Но мог  и через
полчаса, а то и вовсе  не придти. Не  потому, что  в кооперативе  "Эгед" был
бардак, а потому, что Алекс не мог знать  точно  выполняемое расписание всех
сотен  его  маршрутов  по  всем  районам  города, куда его могли вызвать  на
встречу.  А потому он привык ждать наугад ровно пятнадцать минут, после чего
идти пешком к главным магист-ралям, где больше шансов уехать домой.
     Машины у него не было не потому, что на четыре колеса нехватало денег -
можно было купить развалюху и  за месячную зарплату. Просто ему не повезло с
учителя-ми вождения:  каждый хотел  учить  Алекса  за его деньги  как  можно
дольше,  а  пото-му  не подсказывал те  самые  детали,  на  которые  обращал
внимание  экзаменатор,   тоже  заинтересованный  в  десятке  т