он  с
любопытством озирается по сторонам, прохожие тоже на него  поглядывают -- ни
у кого на всем Невском нет такой замечательной панамки.
     В чебуречной, куда мы заводим  Чарли, душно,  но Валя решительно ставит
сумку на стул и  говорит, что душно в такую жару  везде, и мы остаемся. Пока
не принесли заказ, Валя сидит, откинувшись, смотрит на Чарли  с  дружелюбным
любопытством, у нее усталое лицо,  видно, что  ей  приятно  так  вот  просто
посидеть и отдохнуть  даже и в душном кафе, и что это  удается ей редко. Она
спрашивает Чарли, доволен ли он своей поездкой: С.Петербург - конечный пункт
его  маршрута  через Киргизию и всю  Россию,  отсюда  он полетит  обратно  в
Америку.  Из  писем  Чарли  мы  обе знаем, что  он  много  лет  проработал в
американской почтовой службе, что это была высокооплачиваемая, но монотонная
работа, что в один прекрасный день он взял расчет и поехал на полтора месяца
в СНГ тратить скопленные за годы работы деньги в поисках будущей жены, и что
по возвращении он уже не вернется на почту, а будет начинать с нуля где-то в
другом месте.
     У Чарли  высокий  лоб,  переходящий в  лысину,  которую он  защищает от
солнца  панамкой,  любопытные глаза за толстыми стеклами  очков, застенчивая
улыбка. Он  говорит,  что поездка была замечательная, он  никогда раньше так
далеко  не путешествовал, а повидал он столько, сколько не видел за всю свою
жизнь. Он, в свою очередь, расспрашивает  Валю о ее  жизни, и Валя  говорит,
что была учительницей музыки  в Казахстане, что когда русские  стали  оттуда
уезжать, тоже  уехала в Питер, но  для  работы по специальности музыкального
училища  здесь мало, учиться в консерватории  поздно,  поэтому она закончила
парикмахерские курсы, ходит  по частным клиентам, а сутки через трое торгует
сигаретами в  ларьке. Валя рассказывает, какая способная к музыке и танцам у
нее дочка,  говорит,  что ее  всему  надо  учить,  на это надо много  денег,
поэтому приходится много работать.
     Приносят заказ, Чарли, по нашему  совету, заказал  чебуреки, мы с Валей
пьем  сок.  Валя  спрашивает, чем,  на  его взгляд,  русские  отличаются  от
американцев, и Чарли говорит,  что в России сильнее личностный элемент, даже
в деловых  отношениях, а в Америке люди всюду преимущественно делают бизнес.
Он говорит  еще, что  русские, с  которыми он общался,  часто  плохо слушают
собеседника, отвечают не то, что у них спрашивают, а то,  что они сами хотят
рассказать,  и мы с Валей смеемся и  говорим,  что это, наверное, от плохого
понимания его английского языка.
     Чарли  предлагает  зайти  после  кафе  к  нему,  посмотреть фотографии,
которые он сделал в поездке, и, выйдя снова на Невский, где пока мы  сидели,
успел подняться ветерок, мы  с  удовольствием подставляем  ему разгоряченные
лица.
     Мы  приходим во временное пристанище Чарли с разложенными по всему полу
чемоданами  -  через  два дня  Чарли  переедет  в  забронированную  для него
красивую квартиру с картинами на стенах и мебелью под старину, но пока в его
комнате негде сидеть, кроме узкого диванчика, и, сдвинув постель, мы с Валей
усаживаемся  на   диване,  а  Чарли  приносит  из  чемодана  толстые  стопки
фотографий. Валя  передает их мне одну за одной, она спрашивает Чарли, будет
ли  он показывать эти фото кому-нибудь, вернувшись домой, в Америку, и Чарли
сконфуженно разведя  руками,  признается, что ему их  там некому показывать,
что  мы   его  единственная   аудитория.  На  фотографиях  какие-то  дома  в
отечественных новостройках,  подъезды, балконы,  трамваи  -  все, что нам  с
Валей кажется обычным,  а Чарли - таким интересным, иногда он  обращает наше
внимание  на  оттенок,  в  который  солнечные  лучи   окрасили   облупленную
штукатурку стен или ветви берез. На некоторых фото сам Чарли в своей панамке
на улицах разных  городов,  или в интерьере какой-нибудь  квартиры, сидит на
диване на фоне узорного ковра, висящего на стене, один, или с девушкой,  или
с двумя девушками, одна из которых обычно переводчица.
     Чарли рассказывает нам о девушках  на  фотографиях: вот  эта,  в  конце
концов, сказала ему,  что вряд ли  когда-нибудь  уедет из России, другая ему
понравилась, и он понравился ей, но  у него возникли разногласия с ее дядей,
новым русским  - Чарли рассказывает длинную запутанную историю о том, как он
не проводил эту девушку вечером домой, потому что не понял, что это  от него
ожидалось,  а  потом ее  дядя,  открыв дверь  своим  ключом, ворвался в  его
квартиру,  нарушив все  нормы прайвиси, и, не  найдя  племянницы,  пообещал,
однако, открутить  Чарли  голову  за  плохие  манеры  и,  растерянно  хлопая
ресницами, Чарли спрашивает у нас, как мы можем это объяснить.
     Чарли также показывает  нам фотографии  киргизского праздника,  где  на
площади города, окруженного горами со снежными вершинами, едят, пьют, гуляют
черноволосые,  черноглазые  люди в  высоких круглых  шапках,  и,  неожиданно
вытащив из чемодана точно такую же шапку, Чарли надевает ее  на голову, мы с
Валей смеемся, а он, улыбаясь, говорит, что  в детстве  любил читать книги о
соколиной охоте,  когда сокол сидит на железной перчатке у всадника, а потом
летит за добычей. Чарли  вскидывает на нас свои близорукие глаза и  говорит,
что он  всегда больше мечтал  о жизни, чем жил,  реальная жизнь казалась ему
менее  значительной  той,  которую  рисовало ему  воображение,  он  мечтал о
женщинах и не замечал  тех,  что были рядом, поэтому,  наверное, в сорок три
года у него  нет ни работы, и ни семьи. Но, улыбнувшись и  подняв один палец
вверх, Чарли прибавляет,  что он мечтал также увидеть когда-нибудь соколиную
охоту, частично поэтому он и  поехал в Киргизию и, действительно,  увидел ее
на том празднике, так что, по крайней мере, одна мечта в его жизни сбылась.
     Потом Чарли показывает  нам фотографии городка, где  живет,  фотографию
библиотеки,  где  он  берет  книжки,  прачечной,  куда ходит  стирать, чтобы
немного  пообщаться с соседями, и,  наконец, фотографию своего дома, легкого
одноэтажного строения, стоящего на пустынной безлюдной улице среди таких  же
домиков с  газонами  и  машинами перед  входами. Он  показывает  также  свои
фотографии в  интерьере  дома, которые он сам снял автоспуском: на кухне  со
сковородкой, в  которой он что-то жарит, у компьютера в  комнате, в холле  у
телефона. Валя спрашивает, звонит ли он кому-нибудь по телефону, и звонит ли
кто-нибудь ему,  и, задумавшись,  Чарли  отрицательно  качает головой, потом
говорит, что в феврале, когда на него накатила  депрессия, он звонил сестре,
но ее не было дома, и он оставил ей сообщение на автоответчике, и, возможно,
теперь и она когда-нибудь ему позвонит.
     Он  вытаскивает  из  чемодана  еще один  фотоальбом,  говорит, что этот
альбом ему подарил отец. Мы с Валей знаем, что Чарли был приемным ребенком в
семье, где, кроме него, было еще  двое приемных  детей,  и Чарли  показывает
старые  черно-белые  фотографии себя, мальчика с маленьким братом на  руках,
фото взрослых брата и сестры, родителей.
     Чарли говорит, что  его родители были умные  и образованные  люди, отец
был ученым-химиком, а мать - учительницей, брат и сестра оказались под стать
им, Чарли показывает на их умные  глаза и одухотворенные  лица на портретах.
Чарли говорит, что брат его стал вице-мэром городка в Небраске, и только он,
Чарли, плохо учился и был единственным тупицей в такой умной семье, и иногда
ему  кажется, что, возможно, было бы  и лучше, если бы его усыновили люди из
рабочего  класса, в  их семье  он  чувствовал  бы  себя  более на месте,  не
ревновал бы их всех  к тому, что  для них не существовало барьеров,  которые
ему было не преодолеть.
     Валя спрашивает, было ли его детство счастливым.
     -- Очень,  очень счастливым!  -  с  жаром  восклицает  Чарли, показывая
фотографии  рыбалки,  где  они с братом  стоят  с  огромными,  в половину их
детского роста, рыбами в окружении  каких-то  мужчин,  среди которых отец, и
фотографию охоты на  диких гусей,  где охотники  стоят  таким же полукругом,
позируя  перед  камерой,  а  дикие  гуси  уже  понуро  свесили  длинные  шеи
параллельно убившим их ружьям.
     Чарли говорит, что в те счастливые времена он не понимал, каким хорошим
другом был для  него отец, что отец всегда старался  помочь и быть  рядом, а
он, Чарли,  уехал  из  дома  в  шестнадцать  лет, чтобы  никогда  больше  не
возвращаться, а  когда отец  прислал ему  на восемнадцатилетие  этот альбом,
Чарли бросил его на полку и раскрыл впервые только не так давно.
     Валя спрашивает его о работе на почте, сколько он зарабатывал и  почему
ушел, и Чарли говорит, что его босс пятнадцать лет подряд внушал ему, что он
- пустое место,  а женщины,  с которыми  он  там работал,  принимали это как
должное,  тем  самым выказывая  свое отношение,  или отсутствие  отношения к
нему, и он постепенно начал понимать, почему некоторые  почтовые  служащие в
Америке  иногда приносят в офис ружье и палят во всех подряд, вот он и ушел,
чтобы не доводить себя до греха.
     Валя сразу откликается, что в музыкальной школе, куда она устроилась на
работу, приехав в Питер, ей тоже дали понять, что уровень преподавания у них
выше,  чем  может  обеспечить  она,  и это  было  тем  более обидно,  что  в
Казахстане она не раз выигрывала  звание лучшего учителя  музыки города, она
любила свою работу и целиком отдавала себя ей.
     Валя  спрашивает  у  Чарли, что  он  собирается  делать,  вернувшись  в
Америку,  и Чарли отвечает, что,  наверное, устроится  клерком в магазин или
шофером такси. Валя  спрашивает, сколько  получает в Америке учитель музыки,
или парикмахер, или продавец, хватит  ли на жизнь, на уроки  хореографии для
дочки, и Чарли отвечает, что если муж работает, то должно на все хватить.
     И,  посмотрев на  часы,  Валя ужасается,  как уже  поздно,  мы  встаем,
прощаемся с Чарли, оставляя  его среди разложенных по  всей комнате  вещей и
фотографий,  выходим на улицу, на которой уже нет и в помине никакой жары, и
мы вспоминаем, что еще  апрель, и, ежась от  продувающего нашу легкую одежду
ветра, мы быстро идем к метро.
     Валя говорит  что-то  про  свою  подругу,  вышедшую замуж  в  Венгрию и
живущую  там, что у этой  подруги есть хоть какие-то знакомые и что в отпуск
они с мужем куда-то ездят, в то время как Чарли писал ей, что предпочитает в
отпуске  сидение  дома  борьбе  за  несколько  квадратных  метров  пляжа  на
переполненном народом побережье. Валя говорит, что Америка - одинокое место,
что  она уже не уверена, что  действительно  туда хочет, и остальной путь  к
метро мы проходим молча.
     А  на следующий  день  мы идем  с Чарли  в  Эрмитаж с другой  женщиной,
художницей, и они говорят больше об искусстве и о картинах, и расстаются, не
назначив  следующей  встречи.  А  еще  через  день  освобождается,  наконец,
женщина, с которой Чарли дольше всего переписывался и которую хотел в первую
очередь повидать;  мы едем  с ней в  Петергоф,  она сразу  начинает задавать
Чарли  фундаментальные вопросы относительно его взглядов на  семью  и брак и
его способности выполнять  взятые  на  себя обязательства,  и, когда вечером
Чарли  звонит мне  и  говорит,  что  больше всех ему  понравилась  Валя, мне
кажется, я  была  готова услышать именно  это имя. И я звоню Вале и, услышав
мой  голос,  она вздыхает, как будто  бы  и не рада, и когда я спрашиваю ее,
сможет ли она завтра встретиться с Чарли  уже без меня, она снова вздыхает и
соглашается.
     Перед отъездом Чарли звонит мне и сообщает, что познакомился с Валиными
дочкой  и  сестрой,  но прежде,  чем  решать что-то  окончательно, он должен
устроиться в Америке на новую работу.
     С этим он и уезжает, и ни  я, ни  Валя пока  не получаем его  письма и,
случайно  встретив  Валю в  переходе  метро, когда  она  спешит к  очередной
клиентке, я спрашиваю ее  про  Чарли и, поправив на  плече тяжелую  сумку  с
парикмахерскими принадлежностями, серьезно на меня глядя, Валя  говорит, что
пусть будет, что будет, но если он, и в  самом деле, ее позовет, она все  же
решилась  попробовать, потому  что  здесь ли,  там ли -  нигде не легко,  но
вдвоем все же веселее.



     Письма Марины

     Когда Марина впервые пришла  в наше агентство, она показалась мне ничем
не примечательной женщиной, правда -- из тех, кто не выспрашивает детали, не
всматривается пытливо в  глаза, решая,  можно ли доверить мне свою судьбу, а
отдается  новой идее  выйти замуж за  иностранца и  уехать из России сразу и
безоговорочно.
     Фотография,  которую   она   принесла,   была   не   их  лучших,   и  я
порекомендовала ей нашего фотографа, и через пару дней она пришла опять, уже
со снимками от нашего фотографа,  и всегда  впредь она точно  следовала всем
моим  рекомендациям и всегда все делала быстро, четко и без задержек. Вскоре
мы  поместили ее  на веб-сайт,  и  она начала получать письма и писать сама.
Начав переводить ее письма, я сразу поняла, что она женщина необычная, у нее
был определенный литературный дар, ее письма были длинные, содержательные, с
ярко выраженной  индивидуальной  манерой. Из  ее  писем  я  узнала, что  она
менеджер  высшего  уровня,  что  в  школе  и  в институте  она  всегда  была
отличницей,  что воспитание она  получила строгое,  что  всего  в  жизни она
добилась сама,  и что к этому ее  приучили  родители. Из  ее  писем я узнала
также, что она  рано вышла замуж, родила сына и развелась, потому что муж ее
мало интересовался семьей и, вообще, вел себя недостойно. Я  узнала, что уже
после развода она окончила институт, занялась бизнесом,  сделала карьеру, и,
добившись в жизни многого, поняла, что карьера - не главное в жизни женщины,
а главное все же - любовь и семья.
     Она во всем стремилась к совершенству: ее  сын  учился в  лучшей  школе
города,  дающей прекрасное  гуманитарное образование, в  выходные, чтобы еще
выше  поднимать интеллектуальный  уровень сына, она обязательно водила его в
театр  или в музей, два раза в  неделю она ходила в бассейн и в  тренажерный
зал,  чтобы поддерживать форму.  Начав  переписываться с  американцами,  она
сразу  же  пошла   заниматься  английским  языком,  и  делала  это   так  же
ответственно  и серьезно,  как  и все  остальное:  она даже  просила  меня в
учебных целях  посылать ей копии переводов  ее писем, чтобы  изучать их дома
самой и дополнительно углублять свое знание английского. И влюбиться и выйти
замуж она также хотела оптимально.
     Во-первых, она в какой-то момент поняла, что Россия - не то место,  где
может по-настоящему  счастливо  и достойно  жить женщина,  а, во-вторых,  ей
грезился  серьезный,  вдумчивый и  преуспевающий муж,  какие  не  водятся  в
России, потому что серьезные и вдумчивые мужчины здесь чаще нищие, а на руку
и сердце преуспевающих мужчин, если они свободны и -- не бандиты, существует
такая конкуренция, что и  ей,  с  ее  настойчивостью и  обаянием, не удается
пробиться.
     Она  начала  переписываться  с  американцем Джерри,  и  хотя до нее  он
переписывался  с другой девушкой,  Тамарой,  а Марина  в качестве  запасного
варианта  включилась в  марафон  уже  на заключительной  стадии,  она быстро
обошла соперницу. Девушка Тамара верила в заговоры и в судьбу, писала Джерри
душевные искренние  письма, но по сравнению с письмами Марины,  в которых та
умела передать тончайшие оттенки своих эмоций  и переживаний, письма  Тамары
были  такими  же заурядными, как  воробей по сравнению с яркой  экзотической
птицей. Тамара писала Джерри о том, как  однообразно проходят ее дни, как ей
не хватает мужской заботы и  ласки, о том,  как  она надеется, что, в  конце
концов, ей повезет, и она встретит надежного  и преданного  спутника  жизни.
Марина писала Джерри о том,  как раскаляется город в жаркие июньские дни,  и
серый гранит не успевает остынуть короткой  белой ночью, она писала о летних
проливных   дождях,   которые   так   грохочут    в   старых   петербургских
дворах-колодцах,  что  кажется, по  нескольким  квадратным  метрам  асфальта
проносится локомотив.  Марина писала о волшебных  новогодних праздниках в С.
Петербурге, когда  Дед Мороз летит к нам из Лапландии; она писала, что жизнь
- это  матрац в полоску, и если  вчера было плохо,  то сегодня будет хорошо.
Нечего и говорить, что  Джерри был очарован ее письмами и мечтал о встрече с
нею не меньше, чем о встрече с Тамарой, к преданности которой давно привык.
     В соответствии с давней договоренностью встречать  Джерри  в  аэропорту
должна была Тамара, а в  следующий после приезда вечер  Марина вела Джерри в
оперный театр.  Но  случилось так, что Джерри опоздал на самолет и  прилетел
днем позже,  и,  позвонив мне с дороги, он попросил устроить  так, чтобы его
встретила Марина, с которой в этот вечер у него был намечен поход в театр.
     Простодушный  американец  Джерри,  привыкший,  как  и  большинство  его
соотечественников,  относиться  к  жизни  прагматично, не  мог предполагать,
какую бурю  эмоций  он вызовет этим  своим решением. Марина,  бывшая в курсе
давней переписки  Джерри с Тамарой, сразу  же оценила все преимущества форы,
которую посылала  ей судьба. Напротив, Тамара  никак не  могла взять в толк,
почему ей не рекомендовалось ехать в аэропорт встречать долгожданного Джерри
из-за такой  мелочи,  как  его  опоздание.  Она  хоть и  знала,  что  Джерри
переписывается еще с другой женщиной, но не могла поверить сердцем в то, что
Джерри, написавший ей столько длинных и теплых писем,  подаривший ей столько
великолепных  букетов роз,  способен  на такое предательство. Она  предпочла
поверить,   что   тут   скорее   замешаны  козни   злонамеренных  людей,  и,
подозрительно на меня глядя, сказала мне пару не очень любезных фраз,  после
которых я, в свою очередь, помянула про себя недобрым словом американцев, не
понимающих русской души. Тамара же, решив не верить  в то, во что  не хотело
верить ее сердце, в аэропорт все же поехала.
     Американец Джерри был в затруднении, когда к  нему  и к Марине, которую
он  ожидал увидеть  и, следовательно,  сразу  же  узнал среди  толпы  по  ее
ослепительному вечернему платью, надетому для театра, подошла  еще  какая-то
женщина, робко протягивая ему розу, и лишь через несколько  секунд он понял,
что перед ним Тамара.  Как все произошло дальше, ни Джерри, ни Тамара толком
не поняли, зато  Марина, привыкшая в своем бизнесе  к критическим ситуациям,
полностью  мобилизовалась, и  после нескольких приветливых улыбок и вежливых
слов,  сказанных  ею Тамаре, Джерри уже катил в город в марининой машине,  а
Тамара с тоской в груди смотрела ему вслед.
     И для Джерри началась самая незабываемая  неделя  в его жизни - рядом с
ним была самая очаровательная, привлекательная  и непредсказуемая женщина из
всех,  кого  он  знал.  Безуспешно  пыталась Тамара пробиться  к  Джерри  по
телефону, ее одинокая роза увядала, забытая на журнальном столе, Джерри же в
это время  сидел в театральной ложе, вдыхая кружащий голову аромат марининых
французских  духов,  он  катался  с нею  на  теплоходе  по  рекам  и каналам
Петербурга, и  ее развевающиеся локоны касались его щеки, он стоял с  нею на
Поцелуевом  мосту,  глядя на трепещущие отражения  домов в канале  и  слушал
поверье,  что следует  поцеловаться на  этом  мосту,  чтобы не  расставаться
никогда,  которое  она  рассказывала   ему  с  очаровательным  акцентом.  И,
поцеловав Марину на этом самом мосту, он уже говорил ей, что не расставаться
с ней никогда -  его самое  заветное желание,  и, приехав домой в  Америку с
кружащейся от обилия  событий и  впечатлений  головой, Джерри  заявил  своим
взрослым детям, что женится.
     Марина торжествовала победу. Она еще раз  доказала всему  миру  и себе,
что упорство, помноженное на интеллект, дает  положительный результат, и, не
сдавая позиций,  продолжала писать Джерри  длинные проникновенные письма, не
желая терять ни дня в сложном процессе узнавания