Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
Корсо что-то записывал. Позднее один его знакомый скажет о нем при
случае: такой же обидчивый, непредсказуемый и смертоносный, как черная
мамба. У него была особая манера вести беседу - он глядел на тебя сквозь
перекошенные очки и медленно кивал головой в знак согласия, хотя в кивках
этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он
напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог сонетом
во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность - пока не поздно -
внести коррективы в твои выводы.
Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову.
- Но ведь вы занимались не только популярными романами. Известны и
другие ваши работы... - он помедлил, подыскивая нужное слово, - на более
серьезные темы. Ведь: и сам Дюма называл свои произведения легкой
литературой... Хотя, согласитесь, в таком определении сквозит явное
пренебрежение к публике.
Подобный обманный маневр отлично характеризовал моего гостя. Это был
один из его коронных приемов, как валет в руках Рокамболя. Он вел игру
исподтишка, внешне сохранял нейтралитет, а на самом деле постоянно
устраивал изматывающие противника партизанские вылазки. Раздраженный
человек может легко проговориться, он начинает оправдываться, сыпать
аргументами в свою пользу, а. это - дополнительная информация. Наверно,
именно поэтому - я ведь не вчера родился на свет и тактику Корсо прекрасно
понял - мне стало досадно.
- Вы повторяете избитые вещи, - бросил я, не скрывая раздражения. -
Да, в этом жанре было написано много однодневок, но Дюма тут ни при чем...
Для литературы время - как для кораблей шторм, и Господь спасает только
тех, кого любит; попробуйте назовите других книжных героев, которые,
подобно д'Артаньяну и его товарищам, целыми и невредимыми прошли сквозь
годы. Разве что Шерлок Холмс Конан Доила... Да, цикл о мушкетерах, вне
всякого сомнения, - "роман плаща и шпаги", легкое чтиво; так что вы,
естественно, обнаружите там все пороки жанра. Но есть и одно отличие: это
великие авантюрные романы, книги особого уровня, и потому обычные жанровые
критерии к ним применять нельзя. Это рассказ о дружбе, о головокружительных
приключениях, и он сохраняет свежесть несмотря на то, что вкусы с тех пор
переменились, несмотря на то, что нынче к действию как таковому стали
относиться с глупейшим пренебрежением. Кажется, после Джойса мы должны
смириться с Молли Блум и забыть о Навсикае - на берегу, после бури...{6}
Вам не доводилось читать мои заметки "Пятница, или Морской компас"?..
Короче говоря, если вести речь об Улиссе, то я выбираю того, которого
придумал Гомер.
Тут я чуть повысил голос, зорко следя за реакцией Корсо. Он едва
заметно улыбался, но хранил молчание, не желая выдавать свои мысли. Но я-то
помнил, какое выражение мелькнуло в его глазах, когда я процитировал
"Скарамуша", так что путь мною был выбран верный.
- Я понимаю, о чем вы, - выдавил он наконец. - Ваша точка зрения,
сеньор Балкан, хорошо известна, хотя и не бесспорна.
- Моя точка зрения известна, потому что я сам о том позаботился. А что
касается пренебрежения к публике, как вы изволили выразиться, то вам,
возможно, неведомо, что автор "Трех мушкетеров" во время революций
восемьсот тридцатого и сорок восьмого годов участвовал в уличных боях, а
еще переправлял Гарибальди купленное на собственные деньги оружие... Не
забывайте, отец Дюма был известным генералом Республики,.. И писатель не
раз доказывал свою любовь к народу и свободе.
- Хотя с историческими фактами он обращался куда как вольно.
- А разве это так уж важно? Знаете, что он отвечал тем, кто говорил,
будто он насилует Историю?.. "Я ее насилую, истинная правда. Но я делаю ей
очаровательных детишек".
Я положил ручку на стол, поднялся и подошел к одному из книжных
шкафов, которые почти целиком закрывали стены моего кабинета. Открыл дверцу
и вытащил том в переплете из темной кожи.
- Как и все великие рассказчики, Дюма был вралем. Графиня Даш{7},
хорошо его знавшая, пишет в воспоминаниях, что стоило ему услышать
какую-нибудь явно выдуманную историю, как он начинал выдавать небылицу за
истинный факт... Возьмем кардинала Ришелье - он был величайшим человеком
своего времени, но его облик, пройдя через ловкие руки Дюма, исказился до
неузнаваемости, и нам предстала порочная личность с довольно гнусной и
подлой физиономией... - Держа книгу в руках, я повернулся к Корсо. -
Известно ли вам вот это? Книгу написал Гасьен де Куртиль де Сандра,
мушкетер, живший в конце семнадцатого века. Это мемуары д'Артанъяна,
настоящего д'Артаньяна: Шарля де Батц-Кастельморе, графа д'Артаньяна. Он
был гасконцем, родился в одна тысяча шестьсот пятнадцатом году,
действительно был мушкетером, хотя жил не в эпоху Ришелье, а при Мазарини.
Умер он в тысяча шестьсот семьдесят третьем во время осады Маастрихта-как
раз в тот момент, когда должен был, как и его романный однофамилец, вот-вот
получить маршальский жезл... Так что, согласитесь, насилуя Историю,
Александр Дюма давал жизнь действительно очаровательным детишкам... Никому
не известного гасконца из плоти и крови, чье имя История позабыла,
гениальный писатель сумел превратить в героя великой легенды.
Корсо неподвижно сидел в кресле и слушая. Я протянул ему книгу, и он
осторожно, но с большим интересом полистал ее - медленно, едва касаясь
самого края страниц подушечками пальцев. Время от времени взгляд его
задерживался на каком-нибудь имени или быстро пробегал целую главу. Глаза
за стеклами очков работали быстром уверенно. Затем он вдруг отвлекся от
книги, чтобы записать в блокнот: "Memoires de М. d'Artagnan, G. de
Courtilz, 1704, P. Rouge, 4 тома 12°, 4-е изд. ". Потом закрыл книгу и
уставился на меня.
- Вы верно сказали: он был вралем.
- Да, - подтвердил я, возвращаясь на место и усаживаясь. - Но вралем
гениальным. Где другие ограничились бы плагиатом, он выстроил целый мир, и
мир этот стоит до сей поры... "Человек не крадет, он завоевывает, - любил
повторять Дюма. - Каждую завоеванную провинцию он присоединяет к своей
империи: навязывает ей свои законы, населяет темами и персонажами,
распространяет там свое влияние... " В данном случае история Франции стала
для него золотой жилой. Он проделал неслыханный трюк: почтительно сохранил
раму и подменил саму картину - то есть без малейших колебаний разграбил
открытую им сокровищницу... Главных действующих лиц Дюма превращает во
второстепенных, скромных статистов - в героев первого плана, много страниц
отдает описанию событий, которым в исторических хрониках посвящена пара
строк... Никакого договора о дружбе д'Артаньян и его товарищи никогда не
заключали - хотя бы потому, что друг друга не знали... Не было никакого
графа де Ла Фер. Вернее, их было много, но ни один не носил имени Атос.
Правда, Атос существовал, и звали его Арман де Силлек д'Атос, а умер он от
раны, полученной на дуэли, еще до того, как д'Артаньян вступил в ряды
королевских мушкетеров... Арамис - это Анри де Арамитц, дворянин, светский
аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в тысяча шестьсот сороковом году в
мушкетерскую роту, которой командовал его дядя. В конце жизни он удалился в
свои владения вместе с женой и четырьмя детьми. Что касается Портоса...
- Вы хотите сказать, что был и некий Портос?
- Был. Звали его Исаак де Порто, и он не мог не знать Арамиса, или
Арамитца, потому что стал мушкетером всего на три года позже, чем тот, в
тысяча шестьсот сорок третьем. Известно только, что умер он до срока, и,
наверно, причиной тому стала болезнь, война или дуэль, как у Атоса.
Корсо слушал, постукивая пальцами по "Мемуарам д'Артаньяна", потом
тряхнул головой и улыбнулся.
- Ну а теперь вы скажете, что существовала и некая миледи...
- Именно. Но звали ее вовсе не Анна де Бейль, и она не была леди
Винтер. И на плече у нее не было никакой лилии, хотя агентом Ришелье она и
в самом деле являлась. Да, некая графиня де Карлейль и вправду украла на
балу алмазные подвески у герцога Бекингэма. И не смотрите на меня так! Об
этом рассказал в своих "Мемуарах" Ларошфуко{8}. А Ларошфуко слыл человеком
очень серьезным и заслуживающим доверия.
Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого можно легко
чем-то поразить, особенно когда речь шла о книгах; но услышанное явно
ошеломило его. Позднее, узнав Корсо лучше, я задумался: а было ли его
тогдашнее изумление искренним, или он пустил в ход очередной
профессиональный трюк, разыграл передо мной хитроумную комедию? Теперь,
после того как все закончилось, у меня не осталось и тени сомнения: я был
для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал.
- Все это очень интересно, - сказал он,
- Если вы отправитесь в Париж, Репленже расскажет вам гораздо больше
моего. - Я глянул на рукопись, все еще лежащую на столе. - Хотя я не
уверен, что расходы на поездку оправдают себя... Сколько может стоить эта
глава при нынешних ценах?
Он снова принялся грызть ластик на конце карандаша, изображая
скептицизм:
- Немного. На самом деле я поеду туда по другому делу.
Я улыбнулся грустной и понимающей улыбкой. Ведь все, чем владею я сам,
вся моя скудная собственность - это "Дон Кихот" Ибарры{9} и "фольксваген".
Надо ли пояснять, что автомобиль обошелся мне дороже книги.
- Догадываюсь, о чем речь, - сказал я.
Корсо скорчил гримасу - что-то вроде кислого смирения, - и при этом
стали видны его кроличьи зубы.
- Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог и Пикассо не
встанут у японцев поперек горла, - заметил он, - тогда они начнут
вкладывать деньги исключительно в редкие книги.
Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула:
- Спаси нас от такого Господь.
- Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. - Он лукаво смотрел на меня
через перекошенные очки. - А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать.
Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую сумку на
плечо. И я еще раз подивился его показной беззащитности, его вечно
сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих
и чужих книг, и был не только наемным охотником за библиографическими
редкостями, но еще любил игры по моделированию наполеоновских войн - мог,
например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы, случившейся
накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная история, довольно
странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы кое-что
пояснить. По тому, как я описал Корсо, может сложиться впечатление, будто
он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я, рассказывая всю
эту историю, стремлюсь быть прежде всего честным и объективным, поэтому
должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика, именно в той
самой неуклюжести, которая - уж не знаю, как он этого добивался, - могла
быть разом злобной и беззащитной, наивной и агрессивной, крылось то, что
женщины называют "обаянием", а мужчины - "симпатией". Да, он мог произвести
благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам сунуть руку в
карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл.
Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей. В вестибюле
он остановился, чтобы пожать мне руку. Здесь висели портреты Стендаля,
Конрада и Валье-Инклана, а рядом - отвратительная литография, которую
несколько месяцев назад жильцы нашего дома общим решением - при одном
голосе "против" (моем, разумеется) - постановили повесить для украшения на
стену.
И тут я рискнул задать ему вопрос:
- Честно признаюсь, меня мучает любопытство: а где все-таки отыскалась
эта глава?
Он замер в нерешительности и, вне всякого сомнения, прежде чем
ответить, быстро взвешивал все "за" и "против". Но ведь я оказал ему самый
любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же я мог
снова ему понадобиться, так что выбора у него не было.
- Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись.
Я не сдержал возгласа изумления:
- Энрике Тайллефер?.. Издатель? Взгляд Корсо рассеянно блуждал по
вестибюлю. Наконец он мотнул головой - сверху вниз.
- Он самый.
Мы оба замолчали. Корсо пожал плечами, и мне было понятно почему.
Объяснение легко было отыскать в любой газете, в разделе криминальной
хроники: ровно неделю назад Энрике Тайллефера нашли повесившимся в гостиной
собственного дома - на поясе от шелкового халата, а прямо под его ногами
лежала открытая книга и валялись осколки разбитой фарфоровой вазы.
Много позже, когда история эта закончилась, Корсо согласился
рассказать мне, как все развивалось дальше. Так что теперь я могу
относительно точно восстановить даже те события, свидетелем которых не был,
- цепочку обстоятельств, которая привела к роковой развязке и раскрытию
тайны Клуба Дюма. Благодаря позднейшим откровениям охотника за книгами я
могу сыграть в этой истории роль доктора Ватсона и сообщить вам, что
следующий акт драмы начался через час после нашей с Корсо встречи - в баре
Макаровой. Флавио Ла Понте стряхнул капли дождя с одежды, устроился у
стойки рядом с Корсо и тотчас заказал рюмку каньи. Потом сердито, но не без
тайного удовольствия глянул на улицу, словно ему только что пришлось
пересечь открытую местность под прицельным огнем снайперов. Дождь лил с
библейской неукротимостью.
- Так вот, коммерческие фирмы "Арменгол и сыновья", "Старые книги" и
"Библиографические редкости" намерены подать на тебя в суд, - сказал он и
погладил рыжую кудрявую бороду, потом вытер пивную пену вокруг рта. -
Только что звонил их адвокат.
- В чем меня обвиняют? - спросил Корсо.
- В том, что ты обманул некую старушку и разграбил ее библиотеку. Они
клянутся, что по поводу тех книг у них была с ней железная договоренность.
- Спать надо меньше...
- Я им сказал то же самое, но они рвут и мечут. Еще бы... Явились за
своей долей, а "Персилес" и "Королевское право Кастильи"{10} уже уплыли. К
тому же ты научил ее, какие цены запросить за оставшиеся книги, - и цены
сильно завысил. Теперь владелица отказывается им хоть что-нибудь продать.
Заламывает вдвое против того, что они предлагают... - Он глотнул пива и
весело подмигнул Корсо. - Заклепать библиотеку - вот как называется эта
красивая комбинация.
- Это ты мне будешь объяснять, как она называется? - Корсо зло
ухмыльнулся, показав клыки. - А уж "Арменголу и сыновьям" это известно не
хуже моего.
- Эх, жестокий ты человек, - бесстрастно припечатал Ла Понте. - Но
больше всего им жаль "Королевского права". Они говорят, что ты нанес им
удар ниже пояса.
- А я, разумеется, просто обязан был оставить книгу для них... И
привязать к ней бантик!
Как же! С латинской глоссой Диаса де Монтальво!...{11} На книге нет
типографской марки, но напечатана она точно в Севилье, у Алонсо дель
Пуэрто, предположительно в тысяча четыреста восемьдесят втором году... - Он
подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля. - Смекаешь?
- Я то смекаю. А они почему-то очень, нервничают.
- Пусть пьют липовый чай - помогает. - В такие вот предобеденные часы
бар всегда бывал полон, и посетители стояли у стойки плечом к плечу,
стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов и клубы сигаретного
дыма дополняли картину.
- И думается мне, - добавил Ла Понте, - что, "Персйлес"-то этот самый
- первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка.
Корсо отрицательно покачал головой:
- Нет, Харди. Сафьян.
- Показал бы! Но учти, я им поклялся, что ни сном ни духом о твоих
делах не ведал. Ты ведь знаешь - у меня аллергия на любые судебные
разбирательства.
- А на свои тридцать процентов? Ла Понте, словно защищая собственное
достоинство, поднял руку:
- Стоп! Не путай божий дар с яичницей, Корсо. Одно дело наша
прекрасная дружба, другое - хлеб насущный для моих детишек.
- Нет у тебя никаких детишек! Ла Понте скорчил смешную рожу:
- - Подожди! Я еще молодой.
Он был невысок, красив, опрятно одет и знал себе цену. Пригладив
ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в зеркало над стойкой, чтобы
проверить результат. Потом побродил вокруг наметанным глазом: нет ли
случайно поблизости представительниц женского пола. Бдительности он не
терял нигде и никогда. А еще он имел привычку строить беседу на коротких
фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать, диктуя тексты
Асорина{12}. Теперь уже мало кто помнил, кто такой Асорин, а вот Ла Понте
до сих пор старался кроить предложения на его манер - чтобы они получались
очень емкими и логичными, накрепко сцепленными меж собой. И это помогало
ему обрести диалектическую устойчивость в тотчас, когда приходилось
уговаривать клиентов, заманив их в комнату за книжной лавкой на улице
Майор, где он хранил эротическую классику.
- Кроме того, - продолжил он, возвращаясь к изначальной теме
разговора, - у меня с "Арменголом и сыновьями" есть незавершенные дела.
И весьма щекотливого свойства. К тому же судящие верный доход в самые
короткие сроки.
- Но со мной-то у тебя тоже есть дела, - вставил Корсо, глядя на него
поверх пивной кружки. - И ты - единственный бедный букинист, с которым я
работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе.
- Ладно, - Ла Понте легко пошел на попятную. - Ты же знаешь, я человек
практичный. Прагматик. Приспособленец - низкий и подлый приспособленец.
- Знаю.
- Вообрази себе, что мы с тобой - герои фильма, вестерна. Так вот,
самое большее, на что я согласился бы - даже ради дружбы, - так это
получить пулю в плечо.
- Да, самое большее, - подтвердил Корсо.
- Но это к делу не относится. - Ла Понте рассеянно покрутил головой по
сторонам. - У меня есть покупатель на "Персилеса".
- Тогда ты угощаешь. Закажи мне еще одну канью. В счет твоих
комиссионных.
Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной и джин
"Болс", разлитый в морские бутылки из темной глины; но больше всего они
любили антикварные книги и аукционы в старом Мадриде. Они познакомились
много лет назад, когда Корсо шнырял по книжным лавкам, которые
специализировались на испанских авторах, - выполнял заказ одного клиента,
пожелавшего заполучить экземпляр-призрак - "Селестину", ту, что по слухам,
успела выйти ещё до всем известного издания 1499 года{13}. У Ла Понте этой
книги не было, и он о ней даже не слыхал. Зато у него имелся "Словарь
библиографических редкостей и чудес" Хулио Ольеро, где та "Селестина"
упоминалась. Во время беседы о: книгах между ними вспыхнула взаимная
симпатия, и она заметно укрепилась, после того как Ла Понте повесил замок
на дверь лавки и оба двинули в бар Макаровой, где и начались взаимные
излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях Мелвилла, ведь юный
Ла Понте воспитывался на борту его "Пекода"