Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
Артуро Перес-Реверте.
КЛУБ ДЮМА, или тень Ришелье
Arturo Perez-Reverte. El club Dumas
o la sombra de Richelieu
------------------------------------------
Перевод с испанского Н.Богомоловой
OCR Anatoly Eydelzon
------------------------------------------
Кале,
которая вдохновила меня на этот бой
Сверкнула вспышка, и на стену упала тень повешенного. Он висел в самом
центре гостиной, на крюке от люстры, и по мере того как фотограф, кружа по
комнате, делал снимки, тень перескакивала с картин на фарфор в застекленных
витринах, с книжных полок на полураздвинутые портьеры. За огромными окнами
лил дождь.
Молодой судебный следователь с еще не просохшими взъерошенными
волосами, не сняв мокрого плаща, диктовал секретарю протокол осмотра. Тот
печатал, сидя на диване и пристроив портативную машинку на стул. Стук
клавиш крепкими стежками прошивал и монотонный голос следователя, и тихие
комментарии полицейских, сновавших по гостиной.
- ... пижама, сверху - халат. Пояс от халата явился орудием удушения.
Руки трупа связаны спереди галстуком. На левой ноге тапок, правая - босая...
Следователь дотронулся до обутой ноги покойника, и тело, чуть
колыхнувшись, начало медленно поворачиваться на туго натянутом шелковом
шнуре слева направо, а потом в обратную сторону, но уже быстрее, пока не
застыло в прежнем положении, - так магнитная стрелка, немного пометавшись,
опять и опять упрямо указывает на север. Следователь отошел от покойника и
при этом постарался не задеть полицейского в форме, который искал на полу
отпечатки пальцев. Прямо под повешенным валялись осколки разбитой вазы и
лежала книга, открытая на странице с жирными красными пометами. Это был
старый том "Виконта де Бражелона" - дешевое издание в матерчатом переплете.
Заглянув через плечо агента, следователь сумел прочесть отчеркнутый отрывок:
- О, я предан! Известно все, решительно все!
- Все в конце концов делается известным, - заметил Портос, который, в
сущности, ничего не знал.
Следователь велел секретарю занести эту деталь в протокол, а книгу
включить в опись вещественных доказательств, затем направился к высокому
мужчине, который курил у открытого окна.
- Ну и что вы обо всем этом думаете? - спросил он, пристраиваясь рядом.
Высокий был одет в кожаную куртку с полицейским значком на кармане. Он
докурил сигарету, потом через плечо, не оглядываясь, швырнул окурок в окно
и только тогда ответил:
- Когда бутылка содержит нечто белое, легко предположить, что там
молоко. - Фраза звучала несколько загадочно, но по ответной улыбке
следователя можно было судить, что для него тут никакой загадки нет. В
отличие от полицейского, он стоял к окну лицом и смотрел на улицу, где
продолжал лупить дождь. Кто-то открыл дверь в противоположном конце
комнаты, и в лицо следователю вместе с порывом ветра полетели крупные капли.
- Эй, дверь закрывайте! - крикнул он, не глянув назад. Потом обратился
к полицейскому: - Ведь бывает, что преступники маскируют убийства под
самоубийства.
- И наоборот, - спокойно заметил высокий.
- Ну а руки? Зачем понадобилось связывать их галстуком?
- Самоубийцы порой боятся, что в последний миг им не хватит решимости
довести дело до конца... Убийца связал бы ему руки за спиной..
- Но ведь это бессмысленно, - возразил следователь. - Взгляните, какой
тонкий и прочный пояс. После того как несчастный потерял опору, у него не
было шансов на спасение - руки ему не помогли бы.
- Кто знает? Подождем вскрытия.
Следователь еще раз посмотрел на труп. Агент, искавший отпечатки
пальцев, поднялся с пола с книгой в руках.
- Любопытная страница. Высокий пожал плечами.
- Я мало читаю, - сказал он. - Портос - это ведь один из этих... Как
их?.. Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, - он считал, загибая пальцы левой
руки большим пальцем правой. Потом задумался и добавил: - Забавно... Я
никогда не мог понять, почему книга называется "Три мушкетера", хотя на
самом деле их было четверо.
I "Анжуйское вино"
Читатель должен приготовиться к тому,
что он станет свидетелем самых жестоких сцен.
Э. Сю. "Парижские тайны"
Меня зовут Борис Балкан. Когда-то я перевел "Пармскую обитель". Кроме
того, я пишу статьи и рецензии, которые знает пол-Европы, читаю лекции о
современной литературе на летних университетских курсах и являюсь автором
нескольких книг о популярных романах XIX века. Боюсь, правда, что ничего
особо выдающегося я пока сделать не успел. Ведь нынче настали совсем иные
времена: самоубийства маскируют под убийства, романы пишет врач Роджер
Экройд, и всякий норовит опубликовать сотню-другую страниц с описанием
захватывающих впечатлений, которые он испытал, разглядывая себя в зеркало.
Но не станем отвлекаться.
Я познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился ко мне с "Анжуйским
вином" под мышкой. Корсо был своего рода наемным солдатом у
генералов-библиофилов, то есть промышлял охотой за книгами по заказам
клиентов. А что требуется от человека, который занимается таким ремеслом?
Он не должен быть слишком разборчивым в средствах, зато ему нужны хорошо
подвешенный язык, быстрая реакция, терпение и, разумеется, большое, везение
- это в первую очередь. А также отличная память, чтобы вовремя сообразить,
где, в каком пыльном закутке, в какой лавке старьевщика лежит-полеживает
томик, за который некто готов заплатить бешеные деньги. Корсо обслуживал
узкий круг избранных клиентов: пару десятков букинистов из Милана, Парижа,
Лондона, Барселоны и Лозанны - тех, что берут в работу всего полсотни книг,
не более. Их можно назвать аристократами букинистического мира, ибо они
торгуют инкунабулами, антикварными экземплярами и понимают: если книга
переплетена в пергамен, а не в телячью кожу и поля у нее на три сантиметра
шире обычного, это может поднять цену на тысячи долларов. Они - шакалы в
царстве Гутенберга; пираньи, снующие вокруг ярмарок антиквариата; пиявки,
присосавшиеся к аукционам. Они способны продать собственную мать - лишь бы
заполучить экземпляр первого издания; правда, клиентов они принимают в
гостиных с видом на Домский собор или Боденское озеро и сидят при этом на
кожаных диванах. И еще: они никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На
то существуют такие типы, как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и
полезны.
Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым
в нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля
Сабатини{1} - он стоит в рамке у меня на столе рядом с авторучкой, которой
я правлю статьи и типографские гранки. Это мне сразу понравилось, потому
что обычно посетители не балуют портрет вниманием - они принимают Сабатини
за моего, престарелого родственника. Краешком глаза я наблюдал за реакцией
Корсо и заметил, как он ухмыльнулся, усаживаясь в кресло; гримаса
получилась какой-то ребячливой; он стая похож на кролика из мультфильма,
когда тот впервые показывается в конце улицы и сразу завоевывает
безоговорочную любовь зрителей.
Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и совсем иначе - как
жестокий, изголодавшийся волк. Вернее сказать, умеет выбирать маску,
соответствующую обстоятельствам. Но, повторяю, это я узнал много позже. А в
тот миг он произвел на меня впечатление человека искреннего, и я рискнул
подвергнуть его, маленькому испытанию.
- "Он родился на свет с обостренным чувством смешного, - процитировал
я, кивнув на портрет, - и врожденным ощущением того, что мир безумен..."{2}.
Я увидел, как он неспешно и уверенно качнул головой, и во мне
проснулась симпатия к нему, чувство, что нас роднит принадлежность к общему
делу, и что чувство, несмотря на все, что случилось в дальнейшем, я
сохранил и до сих пор. Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра - такую
же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он вертел сигарету в
пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе, которые, косо
сидели у него на носу, глядел из-под упавшей на лоб пряди уже чуть
седоватых волос. Другую руку он по-прежнему держал в кармане, словно сжимал
там рукоятку пистолета. Замечу, кстати, что карманы его напоминали
бездонные ямы - чего там только не было! Книги, каталоги и документы, а еще
- о чем я тоже узнал позже - там непременно лежала фляжка с джином "Болс".
- "... И в этом заключалось все его достояние", - с ходу закончил он
цитату, потом поудобнее устроился в кресле и снова улыбнулся. - Хотя, если
не кривить душой, мне больше нравится "Капитан Блад".
Я поднял вверх ручку, готовясь прочесть ему суровую отповедь.
- И тут вы не правы. "Скарамуш" для Сабатини - то же, что "Три
мушкетера" для Дюма, - я отвесил почтительный поклон в сторону портрета. -
"Он родился на свет с обостренным чувством смешного... " За всю историю
романов-фельетонов не было начальной фразы, равной этой.
- Что ж, спорить не стану, - согласился Корсо после паузы и тотчас
выложил на стол папку с какой-то рукописью, каждая страница которой
помещалась в отдельном пластиковом конверте. - Знаете, а вы очень кстати
упомянули Дюма.
Он пододвинул папку ко мне, но прежде повернул так, чтобы я мог
ознакомиться с ее содержимым. Все листы были исписаны по-французски и
только с одной стороны; бумага была двух видов: белая, уже пожелтевшая от
времени, и бледно-голубая в мелкую клеточку - тоже очень старая. Каждому
виду бумаги соответствовал свой тип почерка. На голубой писали черными
чернилами. И вот что интересно: теми же чернилами и тем же почерком была
сделана правка на белой бумаге - поверх текста, написанного мелкими,
вытянутыми вверх буквами. Всего в папке лежало пятнадцать страниц, из них
одиннадцать - голубые.
- Занятно. - Я поднял глаза на Корсо. Тот терпеливо переводил взгляд с
меня на папку и с папки на меня. - Откуда это у вас?
Он потер переносицу, явно прикидывая, до какой степени та информация,
ради которой он ко мне явился, обязывала его быть откровенным. Потом
скорчил новую гримасу - уже третий вариант - и стал похож на невинного и
простодушного кролика. Да, Корсо, несомненно, был профессионалом.
- Да так... От клиента моего клиента.
- Понятно.
Он выжидательно помолчал. Ведь приметы хитрости - не только
предусмотрительность и расчетливость, но и осторожность. И мы оба отлично
это знали.
- Разумеется, - добавил он, - я готов, если вам будет угодно, назвать
имена.
Я заверил его, что нужды в том нет, и он сразу успокоился, потом
поправил очки и спросил мое мнение о манускрипте. Я не спешил с ответом и
принялся перелистывать страницы в обратном порядке - пока не дошел до
первой. Название было выведено заглавными буквами, жирно: "Анжуйское вино".
Я прочел вслух первые строки:
Apres de nouvelles presque desesperees du roi, le bruit de sa
convalescence commencait a se repandre dans le camp...{3}
Я невольно улыбнулся. Корсо жестом показал, что хочет услышать мое
суждение.
- Нет никаких сомнений, - сказал я. - Это рукопись Александра
Дюма-отца. "Анжуйское вино", насколько могу припомнить, сорок какая-то
глава "Трех мушкетеров".
- Сорок вторая, - подтвердил Корсо. - Сорок вторая глава.
- И это - оригинал? Подлинная рукопись Дюма?
- Ради этого я к вам и пришел - чтобы вы дали свое заключение.
Я пожал плечами, желая показать, что не готов взять на себя такую
ответственность.
- А почему именно ко мне?
Это был глупый вопрос - из тех, что помогают потянуть время. Корсо,
видно, подумал, будто я решил пококетничать. На лице его отразилось
нетерпение.
- Вы ведь специалист, - буркнул он раздраженно. - Вы не только самый
влиятельный в нашей стране литературный критик, вы все знаете о
романе-фельетоне девятнадцатого века.
- Вы забыли о Стендале.
- Не забыл. Я читал ваш перевод "Пармской обители".
- Надо же! Вы мне льстите.
- Боюсь, что нет. Мне больше нравится перевод Консуэло Берхес.
Мы обменялись улыбками. Он мне решительно нравился, и я уже начинал
привыкать к его манерам.
- А книги мои вам знакомы?
- Только некоторые. "Люпен", "Раффлз", "Рокамболь", "Холмс"... Или,
скажем, работы о
Валье-Инклане, Барохе и Гальдосе{4}. Кроме того, "Дюма, или След
гиганта". Потом - ваше исследование, посвященное "Графу Монте-Кристо"...
- И вы все это прочитали?
- Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать.
Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал к породе
людей основательных и добросовестных; прежде чем нанести визит, он разузнал
обо мне все, что мог, полистал все мои работы, которые сумел добыть. Он был
из числа тех запойных читателей, что с самого нежного детства алчно
проглатывают любой печатный текст. Правда, я до сих пор считаю
маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало
названия "нежное".
- Понимаю, - сказал я, только чтобы не молчать.
Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки, подышал
на стекла и протер их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов
плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи зубы и
миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и
безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у
него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а глаза
смотрели очень внимательно, хотя начинали лучиться простодушием, как только
Корсо угадывал, что собеседника можно подсечь именно на простодушии. Порой
он выглядел даже неуклюжим и вялым, особенно когда позволял себе
расслабиться. Есть такие беспомощные и бесприютные на вид существа-знакомые
угощают их куревом, официанты наливают им лишнюю рюмку, женщины горят
желанием немедленно взять их под опеку. До окружающих слишком поздно
доходит, что их одурачили. А лицемер уже во весь опор скачет прочь, добавив
на рукоять своего кинжала новые победные зарубки.
- Вернемся к Дюма, - предложил Корсо, указывая на рукопись. - Человек,
написавший про него пятьсот страниц, должен с ходу почувствовать знакомую
ауру - такую способен источать только подлинник. Довольно прикоснуться к
рукописи... Не так ли?
Я положил руку на покрытые пластиком листы - жестом священника,
прикасающегося к церковным реликвиям.
- Боюсь разочаровать вас, но я абсолютно ничего не чувствую.
Мы дружно расхохотались. Корсо смеялся по-особенному, сквозь зубы, как
человек, не вполне уверенный в том, что они с собеседником смеются над
одним и тем же. Иначе говоря, это был злой и холодный смех, и даже чуть
нагловатый, он надолго зависает в воздухе и рассеивается нередко лишь после
того, как смеявшийся покинул комнату.
- Давайте по порядку, - сказал я. - Рукопись принадлежит вам?
- Повторяю, нет. Один мой клиент только что приобрел ее, и его мучает
вопрос: как могло случиться, что до сей поры никто слыхом не слыхивал о
существовании полного рукописного оригинала этой главы "Трех мушкетеров"?
Он желает получить формальное подтверждение подлинности... И поручил это
дело мне.
- Знаете, меня удивляет, что вы занялись такой мелочью. - Тут я должен
добавить, что тоже знал кое-что о Корсо. - Откровенно говоря, Дюма в
нынешние времена...
Я не договорил и горько улыбнулся, приглашая его разделить мои
чувства, но Корсо подыгрывать мне не стал и продолжал гнуть свое.
- Этот клиент - мой друг, - пояснил он спокойно. - Я хочу оказать ему
личную услугу.
- Понимаю, но не уверен, что смогу быть вам полезен. Я видел рукописи
Дюма, и эта вполне похожа на подлинную, но дать официальное экспертное
заключение - дело иное. Тут нужен хороший графолог... Готов порекомендовать
одного такого, он живет в Париже - это Ашиль Репленже, владелец книжной
лавки, где продают автографы и исторические документы. Лавка расположена
неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Он отлично знает французскую историю
девятнадцатого века, к тому же - очаровательный человек и мой добрый
приятель. - Я указал на стену, где в рамке висел некий документ: - Вот это
письмо Бальзака я купил у него несколько лет назад. Естественно, за
огромные деньги.
Я взял в руки записную книжку, чтобы найти нужный адрес, и протянул
Корсо визитную карточку. Он спрятал ее в видавший виды, плотно набитый
бумажник, потом вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш с ластиком на
конце. Ластик был обкусан, совсем как у школьника.
- Я могу задать вам несколько вопросов?
- Разумеется.
- Вы знали о существовании полной рукописи хоть одной из глав "Трех
мушкетеров"?
Прежде чем ответить, я отрицательно покачал головой, потом снял
колпачок с ручки "Монблан" и опять надел его.
- Нет. Роман печатался частями в "Сьекль" с марта по июнь тысяча
восемьсот сорок четвертого года... Как только наборщик заканчивал работу,
рукописный вариант отправляли в мусорную корзину. И все же кое-какие
фрагменты уцелели. Сведения о них вы можете найти в Приложении к изданию
Гарнье{5} тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.
- Четыре месяца - срок небольшой. - Корсо задумчиво грыз кончик
карандаша. - Дюма писал быстро.
- В ту пору все писали быстро. Стендаль управился "Пармской обителью"
за семь недель. К тому же у Дюма были помощники - "негры", на
профессиональном жаргоне. Того, кто работал с ним над "Тремя мушкетерами",
звали Огюст Маке... Сотрудничество продолжалось и позже: "Двадцать лет
спустя" и "Виконт де Бражелон"... А также "Граф Монте-Кристо" и еще
несколько романов... Их-то вы, конечно, читали.
- Конечно. Кто их не читал!
- Следует уточнить: ваше "Кто их не читал!" относится ко временам
минувшим. - Я почтительно полистал рукопись. - Та эпоха, когда подпись Дюма
множила тиражи и обогащала издателей, канула в Лету. Почти все его романы
печатались именно так - частями, и внизу последней страницы значилось:
"Продолжение в следующем номере". А публика умирала от нетерпения, ожидая
новую главу... Но зачем я это рассказываю? Вы же сами все знаете.
- Не важно. Продолжайте.
- Что еще добавить? Причина успеха традиционного романа с
продолжением, иначе говоря, романа-фельетона проста: герой или героиня
обладают такими достоинствами и чертами характера, которые заставляют
читателя; отождествлять себя с литературным персонажем... Сегодня по тому
же принципу строятся телесериалы. Но вообразите, какой эффект в былые
времена, когда не знали ни радио, ни телевидения, производили подобные
сочинения на обывателей, жадных до неожиданностей и развлечений и весьма
нетребовательных в том, что касается художественного качества или хорошего
вкуса... Гениальный Дюма все это понял и с хитроумием алхимика сотворил
некий лабораторный продукт: капля того, крупица другого - плюс его талант.
В итоге получился наркотик, создававший своего рода зависимость, - я не без
гордости ткнул себя пальцем в грудь. - И продолжающий ее создавать.