аком случае, -  сказал  Трент,  чувствуя,  с  каким  трудом  ему
достается хладнокровие, - тогда расскажите нам пообстоятельнее, если это
возможно, о событиях той ночи - о действительных событиях, -  подчеркнул
Трент.
   Марлоу вспыхнул, но речь его полилась с тем же спокойствием.
   - Баннер и я ужинали в тот воскресный вечер с мистером Мандерсоном  и
его супругой. Ужин ничем не отличался от иных.  И  мрачность  Мандерсона
уже была привычной. Из-за стола мы поднялись.., я думаю,  около  девяти.
Миссис Мандерсон пошла в гостиную, Баннер - в  отель  к  приятелю.  Меня
Мандерсон попросил  выйти  с  ним  в  сад  за  домом.  Мы  прохаживались
взад-вперед по сумрачным уже аллеям, и Мандерсон, дымя сигарой,  говорил
со мной на всевозможные темы, далекие от  дела,  что  всегда  ему  плохо
удавалось, и мне казалось, что он еще не  был  так  расположен  ко  мне.
Наконец он сообщил, что ждет от меня важной  услуги.  Поручение,  сказал
он, необычайно важное и, естественно, секретное. Баннер не в курсе  дела
совершенно. И я, по  его  словам,  не  должен  ломать  голову,  чем  это
поручение вызвано.
   Разговор, я бы  сказал,  совершенно  обычный.  Если  Мандерсону  было
нужно, чтобы человек стал только орудием в его руках, он говорил об этом
прямо. Так он пользовался моими услугами десятки раз, и в этот  вечер  я
подтвердил свою готовность отправиться в путь в любую  минуту.  "И  даже
сию секунду?" Я согласился и на это. Он одобрительно кивнул.  Дальнейшие
его  слова  я  помню  буквально:  "Хорошо,  слушайте.  В  Англии  сейчас
находится человек, который в одном деле со мной. Он должен завтра уехать
в Париж дневным пароходом, идущим из Саутгемптона на  Гавр.  Его  имя  -
Джордж Харрис.., во всяком случае, под таким именем  он  фигурирует.  Вы
запомнили имя?" "У меня хорошая память, - сказал я. - Когда неделю назад
я ездил в Лондон,  вы  велели  мне  забронировать  каюту  на  имя  этого
человека именно на завтрашний рейс". "Я возвращаю вам  этот  билет,  вот
он", - Мандерсон опустил руку в карман.
   Затем мистер Мандерсон, без конца стряхивая сигару,  коснулся  смысла
задания: Джордж Харрис не должен уплыть завтра из Англии; он потребуется
здесь, но кто-то из  очень  доверенных  людей  обязан  выполнить  миссию
Харриса, то есть сесть на тот же пароход и отвезти кое-какие документы в
Париж. А иначе  все  планы  разлетятся  в  прах.  Поеду  ли  я,  спросил
Мандерсон. Я снова  ответил  согласием.  Он  покусал  сигару  и  сказал:
"Хорошо, только учтите, это не распоряжение, такого распоряжения я бы не
смог отдать в служебном порядке. Я  бы  назвал  это  личной  просьбой  в
интересах общего дела. Никто не должен узнать вас и тем более  не  иметь
представления, от имени кого вы действуете. Иначе вся  игра  проиграна".
Мандерсон выбросил огрызок сигары и вопросительно на меня посмотрел.
   Все это мне не очень нравилось, но я чувствовал, как  велики  надежды
Мандерсона  на  эту  поездку.  Я  даже   признался   ему,   что   владею
премудростями грима, и он одобрительно кивнул. Он сказал: "Это хорошо. Я
так и думал, что вы меня  поддержите.  Подходящего  поезда  сейчас  нет.
Возьмите машину, но вам придется ехать всю ночь, и  в  Саутгемптоне,  не
случись неожиданностей, вы окажетесь не раньше шести утра. Но как бы там
ни было, направляйтесь  прямо  в  отель  "Бедфорд"  и  спросите  Джорджа
Харриса. Если он там, скажите,  что  поедете  в  Париж  вместо  него,  и
попросите немедленно позвонить мне. Это очень важно. Если его  там  нет,
значит, он получил телеграмму с распоряжением, которую  я  отправил  ему
сегодня. В этом случае  о  нем  больше  не  беспокойтесь,  просто  ждите
парохода. Автомобиль оставьте в гараже отеля. Не забудьте изменить  свою
внешность, на пароходе плывите под  именем  Джорджа  Харриса.  Когда  вы
прибудете в  Париж,  остановитесь  в  отеле  "Санкт-Петербург".  Там  вы
получите записку, адресованную Джорджу Харрису, в  ней  будет  написано,
где взять портфель. Портфель, учтите, должен быть  на  замке,  и,  прошу
вас, берегите его. Вам все ясно?"
   Мне все было ясно, кроме одного:  возвращаться  ли  немедленно  после
того, как я получу портфель. "По вашему усмотрению, - сказал  он.  -  Но
что бы ни произошло, не связывайтесь со мной ни на каком этапе пути,  ни
строчки ни по какому поводу... Если  все  понятно  -  поезжайте,  и  чем
скорее, тем лучше. Я немного провожу вас в автомобиле..."
   Вот, насколько я помню, все, что сказал мне Мандерсон в тот вечер.  Я
направился в свою комнату, переоделся и быстро спустился  в  библиотеку.
Что волновало меня? Не  столько  сам  характер  поручения,  сколько  его
внезапность. Мне кажется, я говорил вам, - он повернулся к Тренту, - что
Мандерсон, как всякий американец, тяготел то к длинному действию романа,
то к мелодраме, то к короткой, как мелкое или  гениальное  жульничество,
мистификации. В этом случае Мандерсон представал во всей своей  красе...
В библиотеке он протянул мне толстый кожаный бумажник - размером  восемь
на шесть дюймов, скрепленный скобой с  замочком.  Я  еле  всунул  его  в
боковой карман. Потом уже, подгоняя машину из гаража к подъезду, я вдруг
вспомнил, что в кармане всего несколько шиллингов.
   В последнее время я довольно щедро расходовал деньги - друзья, погоня
за респектабельными сынками, которые лихо развлекаются  на  родительские
деньги... Все это завело меня в такие  расходы,  что  я  впал  в  долги.
Однажды мне ничего не оставалось делать, как обратиться к Мандерсону. Он
выслушал мои признания с мрачнейшей улыбкой, а затем выложил необходимую
сумму в счет жалованья, и я не помню, совершал ли он хоть одно свое дело
с таким удовольствием и дружелюбием.
   Следовательно, в этот вечер Мандерсон знал, что я без денег. Знал  об
этом и Баннер, у которого я занимал на мелкие расходы.
   У меня не было иного выхода - поставить машину и сказать Мандерсону о
своем затруднении... Как только я упомянул  слово  "расходы",  рука  его
моментально потянулась к заднему карману, в котором у него всегда лежали
крупные  купюры,  это  была  настолько  укоренившаяся  привычка,  что  я
вздрогнул, увидев, как остановилась  его  рука.  К  моему  еще  большему
удивлению, он тихо выругался, чего с ним никогда не бывало...  Я  решил,
что он потерял кошелек, но как это могло отразиться на его замысле? Ведь
всего неделю назад, когда я ездил в Лондон по всевозможным поручениям, в
том числе и бронировать каюту для мистера Джорджа Харриса, я получил  из
банка тысячу фунтов для мистера  Мандерсона,  и  все,  по  его  просьбе,
мелкими купюрами. Я не знал, для чего ему такая большая сумма наличными,
но пачки купюр все еще хранились в запертом  столе,  во  всяком  случае,
накануне, сидя за столом, он перебирал их в моем присутствии.  Однако  к
столу он не подошел. Я видел, как он душит в  себе  гнев.  "Подождите  в
машине, - произнес он обычным голосом. - Я достану денег..."
   Я вышел на лужайку перед домом, закурил  и  без  конца  задавал  себе
вопрос: где же та тысяча фунтов? С этим вопросом я  бессмысленно  бродил
взад-вперед, и вдруг до меня донеслись слова - я могу повторить,  забыть
их невозможно: "Я сейчас  ухожу.  Марлоу  уговорил  меня  покататься  на
машине под луной. Он очень на этом настаивает. Я  думаю,  он  прав,  это
поможет мне заснуть".
   Я уже говорил, что за четыре года ни разу не слышал, чтобы  Мандерсон
лгал даже по самому незначительному поводу. Такова была его  мораль.  Но
что я услышал только что? Не ответ на  ,  вопрос,  нет,  -  добровольное
заведомо ложное  утверждение.  Случилось  невообразимое...  Меня  словно
вкопали у окна, и я парализованно стоял до тех пор, пока не услышал  его
шаги у входной двери,  и  тогда  только  двинулся  к  машине...  Там  он
протянул мне деньги. "Здесь около тридцати фунтов. Я занял  у  жены",  -
сказал он, и я машинально сунул их в карман...
   Помню, мы еще обсуждали предстоящую поездку. Этот путь  я  проделывал
не раз, но пока мы  говорили,  все  мое  нутро  клокотало  от  внезапных
подозрений и страха. Я не знал, чего бояться,  но  уже  чувствовал,  что
наступила какая-то беда и я в ней замешан... Это был страх без  врага  и
видимой опасности. Принять за врага Мандерсона я не мог. Но эта  ложь  и
ничем не объяснимая ситуация с деньгами...
   Примерно на расстоянии мили от  дома  Мандерсон  попросил  остановить
машину. "Вам все ясно?" - спросил он. Я с усилием  вспомнил  и  повторил
данные мне инструкции. "Хорошо, тогда - до свиданья". Это были последние
слова, которые я услышал от Мандерсона.
   Марлоу встал и на миг зажал ладонями глаза, но тут же заложил руки за
спину, глядя на каминный огонь.
   - Полагаю, вы оба знаете, что такое у автомобиля задний отражатель? -
спросил  он.  Трент  кивнул,  мистер  Копплс,  в  котором  жило   легкое
предубеждение против автомобилей вообще, в  двух  словах  с  готовностью
признал свое невежество. - Это круглое, чаще прямоугольное зеркальце,  -
объяснил Марлоу, - установленное справа перед водителем,  чтобы  он  мог
видеть, что делается позади. Так вот, когда машина тронулась, я увидел в
этом зеркальце то, о чем мне хотелось бы забыть...  Лицо  Мандерсона,  -
добавил он тихо. - Он стоял на дороге и смотрел мне вслед. Луна освещала
его лицо... Великая вещь - привычка. Я не шевельнул ни рукой, ни  ногой,
чтобы затормозить. Вы читали, безусловно, об "аде, который в глазах" но,
вероятно, не представляете, насколько эта метафора точна. Если бы  я  не
знал, что там стоит Мандерсон, я бы не узнал его  лица.  Это  было  лицо
сумасшедшего: зубы обнажены в безмолвном оскале зла и триумфа.  Глаза?..
В маленьком зеркале я видел только лицо...
   В  своей  рукописи,  мистер  Трент,  вы   пишете,   как   молниеносно
группируются идеи вокруг какой-нибудь внезапно вспыхнувшей мысли. И  это
верно. Огромная концентрация злой воли, сверкнувшая в глазах Мандерсона,
дала  мне  стремительный  толчок   к   раздумью.   Я   размышлял   почти
хладнокровно, потому что понял, по крайней мере, кого  надо  бояться,  и
инстинкт предупредил меня, что не время давать  волю  чувствам.  Человек
ненавидел меня безумно. Это было очевидно. Но его лицо сказало мне,  как
сказало бы любому, больше этого: в лице была ненависть  удовлетворенная,
вознагражденная, что ли. Человек был извращенно счастлив, отправляя меня
навстречу судьбе. Но какой судьбе?
   Я остановил машину, проехав всего ярдов 200 - 250. Поворот уже  скрыл
меня от того места, где  вышел  Мандерсон.  Я  откинулся  на  сиденье  и
попытался  проанализировать  ситуацию.  Что-то  должно  было   со   мной
случиться. В Париже? Вероятно. Иначе для чего бы меня направляли туда  с
деньгами и билетом? Но почему Париж? Я не находил ответа  и  вернулся  к
обстоятельствам отъезда. Эта "прогулка при луне" -  что  скрыто  в  этой
лжи?.. Мандерсон, говорил я себе, будет  возвращаться  без  меня,  в  то
время как я в пути на Саутгемптон. Что он скажет в доме, оправдывая  мое
отсутствие? И наконец, где та злополучная тысяча фунтов? И тут же пришел
ответ: эта тысяча фунтов в моем кармане!
   Я вылез из машины. Колени мои дрожали. Мне казалось, что  я  разгадал
интригу. Вся история с документами и необходимостью их доставки в  Париж
- фикция. И я четко представил весь свой предполагаемый путь  от  начала
до конца. Итак, я украл крупную сумму денег и пытаюсь удрать  из  Англии
со всеми предосторожностями, что неопровержимо доказывают  мою  вину.  В
Саутгемптоне я оставляю машину Мандерсона не назвавшись. В  Париже  живу
под чужим именем, с измененной внешностью. Мандерсон наводит на мой след
полицию, меня арестовывают, и все мои объяснения звучат нелепо.
   Вообразив весь этот ужас, я вытащил из кармана  толстый  бумажник,  в
который вполне могла уместиться тысяча фунтов  даже  в  мелких  купюрах.
Однако когда я взвесил бумажник на  ладони',  мне  показалось,  что  там
значительно больше. Что еще вложено, чтобы  подкрепить  обвинение?  Ведь
тысяча фунтов - не такая  уж  великая  сумма,  ради  которой  стоило  бы
пренебречь мыслью о каторге... В страшном возбуждении я взломал замочек.
   Марлоу вдруг умолк и подошел к дубовому  столу.  Открыв  ящик,  вынул
коробку с ключами и  выбрал  самый  маленький,  подвешенный  на  красной
ленточке. Протянул его Тренту.
   - Это ключ к замочку, который я взломал. Я бы избавил себя от лишнего
труда, если бы предварительно сунул руку в левый  карман  моего  пальто.
Мандерсон, должно  быть,  опустил  туда  ключ,  когда  пальто  висело  в
передней или когда сидел рядом со мной в машине. Я обнаружил  его  через
два  дня  после  смерти  Мандерсона,  полицейскому  обыску   для   этого
достаточно пяти минут. И потом я -  с  бумажником  и  его  содержимым  в
кармане, с фальшивым именем и  бутафорскими  очками  -  я  бы  истерично
объяснял, что ничего не знал о деньгах и ключике.
   Трент покачал ключик за ленточку, сухо улыбнулся:
   - Я нашел бумажник со взломанным  замочком  на  туалетном  столике  в
комнате Мандерсона. Это вы положили его туда?
   - У меня не было причин  прятать  его,  -  сказал  Марлоу.  -  Однако
вернемся к той ночи... Я открыл бумажник при свете автомобильных фар,  и
первое, что мне бросилось в глаза, помимо денежных пачек.., там был... -
Он сделал паузу и посмотрел на Трента.
   - Прошу вас, не втягивайте меня  в  свои  догадки,  -  сказал  Трент,
встретившись с Марлоу глазами. - В рукописи я уже отдал  должное  вашему
уму.
   - Хорошо, - согласился Марлоу. - Однако будь на моем месте вы, вы  бы
заранее предположили, что там лежит кошелек Мандерсона.  Увидев  его,  я
вспомнил и растерянность, и удививший  меня  гнев  Мандерсона,  когда  я
просил у него денег. Он сделал неверный шаг -  положил  свой  кошелек  с
остальными деньгами, зная, что мне все равно придется давать на  дорогу.
Как бы там ни было,  кошелек  существенно  усугублял  мое  преступление.
Каково же было мое потрясение, когда я обнаружил  в  бумажнике  еще  два
маленьких кожаных мешочка, хорошо мне знакомых:
   Мандерсон хранил в них бриллианты, скупленные в  последнее  время  за
бешеные деньги. Все мы воспринимали это увлечение Мандерсона  как  новую
забаву, а тут мне раскрылась вся глубина и давность его замысла.
   Мне  пора  было  действовать.  Я  покинул  Мандерсона   примерно   на
расстоянии мили от  дома.  Ему  потребуется  минут  пятнадцать-двадцать,
чтобы вернуться и рассказать домашним об ограблении. Вероятно, он тут же
позвонит в полицию. Мы расстались с Мандерсоном минут пять-шесть  назад;
догнать его будет легко, и наступит объяснение. Все мои страхи  исчезли,
растворились  в  ожидании  того  удовлетворения,  которое   я   испытаю.
Наверное, было немного людей, которые бы стремились к такой же беседе  с
Мандерсоном, но я был ослеплен гневом и не думал о том, что произойдет.
   Я развернулся и на предельной скорости поехал  в  сторону  дома,  как
вдруг раздался звук выстрела, впереди, справа  от  меня.  Я  моментально
остановил машину. Первая моя мысль - Мандерсон стреляет  в  меня.  Потом
сообразил, что звук был слишком слабым, что я покинул Мандерсона как раз
за тем поворотом, который был теперь на расстоянии  сотни  ярдов.  Через
минуту, медленно двинувшись дальше, я  остановил  машину.  В  нескольких
шагах от меня лежал Мандерсон.
   Марлоу замолчал. Молчал и Трент. Мистер  Копплс  лихорадочно  теребил
жидкую бороду.
   - Он лежал на спине, - продолжал Марлоу, - руки раскинуты,  куртка  и
пальто расстегнуты; лунный свет падал на его белое лицо и пластрон; свет
отражался в его оскаленных зубах и в одном глазу,  другой..,  другой  вы
видели.... Он был безусловно мертв. Из раздробленного отверстия в черепе
за ухом еще стекала струйка крови.  Рядом  лежала  его  шляпа  и  у  ног
револьвер... В страшные эти секунды я понял  всю  полноту  грозящей  мне
опасности. Дело уже касалось не только моей свободы и чести - меня ждала
смерть на эшафоте. Чтобы уничтожить меня, он без  колебания  покончил  с
собой, оборвал жизнь, которая, без сомнения, находилась уже под  угрозой
саморазрушения, и последняя агония самоубийцы была окрашена радостью при
мысли, что я последую за ним. Положение рисовалось мне безнадежным. Труп
Мандерсона кричал о том, что убийца - я.
   Я  поднял  револьвер  и  сразу  почувствовал,  что  он  мой.  Видимо,
Мандерсон взял его, когда я выводил машину.
   Я нагнулся над телом и  убедился,  что  в  нем  не  осталось  никаких
признаков жизни. Должен вам сказать, ни  тогда,  ни  впоследствии  я  не
заметил царапин на  запястьях.  Но  у  меня  нет  сомнения  в  том,  что
Мандерсон предумышленно поранил себя до того как спустил  курок,  -  это
было частью его плана...
   Марлоу подошел к столу и оперся на него руками.
   - Я хочу, - сказал он очень серьезно, -  чтобы  вы  поняли,  в  каком
состоянии я принимал свое решение... Я бродил вокруг  трупа  с  четверть
часа, продумывая все до деталей, как в шахматной игре. Моя  безопасность
зависела  от  того,  смогу  ли  я  разрушить  планы  одного   из   самых
предусмотрительных людей, которых я когда-либо встречал.
   Два простых хода  наметились  сразу.  Я  мог  принести  в  дом  тело,
рассказать все, передать документы, деньги  и  бриллианты  и  довериться
спасительной силе невиновности. Я представил себе, как несу в дом  тело,
как даю полный отчет, сознавая при этом всю абсурдность моего  ничем  не
подкрепленного рассказа о злодейском замысле человека, который, как всем
известно, не сказал мне ни единого плохого слова.  Коварство  Мандерсона
опережало меня на каждом  шагу...  Я  попытался  представить  себе,  как
выкладываю все это адвокату, и видел в его глазах полную безнадежность.
   Какие же у меня оставались шансы на смягчение наказания?
   Я не сбежал. Я принес в дом тело, вернул деньги и  драгоценности.  Но
как бы это помогло мне? Мой  поступок  приписали  бы  внезапному  страху
после  убийства,   когда   преступнику   вдруг   не   хватило   мужества
воспользоваться плодами преступления. Короче говоря, этот план не  давал
мне никакого выхода из создавшегося положения.
   Второе, что я мог сделать, - воспользоваться ситуацией  и  немедленно
бежать. Но оставалось тело Мандерсона. Что бы я  с  ним  ни  сделал,  на
рассвете полиция, извещенная об исчезновении  Мандерсона,  перекрыла  бы
все дороги, порты и вокзалы, и во  все  концы  полетели  бы  телеграфные
запросы. Можно представить себе, с какой энергией  взялась  бы  за  дело
полиция, - Мандерсон!.. Через сутки весь  мир  пустился  бы  за  мной  в
погоню, уж Европа во всяком случае, и не думаю, что на земле  был  такой
уголок, где человек, обвиненный в  убийстве  Мандерсона,  мог  бы  найти
пристанище.
   И  наконец  -  ложь.  Могла  ли  она  спасти  меня?  Вариантов   было
достаточно, но каждый из них разбивался об одно и то же  препятствие:  я
склонил Мандерсона поехать со мной, живым Мандерсон не вернулся...
   Так я топтался вокруг мертвеца, и гибель, казалось, подступает ко мне
все  ближе...  Многократно  в  бессильном  моем  уме  проносились  слова
Мандерсона, сказанные жене: "Марлоу уговорил меня поехать прокатиться на
машине. Он очень настаивает на  этом".  Я  повторил  их  вслух  и  вдруг
открыл, что произношу фразу голосом Мандерсона.
   Как вы знаете, мистер Трент, мне удается  имитация.  Я  воспроизводил
голос Мандерсона много раз, и даже Баннер не отличал его  от  истинного.
Это был, помните, - Марлоу  повернулся  к  мистеру  Копплсу,  -  сильный
властный голос с долей металла, и подражать ему было не так уж трудно. Я
вновь осторожно повторил эти слова. Вот  так...  -  Он  произнес  их,  и
мистер Копплс удивленно раскрыл глаза. - План возник в полминуты.  Я  не
задерживался над разработкой деталей, был дорог  каждый  миг.  Я  поднял
тело и  положил  на  дно  машины,  покрыл  ковриком;  подобрал  шляпу  и
револьвер. Ни следа, думаю, не осталось на лугу. По дороге  к  дому  моя
схема с такой быстротой и легкостью обрела форму, что я  едва  сдержи