т у сочинского причала. В коридорах, салонах и барах ни души
- все в городе. Только у бассейна на шлюпочной палубе суетится молодежь:
его снова наполнили, и девушки в купальниках, подсвеченные снизу, кажутся
пестрыми экзотическими рыбами в зеленоватой цистерне аквариума. Здесь мне
делать нечего - стар. Может быть, стар и для молчаливого поединка, который
начал с надеждой выиграть без осечки. Смогу ли? Настораживает не только
железобетон легенды, но и личность ею прикрытого. Пауль Гетцке не просто
военный преступник, скрывшийся в тихом омуте заурядной московской
комиссионки. Залег сом на дно под корягу и не подает признаков жизни. Нет!
Не зря же его дублировали во встрече со смертью в оккупированной Одессе, и
не зря он дублировал незаметно исчезнувшего в германском концлагере
Сахарова. Как это было сделано, выяснится впоследствии, а зачем, ясно и
сейчас.
  Пока же сом лежит под корягой.


  Я РАССКАЗЫВАЮ ГАЛКЕ

  С пляжа Галка возвращается одна - Сахаровы остались обедать в городе.
  - А потом снова на пляж. У нее даже шкура задубела на солнце, а он из воды
не вылезает. Мы с Тамарой три часа провалялись на пляже, пока он плавал.
  - За буйки?
  - Конечно. Марафонский заплыв на полдня. И знаешь что? Мне все кажется,
что он не просто плавает, не из удовольствия...
  Галка колеблется, не решаясь высказаться определеннее.
  - Тренируется? - подсказываю я.
  - Вот именно. Ты не боишься, что он сбежит, скажем, в Батуми? Граница
рядом.
  - Не сбежит. Во-первых, это не просто граница, это наша граница. Даже с
аквалангом не проскользнешь. А во-вторых, он слишком уверен в своей
безопасности. При желании он мог бы остаться за пределами нашей страны в
одной из своих туристских поездок. Ведь у него наверняка были такие
поездки?
  - Тамара говорит, что были. Кажется, в Чехословакию ездили или в Швецию.
Куда-то еще.
  - В Чехословакию он ездил, возможно, только для связи с кем-нибудь, кто
одновременно туда приезжал с Запада. А в Швеции вполне мог остаться. Но не
остался, как видишь.
  - Тогда не возникала опасность разоблачения.
  Галка, наверно, права. Опасность разоблачения возникла. Он, безусловно,
узнал и меня и Галку еще на морском вокзале в Одессе. Поверил ли он в мой
юридический камуфляж? Вероятно, нет. Члена коллегии защитников я сыграл
наудачу с апломбом, но, как говорится, по касательной, неглубоко и
неубедительно. Близость Галки к криминалистике, должно быть, насторожила.
  Я пробую представить себя на его месте.
  Первая реакция, понятно, настороженность. Гриднев и Галка, конечно, узнали
его, но скрывают, делают вид, что поверили в гедониста из комиссионного
магазина, любителя вкусно и сытно жить. А если игра, то зачем?
Сомневаются, не убеждены, растеряны или же, замаскировавшись, решительно
начали, как у них говорят, разоблачение военного преступника? Любительски
неумело или опираясь на специальную выучку профессионалов? Вероятнее
первое. Сначала присмотреться, прислушаться, разглядеть получше, проверить
поточнее, а потом уже действовать, на ходу передоверяя розыск специалистам
этого дела. А куда пойдут специалисты? В архивы, искать следы Пауля Гетцке
- будем считаться с их терминологией, - казнен по приговору одесского
подполья, а довоенный Сахаров почему-то не оставил следов. Ни школьных
тетрадок, ни дневников, ни писем. Документация Наро-Фоминского
райвоенкомата, где призывался Сахаров, утрачена в годы войны, архивы
гитлеровских концлагерей уничтожены в панике германского отступления,
документированная биография Сахарова начинается с возвращения из плена.
Чистенькая биография, без пятнышка, подкрепленная неопровержимым
свидетельством матери, радостно встретившей своего без вести пропавшего
сына. И уймутся сыщики, как бы ни божился Гриднев, что я - Гетцке, а не
Сахаров.
  Так предположительно может рассуждать Сахаров, судя по его поведению на
борту "Котляревского". А заплывы? Почему же не поплавать, если умеешь.
  - Между прочим, все сходится, даже пасьянсы. Только не Тамара - он сам их
раскладывает. Страстишка. О пасьянсе Бисмарка поэтому пришлось умолчать.
  Тон у Галки бодрый, с этакой самоуверенностью удачливого рыбака, твердо
рассчитывающего на то, что рыба от него не уйдет. Охладим.
  - Пасьянсы, Галочка, на весах Фемиды как доказательство идентичности
Сахаров-Гетцке весят не больше, чем его манера закуривать, купаться и
грызть ногти. А на его чаше весов - гиря. Весомая. Короче говоря, в
Апрелевке, под Москвой, живет родная мать Сахарова.
  Галка недоумевает.
  - Почему в Апрелевке? Ты же сказал - в Одессе.
  - В Одессе живет Волошина, а в Апрелевке - Сахарова.
  Галка пугается.
  - Мать настоящего?
  - Мать настоящего.
  - Неужели же она поверила и признала этого?
  - Увы.
  - Значит, мы ошиблись.
  У Галки бледность сквозь загар матово-серая. Я рассказываю Галке о
послевоенной биографии Сахарова, не скрывая своих сомнений. Ошиблись? Не
убежден. Конечно, признание матери - беспроигрышный вариант, но...
  - Что меня смущает, Галчонок? Личность матери. Какая мать - не
пенсионерка, не инвалид, а работающая, с вполне приличным заработком,
согласится получать от сына-студента, не имеющего ни специальности, ни
штатной работы, нынешних двести, а тогда по две тысячи рублей ежемесячно?
Говорит, что сын хорошо подрабатывал переводами с немецкого языка. Оставим
"язык" и вникнем в "переводы". Можно ли было зарабатывать в конце
сороковых - в начале пятидесятых годов, не будучи
специалистом-переводчиком, случайными переводами не менее трех тысяч в
месяц? Две ведь он посылал матери, а самому что-то нужно было: квартира,
питание, транспорт, кино, девушки - не монахом жил. И посуди, какая мать,
даже простая полуграмотная женщина, не заподозрила бы чего-то нечистого в
происхождении таких денег у рядового студента? А эта - учительница,
интеллигентка - даже не задумалась и, хотя учителей в подмосковных школах
совсем не избыток, тотчас же ушла на пенсию, как только закон позволил.
Чтобы ничто не мешало клубничку возделывать да на рынок сплавлять. И как
легко она, без огорчения, без обиды, отказалась от личных встреч,
согласилась на подмену их реденькой даже не перепиской, а просто отпиской
на пишущей машинке.
  Галка безжалостно подытоживает мои экскурсы в психику Сахарова.
  Я не прерываю, жду.
  - Может быть, вызвать Волошину из Одессы? - вдруг спрашивает она. -
Настоящая мать против псевдоматери.
  - Волошиной сейчас дороже всего собственное спокойствие. Сына она
фактически потеряла еще до войны, во время войны не вернула его, мысленно
похоронила после взрыва партизанской гранаты и воскрешать сейчас едва ли
захочет. Тем более для скамьи подсудимых.
  - Откажется от признания?
  - Убежден.
  - А Сахарова так просто не откажется.
  - Просто - да. А если усложнить? Если доказать опасность избранной ею
позиции, убедить, что Сахаров-Гетцке все равно будет разоблачен?
  В ответе я не нуждался: на лице Галки было написано все, что она думает.
Фактор времени! Разоблачить Волошина-Гетцке необходимо до его возвращения
в Москву, иначе он оборвет все связи и затаится. Еще раньше поэтому должен
состояться решающий разговор с матерью Сахарова - ведь Гетцке может
предупредить ее письменно или по телеграфу. До нынешнего дня он этого не
сделал: из Одессы не мог, в Ялте я не отходил от него ни на шаг, а
телеграфировать с теплохода не отважится, понимая, что это будет прямой
уликой. Значит, телеграмму он мог послать только из Сочи сегодня, после
того как избавился от наблюдения Галки, вернувшейся на теплоход. Личного
телефона у матери Сахарова в Апрелевке нет, поэтому междугородная
телефонная связь исключается, но Гетцке мог позвонить и кому-либо из своих
агентов, поручив ему предупредить или обезвредить Сахарову.
  - Обедай одна, Галина. Я иду в город, - говорю я.
  Галка ни о чем не спрашивает: все поняла. Только подсказывает:
  - Смотри не столкнись. Сегодня они обедают, наверное, где-нибудь
поблизости от пляжа, Я думаю - успеешь.
  И я успел.
  К сожалению, старого друга моего, Николая Петровича, в управлении не
оказалось: отдыхал где-то у себя на Полтавщине. Однако Корецкий времени не
терял: о расследовании здесь знали, из Москвы шифрограмма пришла, и
вежливый и решительный майор обещал сделать все, что требовалось: получить
разрешение прокурора на арест местной корреспонденции Сахарова, задержать
письма и телеграммы, отправленные им в подмосковный поселок Апрелевку, а
также проследить все его телеграфные и телефонные переговоры с Москвой,
имеющие хотя бы косвенное отношение к интересующей нас ситуации. Всю
информацию я должен был получить завтра утром на теплоходе после его
прибытия в Сухуми.
  Тут же я связался с Москвой и Сухуми. В Сухуми потребовал задержать до
проверки всю телеграфную корреспонденцию, адресованную Сахарову до
востребования, а в Москве снова вызвал Корецкого.
  - Что случилось? - удивился тот.
  - Проследите за Сахаровой. Ее могут предупредить или даже устранить - не
исключена и такая возможность. Не прозевайте. Проконтролируй всю ее
переписку, в особенности телеграммы на ее имя, которые могут прийти в эти
дни. Вообще с ней требуется разговор по душам, откровенный и
бесхитростный, - не сомневаюсь, что поймет. Только с таким разговором
придется подождать - нет еще у нас данных для этого разговора.
  - Между прочим, звонил Ермоленко.
  - Есть новости?
  - Нашел кончик ниточки к однополчанину Сахарова. Подробности завтра к
вечеру.
  - Только учти: у нас в запасе четыре дня. А точнее, даже три. В
воскресенье с трапа "Котляревского" на одесский причал должен сойти уже
Пауль Гетцке, а не Михаил Сахаров. И сойти с полагающимся эскортом. Вот
так.
  На теплоход возвращаюсь раньше Сахаровых. Отлично. Не придется подыскивать
объяснения своей внеплановой экскурсии в город.


  Сухуми

  "ПОШЕЛ КУПАТЬСЯ ВЕВЕРЛЕЙ"

  Я просыпаюсь рано, часов в шесть или в семь, не знаю точно, - наручные
часы на столе, и очень уж не хочется к ним тянуться. Сквозь зашторенные
окна просвечивает мутное, дождливое небо с сизым оттенком воедино
смешавшихся моря и туч. Галка спит, уткнувшись носом в подушку.
  Да завтрака можно еще часок полежать, подумать. Длинный вчерашний вечер, а
информации - кот наплакал. Сахаровых до ужина мы видели; что они делали в
городе, не знали, а у капитана, естественно, ничего обсуждать не могли. И
только тогда уже, когда все было съедено и выпито и закурили мы с
капитаном по настоящей гаванской сигаре, он как бы мимоходом напомнил мне
о том, что на время ужина спряталось у меня в подсознании.
  - А я вашего бородача знаю, - неожиданно сказал он.
  - Вы его за нашим столиком видели?
  - Нет, с мостика. На шлюпочной палубе. Вы рядом стояли.
  - А откуда же вы его знаете?
  - Прошлой зимой был в Ленинграде. Обедал в "Астории", дня три-четыре
подряд. Так он в компании немцев тоже там обедал. Столы рядом. Я его и
запомнил - очень уж колоритная внешность.
  - Вы сказали: в компании немцев?
  - Да, туристов из ГДР. Он сидел с ними. И говорил как немцы. Я немецкий
знаю.
  - Вы не ошиблись? Может быть, случайное сходство?
  - Нет, не ошибся. На зрительную память не жалуюсь.
  "Выяснить, был ли Сахаров прошлой зимой в Ленинграде", - мысленно отметил
я и тут же подумал: а что, если он не подтвердит этого? Тратить время на
запросы и розыск? И что это даст? Захотелось поболтать на языке, который
он считал родным в годы своего гестаповского бытия. Ничем он при этом не
рисковал и ничего не боялся: мало ли о чем можно разговаривать за
ресторанным обедом. Кстати, я тут же поинтересовался, не слышал ли
капитан, о чем они разговаривали.
  - По-моему, они интересовались антиквариатом.
  Что ж, это вполне согласуется с новой ролью Пауля Гетцке, в которой он,
по-видимому, весьма преуспел. Я сказал об этом Галке, когда возвращались
от капитана, и она со мной согласилась. Встречи Сахарова, если они и
планировались, происходили едва ли в столь многочисленной и шумной
компании. Но одно было для меня несомненно: подлинный Сахаров, вырвавшийся
живым из концлагеря, едва ли стал бы искать встречи с немцами только для
того, чтобы поговорить на их родном языке.
  И мне вдруг ужасно захотелось сказать ему, Сахарову-Гетцке, о том, что
капитан запомнил и узнал его. Интересно, подумал я, сумеет ли он не
вздрогнуть, не смутиться, сохранить свое каменное спокойствие и, должно
быть, многократно отрепетированную, равнодушную усмешечку? Случай тотчас
же представился. У лифта мы лицом к лицу столкнулись с Сахаровыми,
подымавшимися с палубы салонов из кинозала. Я мгновенно сыграл слегка
захмелевшего человека, шумно обрадовался и обнял обоих вместе, как старый
друг. Сахаров осторожно отстранился, а Тамара спросила:
  - Роскошный был ужин?
  - Мировой! А какой ром! Жидкое золото!
  - Красиво изъясняетесь, - поморщился Сахаров. - Предпочитаю всяким ромам
хороший армянский коньяк.
  - Коньяк тоже был, - продолжал я, умышленно не замечая его насмешливой
снисходительности, - а капитан вас знает, между прочим.
  Сахаров не вздрогнул, даже не моргнул, только чуть-чуть насторожился.
  - Странно, - сказал он, - я даже его в лицо не знаю. Никогда не
встречались.
  - Встречались. Вместе обедали зимой в ленинградской "Астории".
  - Я не обедал зимой в ленинградской "Астории", - отрезал Сахаров. -
Капитан ошибся. Мало ли бородатых людей на свете. Со мной часто кланяются
незнакомые люди. Я отвечаю из вежливости.
  Тема ленинградского обеда была исчерпана, развивать ее не имело смысла, и
мы разошлись по каютам. Но я все-таки попал в цель: Сахаров уклонился от
объяснений, предпочел умолчать о пустяковом, но, видимо, существенном для
него событии.
  - Не спишь? - спрашивает Галка, подымая с подушки голову.
  - Не сплю.
  - В Сухуми не выйдешь. Дрянь погода.
  - Дрянь.
  - Ты что так односложен? Все о вчерашнем думаешь?
  - Думаю.
  - И зря. Ерунда все это.
  - То, что он скрыл свои контакты с немцами?
  - А что подтверждает эти контакты? Свидетельство капитана? Но он
действительно мог ошибиться: бородатых людей на свете вполне достаточно
для такой ошибки. И вообще, ты только на меня не сердись, Сашка, но дело,
как говорится, швах.
  - Чье дело?
  - Твое. Наше с тобой. Никаких фактических доказательств того, что он
Гетцке, а не Сахаров, у тебя нет. На психологических штришках обвинения не
выстроишь. Тем более когда у него такой непробиваемый щит.
  - Мать?
  - Да. Она не сознается.
  - Мы постараемся доказать ей опасность такой позиции.
  - На все твои доказательства она будет твердить одно: я мать. Кто лучше
матери знает своего сына? Это мой сын - и все. Попробуй опровергни.
  - А если доказательства будут неопровержимы?
  - А у тебя есть эти доказательства?
  - Пока нет.
  - Вот я и говорю, что швах дело.
  - Я не столь пессимистичен. К тому же у нас еще три дня. Кое-что выяснится
сегодня в Сухуми.
  - Пойдешь в город?
  - Конечно.
  - В такой ливень?
  - Подумаешь, ливень. У меня плащ есть.
  - Как ты объяснишь Сахаровым свое путешествие? Никто же не сойдет с
теплохода.
  - Никак не объясню. Дела. И пора уже открывать карты. Пусть
настораживается.
  В ресторане за утренним завтраком разговор только о дожде. Животрепещущая,
волнующая всех тема. Подошли к сухумскому причалу сквозь толщу
низвергающейся с неба воды. В город выходить нельзя.
  Сахаровым я ничего не объясняю - объяснит Галка, когда я уже буду на
берегу. А пока лениво тянем жвачку разговора, никого и ни к чему не
обязывающего, как вдруг Сахаров проявляет неожиданный интерес к профессии
Галки. Она охотно посвящает его в детали своих криминалистических
экспертиз.
  - Интересная у вас профессия, - говорит он, - не то что у вашего мужа.
  - Почему? - возражает Галка. - У Сашки тоже интересные дела попадаются.
  - У адвокатов по нынешним временам не может быть особенно интересных дел.
Интересные дела только у следователей с Дзержинской или Петровки, тридцать
восемь.
  Я бы не спрашивал Гетцке о том, что он считает особенно интересным делом,
но мне любопытно, что скажет об этом представитель торговой сети.
  Он отвечал охотно:
  - Я где-то читал, что не может быть создано ни детективного романа, ни
детективного фильма, скажем, о краже зонтика. Преступление должно быть
масштабным, чтобы заинтересовать публику.
  - Мне, как адвокату, известны только дела о разводах и разделе имущества.
Крупными их, пожалуй, не назовешь, но интересные были.
  - Расскажите, - просит Тамара.
  - Как-нибудь в другой раз, - вежливо улыбаюсь я и встаю. - В город не
собираетесь? Не надумали?
  - С ума сошли! Он же на весь день - типичный сухумский ливень. А мы думали
в обезьяньем питомнике побывать - так разве тронешься! Хоть к причалу
автобусы подавай - никто не поедет. - Тамара явно расстроена. - Даже в
бассейн идти не хочется - солнца нет. Буду вязать что-нибудь, как
примерная домохозяйка, или пасьянсы с Мишей раскладывать.
  - А вы, оказывается, любитель пасьянсов? - стараясь не быть ироничным,
говорю Сахарову. Но Сахаров не реагирует, сам спрашивает:
  - В шахматы играете? Хотите партию?
  Я с сожалением отказываюсь:
  - Не сейчас. Может быть, после обеда или вечером в курительной. Я тут
кое-какой материал из Москвы захватил - просмотреть надо. У меня ведь и
сухумские клиенты есть, - загадочно говорю я и, не давая возможности
Сахарову сделать ответный выпад, ретируюсь в свой коридор полулюксов.
  В каюте мы с Галкой устраиваемся на диванчике у окна и молчим. В дождливом
мареве сухумский порт выглядит прибалтийским, утратив все обаяние
кавказской Ниццы. И пальмы, и портовые краны одинаково серы. Людей не
видно. Лишь кое-где пробегают по асфальтовым пирсам портовики в длинных
дождевиках с капюшонами.
  - Сейчас пойдешь или подождешь, когда дождь кончится? - спрашивает Галка.
  Дождя я не боюсь, а подождать подожду. Может, Одесса или Москва вызовут в
рубку. Да и Корецкому надо еще подытожить собранные вчера материалы. Часок
посижу, подумаю.
  - Думай не думай, а его не поймешь, - вздыхает Галка. - Ну с какой стати
он о преступлениях заговорил? Зачем?
  - Он то осторожничает, то рискует, мы хладнокровно и расчетливо
накапливаем шансы. Я почти догадываюсь, зачем он пригласил меня играть в
шахматы.
  - Зачем?
  - Скажу после партии. Хочу проверить свою версию.
  - О чем?
  - О терпении. Сколько можно безмолвно ждать?
  - Темно что-то.
  - Подожди вечера - высветлю.
  Час проходит, а дождь не кончается и Москва молчит. Вздохнув, преображаюсь
в морского волка во время шторма - только капюшон от дождя заменен
видавшей виды кепкой - и резюмирую:
  - "Пошел купаться Веверлей, осталась дома Доротея". Придумай какое-либо
объяснение, Доротея, если спросят о моем внезапном исчезновении. Не зря же
я намекнул о мифических сухумских клиентах.
  И я окунаюсь в дождь.


  ДВА ПРОСЧЕТА ПАУЛЯ ГЕТЦКЕ

  В нашем сухумском отделении меня уже поджидали. Абхазские товарищи
оказались радушными и общительными хозяевами.
  Черноусый майор Алания действовал с неколебимой решительностью.
  - Во-первых, садись, товарищ полковник, и обсохни. Небеса разверзлись -
ничего не поделаешь. Насквозь промок, вижу: даже с пиджака капает. Ну а
во-вторых, поделись с нами своими заботами. С закрытыми глазами,
понимаешь, говорить трудно, а вот ты и приоткрой их, насколько нужным
считаешь. Самую суть, конечно.
  Я изложил "самую суть" и добавил, что прежде всего хочу познакомиться с
сообщением из Сочи, а затем поговорить с Москвой о дальнейшем
расследовании. Алания молча выслушал и сказал:
  - Извини, товарищ полковник. Есть другое мнение. Сочи и Москва пять -
десять минут подождут. А прежде всего надо, я думаю, связаться с Батуми и
предупредить пограничников: вдруг сбежит? Они, конечно, и так не
пропустят, но три глаза лучше, чем два. У тебя его фотокарточка есть?
  Мысленно соглашаясь с майором, извлекаю из бумажника моментальный снимок
Сахарова, сделанный во время его игры в волейбол на открытой палубе.
Сахаров - гол, бородат и мускулист - снят в п