а глухо гудит. - Ничего не забыто, Олесь.
  Он прав, конечно. Ничего не забыто. И Галка действительно его
недолюбливала. А в сорок первом мы все даже возненавидели его, когда он
пришел из городской управы с повязкой полицая и автоматом через плечо.
"Меня из ресторана силком взяли, как отец ни просил, - оправдывался он, -
только я своих трогать не буду". Но мы были неумолимы. "Свои у вас в
сигуранце, домнуле жандарм, а здесь, извините, своих у вас нету". Надо
честно сказать, никого из нас Тимчук не выдал, а впоследствии и работу
свою в полиции подчинил задачам нашей подпольной группы, и даже мне с
Галкой жизнь спас, все же его добровольное "полицайство" в сорок первом
году Галка ему долго не прощала. И Тимчук это знал.
  Сейчас он гладит пышные свои усы - кончики намокли в добром одесском пиве
- и, подмигнув, предлагает:
  - Повторим?
  - Повторим.
  - А помнишь, как ты мене завербовав?
  - Еще бы. На углу Новорыбной?
  - Ни. За мостом, где трамвайные рельсы из мостовой выковыривали...
  Мы действительно столкнулись тогда с Тимчуком. Я хотел было мимо пройти,
да что-то в лице его поразило меня - глухая, невысказанная, подспудная
ярость. Он не видел меня, смотрел сквозь меня, как грузили вырванные из
гнезд рельсы на желто-зеленый немецкий грузовик.
  - Интересуешься, как дружки твои хозяйствуют? - спросил я. - Стараются во
славу родной Транснистрии.
  - Бачу, - сказал он. - Грабят як бандюги.
  - Так они и есть бандюги. Не знал разве?
  - Узнал.
  Я тут же подумал, что полицай с таким настроением мог быть полезен
подпольщикам.
  - Так хоть ты по крайней мере не имеешь отношения к этому грабежу, - начал
я осторожно.
  - Имею, - вздохнул он. - Получен приказ самого одесского головы Пынти.
Все, что есть ценного в комиссионках, тут же забирать - и на склад
городской управы. Картинки, подсвечники, лампы настольные либо из бронзы,
либо из серебра, меблишку какую-нибудь редкую. Есть еще что-то в городе,
что бандитам пока не досталось. - От волнения он говорил по-русски чисто,
не переходя на украинский.
  - А хочешь помочь, чтоб не досталось?
  - Как?
  - Надо узнать номера грузовых отправлений, место назначения и вид
отправки: багажом или почтой. Сможешь?
  - Смогу.
  - Заметано. Ты когда днем свободен?
  - Лучше к часу. У нас сьеста, как говорит домнуле голова.
  - Встретимся на кладбище. Третий проход слева. У памятника купеческой
вдове Охрименко. Во вторник. Не опоздай - ждать не буду. А выдашь - тебе
же хуже. Поедешь прямиком не в рейх, а в рай.
  - Спасибо за веру, Олесь. Не обману.
  Седой не одобрил моей инициативы. Добровольно пошедший в полицаи не
заслуживает доверия. Но что сделано, то сделано. Встречу мне разрешили при
условии, что контролировать ее будут трое подпольщиков. При малейшей
опасности мне дадут возможность уйти.
  Но опасности не было. Тимчук точно выполнил задание и столь же точно
выполнял другие. Сведения, добываемые им, были верны и своевременны, а его
связи с сигуранцей и гестапо позволили спасти не одного человека, которому
угрожал арест или отправка на принудительные работы в Германию. Седой все
еще осторожничал и не расширял его связи с подпольем. Но кое с кем он его
все-таки связал. С Гогой Свентицким, например. С дядей Васей. С Галкой,
наконец, которой труднее всего было отлучаться из ресторана, а с Тимчуком
она всегда могла перемолвиться у себя на дворе или в подъезде, хотя Галка
была единственной из нас, которая ему все-таки до конца не доверяла.
  - Порядочный человек никогда бы не стал полицаем.
  - Он давно раскаялся, Галка.
  - Такие не раскаиваются. Такие мухлюют. Почуял, что крысы с тонущего
корабля побежали...
  Гибель дяди Васи и Веры (во внутренней тюрьме гестапо от нее не добились
никаких показаний) не привела к провалу нашей организации. Вынужденная
пауза не обнаружила ни слежки, ни провокаций. Но провокатор все-таки был.
Тот, кто знал связных и явку, знал и затаился. Почему? Знал мало, хотел
знать больше? Охотился за Седым, оставляя нас на закуску? Забравшись на
чердак, мы с Галкой часами перебирали всю нашу группу, пробуя втиснуть
каждого в незаполненную строчку кроссворда. Только я и Галка знали обоих
помощников Седого, но никто из нашей группы не имел связи с Верой, а
связанные с нею не знали нас. Арест Веры еще мог быть случайным -
какая-нибудь неосторожность, обмолвка, оброненная записка, - но
одновременный провал обоих был явно обдуманным тактическим ходом врага.
Кто же сделал этот ход? Мысли путались, кроссворд не решался.
  - Так можно всех подозревать, даже Седого, - злился я.
  - А Тимчук? - спрашивала Галка.
  - Тимчук не знал Веры.
  - Мог узнать.
  - Каким образом?
  - Кто-нибудь проболтался.
  - Кто? Вера была табу для всех.
  - Для нас. А ты знал связи Веры? Нет. А связи Тимчука? Тоже нет.
  Именно это упоминание о связях Тимчука и вывело меня на след предателя.
Тимчук давно уже предлагал мне привлечь к работе одного "подходящего
парня", который, мол, и в полицаи не пошел и на немцев не работает. Речь
шла о Федьке-лимоннике, торговавшем с лотка мелкими грушами-лимонками,
леденцами, похожими на подслащенное сахарином стекло, и папиросной
бумагой, которую он вырывал из альбомных изданий Брокгауза и Ефрона, где
листы ее вклеивались прокладкой между гравюрами. Книгами тогда в Одессе
топили печки-"буржуйки", и добыча доставалась Федьке легко, обеспечивая
заработок и приятельские связи с шатавшейся по рынкам румынской и немецкой
солдатней.
  Он мог быть кое в чем полезен для нас, но мог стать и опасным, потому что
разгадал истинное лицо Тимчука. Тот как-то проговорился о листовках, а
Федька загорелся, попросил привлечь к этой работе: "Листовку со слезами
целовал". Седой, которого я поставил в известность об этом, допускал
возможность провокации и предложил проверить Федьку, ограничив его
деятельность распространением листовок, а его связи с подпольем -
взаимоотношениями с Тимчуком. Где и кем печатались листовки и как они
попадали к Тимчуку, Федор не знал и не интересовался, выполняя задания как
солдат приказы непосредственного начальника.
  Именно это нас и успокоило, хотя должно было насторожить: молодой честный
парень, допущенный к делам, требующим отваги и мужества, естественно,
претендовал бы и на больший риск, и на большее к нему доверие. Но у Федьки
была другая цель. Он решил на свой риск и страх проследить связи Тимчука с
одесским подпольем и найти головы покрупнее и подороже тимчуковской.
Запыленный, серый и юркий, в собственноручно сшитых тапочках из сыромятной
кожи, он неслышно и незаметно день за днем терпеливо выслеживал Тимчука,
пока не засек его встречу со мной.
  Теперь "охотник" пошел по другому следу и легко обнаружил мою квартиру: я
в те дни болел и выходил только на встречу с Тимчуком да проводить в
первый и единственный раз посетившую нас Веру. И надо же было так
случиться, что именно в эти минуты и углядел нас Федька-лимонник. Я даже
заметил его на улице, только не придал значения: Федьку можно было
встретить в любом конце города. Но часа своего он дождался и выследил Веру
вплоть до гостиницы, а узнать, кем она там работает, было для него сущим
пустяком. Две головы он продал.
  Но почему он не продал третью голову - Тимчука? Да просто потому, что тот
мог утопить его на допросах, а сам по себе, как раскрытый подпольем
предатель, он был не нужен гестапо. Пешка, фоска, битая карта в игре. И,
понимая это, Федька берег Тимчука как кончик ниточки, связывающей его с
непокоренным городом. Но теперь уже Тимчук следил за ним и в конце концов
поймал его в часовой мастерской, под прикрытием которой орудовала
резидентура гестапо. Мы все сопоставили, все взвесили, прежде чем принять
решение.
  - Еще по одной, - предлагает Тимчук, стуча кружкой.
  Он долго молчит, разглядывая свою поросшую рыжим волосом руку, сжимая и
разжимая пальцы.
  - Ты где работаешь? - спрашиваю я, пытаясь отвлечься от воспоминаний.
  - Работаю? - удивляется он вопросу. - Портальный кран бачил? На пирсе.
Крановщиком.
  - Ну там твоя силушка не нужна.
  - Так я ж не о том. Вспомнилось. На кладбище був?
  - Зачем? Я и так все помню.
  - Ты же рядом стоял. Другие отвернулись, а ты бачив.
  Я действительно стоял рядом и не отвернулся. Нас было пятеро тогда на
кладбище у памятника одесской купчихе: Тимчук, я, Галка, Володя Свентицкий
и Леся, заменившая Веру. Именно нам и поручил Седой привести приговор в
исполнение. Фанерная дощечка с надписью "Провокатор гестапо. Казнен по
приговору народных мстителей" была уже заготовлена, веревка тоже. Мы
только забыли о табурете, или ящике, который следовало выбить из-под ног
повешенного. Федор стоял на коленях с кляпом во рту под узловатым
отростком клена. По-моему, он уже умер заживо.
  Володька взял веревку и глядел на дерево, не зная, что делать. Галка
стояла позеленевшая, как от морской качки. Не двигались и мы с Лесей.
Тогда Тимчук сказал: "А ну-ка отвернитесь, хлопчики. Негоже дерево трупом
поганить. Я его породил, я же его и кончу..."
Вот тогда я и запомнил эти поросшие рыжим волосом могучие руки.
  - Пора, Тим, - говорю я, вставая из-за бочки. - Пошли. Отплытие в шесть.
Приходи к причалу.
  - Приду. Не серчай, что вспомнилось. Темное тоже не забывается.
  - Темное ушло, Тим. Светлое осталось.
  Мы подымаемся из подвальчика на залитую солнцем улицу, а в ушах звенят
серебряные трубы Довженко:
  "Приготовьте самые чистые краски, художники. Мы будем писать отшумевшую
юность свою".


  ОТПЛЫТИЕ

  Черно-белый красавец "Иван Котляревский" стоит у причала морского вокзала.
  Длинные руки лебедок играючи перебрасывают грузы в разверстые пасти трюма.
Многоэтажный дворец над ним пока еще пуст - театральный зал перед
премьерой, причем иллюзию дополняют контролеры у трапа в белоснежных
куртках и фуражках с золотыми "крабами".
  Где-то наверху, на пятом или шестом этаже, и наша каюта на открытой
палубе, над которой вытянулись одна за другой серыми дельфиньими тушами
шлюпки, покрытые натянутым брезентом. Теплоход был копией "Александра
Пушкина", на котором я ходил в круиз из Ленинграда в Гавр прошлой осенью,
- тот же черный остов и белые палубные надстройки, та же радиомачта и косо
срезанный конус трубы с полоской сверху - этаким алым галстуком на белом
моряцком мундире.
  Мы только что отобедали в ресторане на вокзальной веранде и сидим у
чемоданов на причале на приятном морском сквознячке. До отплытия еще
больше часа. Я молчу.
  - Ты что раскис? - спрашивает Галка.
  - Жарко. - Мне не хочется объяснять.
  - Здесь совсем не жарко. Грустно, что уезжаем, да?
  - Грустно, конечно.
  - Встречи с прошлым не всегда радуют.
  - Галя! - зовет кто-то рядом.
  Я оборачиваюсь и вижу, как немолодая, хорошо скроенная блондинка в
небесно-голубых брюках и желтой кофточке бросается к Галке.
  - Ты провожаешь или едешь?
  - Еду, конечно.
  - Мы тоже. Шлюпочная палуба. Полулюкс. Сто двадцать четвертая.
  У нас тоже шлюпочная палуба и такая же каюта-полулюкс. Но Галка не
хвалится.
  - Ты с кем? - не унимается блондинка.
  - С мужем. Знакомься.
  Я встаю.
  - Гриднев, - говорю как можно суше: блондинка мне не нравится.
  - Сахарова Тамара, - отвечает она и, подумав, добавляет: - Георгиевна... А
у тебя интересный муж, Галина, - она оглядывает меня с головы до ног, - и
одет...
  - Старый пижон, - смеется Галка.
  - Из какой сферы? Наука, искусство, спорт, торговля?
  - Пожалуй, наука, - говорю я неохотно.
  - Доктор или кандидат?
  Кто-то спасает меня от допроса. С криком "Миша!" блондинка ныряет в
сутолоку у трапа.
  - Что это за фея?
  - Моя косметичка.
  - Зачем тебе косметичка?
  - Работа в Институте судебной экспертизы еще не избавляет меня от
необходимости следить за своей внешностью.
  - А это ее муж, наверно?
  - Вероятно. Я с ним незнакома.
  Мужчина с иссиня-черной бородой с проседью, примерно моего роста и моего
возраста, даже не посмотрел в мою сторону.
  - Чем он занимается?
  - Оценщик в комиссионном магазине на Арбате.
  - Интеллектуальная профессия.
  - Зато выгодная. Может поставить твой пиджак за полсотни, положить под
прилавок и позвонить своему знакомому, падкому на шмотки. А тот еще
подкинет ему четвертной.
  - В криминалистике это имеет определенное название.
  - Имеет.
  - Что-то меня не тянет к такому знакомству.
  - Для твоей профессии полезны любые знакомства.
  Я ставлю чемоданы на освободившуюся скамейку и не собираюсь вставать.
  - Пусть все пройдут. Да и Тимчука пока нет.
  - А я тут, - возвещает обладатель запорожских усов в украинской расшитой
рубашке. В руках у него бутылка пива и два бумажных стаканчика. Третий с
мороженым.
  - Этот, должно быть, для меня, - смеется Галка и целует Тима в его
пушистые усы. - Какой богатырь! Прямо из Гоголя. Был Остап, стал Тарас. Ты
что вчера про меня Сашке наговорил?
  Я объясняю:
  - Это она о нашей прогулке в прошлое. О пиршестве воспоминаний.
  - Пиршество воспоминаний, - назидательно говорит Галка, - хорошо в трех
случаях: для мемуариста, для юбиляра и в праздник, когда встречаются
ветераны войны.
  - Для меня вчера и був праздник, - подтверждает Тимчук.
  - А для меня праздник сейчас - это отдых, Тим. От московской сутолоки, от
воспоминаний и телевизора.
  Несколько минут мы оживленно болтаем. О том, о сем - ни о чем. Галка вдруг
смотрит на часы и перебивает:
  - У нас еще сорок минут. Успею послать телеграмму маме. Пусть не
тревожится.
  - С теплохода пошлешь.
  - Не знаю. Там все по часам расписано. А здесь ходу всего четыре минуты.
  Она убегает, оставляя нас одних, и мы вдруг убеждаемся, что говорить
больше не о чем. Все переговорено. Но и в молчании обоим тепло и радостно.
  Мимо нас к табачному киоску торопливо проходит человек с иссиня-черной
бородой и военной выправкой. Что-то неуловимо знакомое вдруг настораживает
меня в этом облике.
  - На бороду дивишься? - спрашивает Тим.
  - Дело не в бороде.
  - А кто это?
  - Муж одной Галкиной знакомой. Некто Сахаров. А может, и не Сахаров, это
она Сахарова. Что-то цепляет глаз в нем, а что - не знаю.
  Мы смотрим ему вслед. Он покупает пачку сигарет, возвращается и, не
обращая на нас никакого внимания, закуривает в двух шагах от нашей
скамейки. Теперь он отчетливо виден - так сказать, крупным планом.
  - Узнал? - спрашивает Тимчук. Когда он встревожен, то говорит, не балуясь
украинизмами.
  - Боюсь утверждать.
  - А я узнал.
  - Сходство часто обманывает. Слишком уж давно это было.
  - Тогда я разговаривал с ним как с тобой - лицом к лицу.
  - А шрам на подбородке? Его даже борода не скрывает.
  - Шрама не было. Может, потом?
  - Когда потом? Забыл?
  Тимчук молчит, потом произносит с твердой уверенностью:
  - Он.
  Я уже ни в чем не уверен. Мало ли какие бывают совпадения.
  - Глупости, Тим. Показалось.
  - У меня глаз крановщика. Наметанный. Не придется тебе отдыхать, полковник.
  - Чудишь. Такие вещи проверять да проверять.
  - Вот и проверишь. Кончился твой отпуск, друже полковнику.
  Я смотрю вслед уже шагающему по трапу бородачу. В чем же сходство? Не
знаю. Но оно есть. Не подслушал же мои мысли Тимчук - узнал.
  - Если понадобится - телеграфь. Прилечу для опознания, - говорит он.
  - О чем вы? - подбегает Галка.
  - Да ни о чем. Чудит Тимчук.
  Мы обнимаемся на прощание. Он настороженно, даже встревоженно серьезен.
  - Так если что, телеграфируй. А может, и до Одессы доедешь.
  - О чем он? - повторяет Галка.
  - Чушь зеленая, - говорю я и, подхватив чемоданы, иду к трапу.


  Ялта

  ЗНАКОМСТВО

  Мы с Галкой наплавались в бассейне и теперь сидим в шезлонгах на открытой
солнцу кормовой палубе - я под тентом, Галка на солнцепеке; вероятно,
рассчитывает вернуться из рейса мулаткой.
  Рядом с ней на туристском надувном матрасе Тамара лениво ведет свой
женский загадочный разговор. Именно загадочный: мужчинам не дано понимать
женщин. Бородатый муж Тамары играет тут же у натянутой на палубе сетки в
волейбол не то со студентами, не то с молодыми кандидатами наук. Играет
отлично, почти профессионально, вызывая завистливые реплики зрителей:
"Посмотри на "бороду". А подачка? Во дает!" Он подвижен, ловок и вынослив,
как тот старый конь, который, как известно, борозды не испортит. Впрочем,
слово "старый" к нему не приклеишь, даже "пожилой" не подходит. Куда мне...
  Я искоса внимательно наблюдаю за ним, силясь уловить что-то знакомое.
Иногда улавливаю, чаще нет. Возникает нечто мучительно памятное и сразу же
исчезает. А он даже не смотрит на меня, не видит и не интересуется -
играет беззаботно и с удовольствием. Нет, мы с Тимчуком определенно
ошиблись. Тут даже не сходство, а так, что-то вроде как на дрянных
фотокарточках, какие наклеивают на сезонные пригородные билеты в
железнодорожных кассах.
  Воспользовавшись тем, что Тамара снова отправилась в бассейн, я подвигаюсь
к Галке.
  - У нас два свободных места за столиком в ресторане, - говорю я с
наигранным равнодушием. - Пригласи своих знакомых. Пусть пересядут.
  - Тебе же не понравилась эта пара.
  - Все лучше, чем одним сидеть. Новые люди. Да и веселее.
  - Тебя Тамара заинтересовала?
  - Скорее, ее муж.
  У Галки хитро прищурены глаза.
  - Любопытно, почему?
  - Красивый мужчина.
  - Так это я должна интересоваться, а не ты.
  - Вот ты и заинтересуйся.
  - Зачем?
  - Хорошо в волейбол играет.
  - Тут что-то не то.
  - Может быть. А ты все-таки их пригласи.
  Тамара возвращается из бассейна, и Галка, лукаво взглянув на меня, берет,
что называется, быка за рога.
  - Тамара, у вас интересные соседи за столиком?
  Тамара морщится:
  - Два желторотых юнца. Вон они играют в волейбол с Мишей.
  - Пересаживайтесь к нам. У нас как раз два свободных стула и столик не у
прохода.
  - Если ваш муж, конечно, не возражает, - вставляю я.
  - Муж мне никогда не возражает, а потом с вами же интереснее.
  Посмотрим. Первый крючок я забросил.
  - Кстати, обед сегодня на час раньше. На подходе к Ялте, - добавляет
Тамара. - Уже одеваться пора. А потом на экскурсию в Алупку. Идет?
  - Я поеду, - говорит Галка.
  Я молчу. Поедет ли он?
  К обеду являемся в полном параде. Женщины раскручивают разговор сразу, как
магнитофонную ленту. Мужчины сдержанны и церемонны.
  - По сто для аппетита перед обедом? - предлагаю я.
  - Давайте.
  - У вас "Столичные"?
  - Нет, "Филипп Моррис".
  Закуриваем.
  - Оригинальная специальность у вашей жены. Эксперт-криминалист.
  - О криминалистике я уже забыла, - роняет Галка: по-видимому, ей не
хочется раскрывать перед посторонними секреты профессии. - Сижу на
экспертизе старых документов. Недавно определяла подлинность пометок
Чайковского на где-то найденных нотах.
  Галка невольно подыгрывает мне. Не нужно, чтобы он знал или догадывался о
моей работе.
  - А вы? - тут уже спрашивает он.
  Галкина рука лежит на столе. Я многозначительно сжимаю ей пальцы.
  - Я юрист, - говорю. - К сожалению, не Кони и не Плевако. Рядовой член
коллегии защитников.
  - Уголовный кодекс?
  - Нет. Разводы, наследства, дележ имущества.
  Галка не проявляет ни малейшего удивления: поняла, что я начал пока еще
неизвестную ей игру.
  - Ну да, - лениво бросает он. - Невесело у вас получается.
  - У вас веселее?
  - Пожалуй, нет. Я уже после войны Плехановский кончил. Директора
универмага из меня не вышло. Главбуха тоже. Верчусь мало-помалу в
комиссионке.
  - Золотое дело эта комиссионка, - хвастливо провозглашает Тамара.
  - Не преувеличивай, - кривится он. - Работа как работа. Не лучше твоей.
  Что-то в его интонации тотчас же останавливает его рубенсовскую красавицу.
Теперь она занята только ножом и вилкой. А он? Неудачник или играет в
неудачника? Но ведь эти игры - дешевка. При его спортивной ухоженной
внешности и умных, очень умных глазах. Я внимательно ищу в них давно
знакомое. И нахожу. Неужели мы с Тимчуком не ошиблись?
  А он только вежливо слушает или спрашивает, глядит на меня, как на чистый
лист бумаги, на котором сам же напишет: "Сосед по столику, спутник