мы  немецкий порядок! Теперь у них  только  в приказах  все по  пунктам,  по
рубежам, по  времени расписано.  А  в  поле мы  по-своему все  поворачиваем.
Отвоевались фрицы!
     - Не могу с вами согласиться,  - возразил Птицын. - Мы лишь первые шаги
делаем  по  их земле.  У  нас впереди вся Германия. Сопротивляться они будут
отчаянно,   укрепления   сами   видели  какие  настроили,  а  дальше  еще  и
долговременные  оборонительные   полосы  с   бетонными   сооружениями.   Они
рассчитывают, что мы сами откажемся от продвижения в глубь страны.
     -  Ну,  это  шиш,  -  сказал  Иван  Рогатин. -  Уж  раз  начали, добьем
непременно.  Я  через любой  железобетон пройду, а в Берлине свои сто  грамм
выпью!
     - Ладно,  братцы,  мост - дело попутное, надо  вести  разведку  берега.
Скоро  полк  подоспеет, - сказал Ромашкин.  - Ты,  Рогатин, с  Пролеткиным и
Голубым посмотрите, что делается от моста  вправо. Шовкопляс пойдет со мной.
Остальным остаться здесь.  Жук, доложи  в полк, что готовенький мост ждет их
здесь!
     Василий пошел  к взводу Щеголева, разглядывая в бинокль окружающие поля
и фольварки.  Траншей было много, все старые,  припорошенные  снегом - давно
подготовлены. Солдат  в  траншеях не  оказалось. Только  у сараев, у  стогов
сена, в отдельных домиках мелькали зеленые фигурки. "В замаскированных дотах
гарнизоны  в полной  готовности,  полевых  войск  пока нет,  -  делал выводы
Ромашкин и наносил все на карту. - Они нас, конечно, заметили. Понимают - мы
разведка - и не стреляют, чтобы скрыть свои  огневые точки. Но какие-то меры
для нашего истребления они предпримут".
     Василий не  дошел до взвода автоматчиков - там началась перестрелка. По
кювету Ромашкин побежал  вперед. Лег  за  дерево  рядом со Щеголевым и  стал
стрелять  короткими  очередями  по реденькой цепи, которая  то ложилась,  то
опасливо шла вдоль дороги. Вдали стояли два грузовика.
     - Этих-то мы положим, - спокойно сказал Щеголев, тщательно прицеливаясь
и стреляя по гитлеровцам. - А потом?..
     - Скоро батальон подойдет, - успокоил Ромашкин.
     Автоматчики стреляли метко,  и половина зеленых  фигурок вскоре уже  не
поднималась. Оставшиеся в живых отступили назад к грузовикам.
     -  Беречь патроны! -  крикнул  Щеголев автоматчикам  и, достав кисет  и
кресало, стал закуривать.
     Вдруг  сзади  у  моста  бухнули  взрывы  гранат и  затрещали  автоматы.
Ромашкин вскинул бинокль. На мосту дымилась  разбитая машина, от нее убегали
к лесу  уцелевшие  фашисты.  Неподалеку остановилась колонна  грузовиков, из
кузовов  выпрыгивали  немцы. Их было  не очень много, видимо,  они  охраняли
груз.
     - Ну, вот и  там началось, -  сказал Ромашкин и, прежде чем уйти, велел
Щеголеву: - Держись здесь  сколько сможешь. А если попытаются тебя отрезать,
отходи к нам. Будем держать мост.
     Ромашкин позвал Шовкопляса и побежал назад.
     - Мы решили на всякий случай на мосту завал сделать, - доложил Рогатин.
- К вам в спину-то пропускать нельзя было.
     - Правильно сделал, - одобрил Ромашкин и приказал: -  Ну, а теперь всем
в немецкие окопы - и готовьтесь к тяжелой драке.
     Василий спустился в траншею, вырытую немцами для обороны моста. Мокрая,
жидкая  земля  на  стенах  липла  к  одежде,  но   дно  оказалось   твердым,
предусмотрительные немцы сделали отводы для воды.
     -  Пролеткин,  тащи  из домика  гранаты,  патроны -  все, что там есть,
пригодится. Жук, где батальон?
     -  Сейчас  запрошу.  -  Поговорив  со  штабом,  он доложил:  -  Застрял
батальон,  товарищ  старший лейтенант, около Хенсгишкена,  застопорился там,
где наши танкисты в пивнуху снаряд засадили.
     - Да-а? - тревожно протянул Ромашкин.
     Положение  разведотряда  осложнялось.  Если раньше,  в движении, он мог
уклоняться от боя и ускользать от врагов, то теперь его наверняка попытаются
окружить  и  уничтожить.  А  уходить нельзя: мост  надо удерживать, он очень
пригодится полку.
     Справа послышались  взрывы  - по  автоматчикам  уже  били из минометов.
"Понятно,  минометы  поставили  на  запасные  позиции  и  теперь  дадут  нам
прикурить", - отметил Ромашкин.
     Подошел  Голубой.  Несмотря на  огонь  из автоматов,  он  все  же успел
порыться в машине, подорванной на мосту.
     - Что там? - спросил Василий.
     - Железяки, - разочарованно ответил Голубой. - И эти, как их, ну  блины
такие железные, мины против танков.
     -  Пригодятся!  -  обрадовался  Ромашкин.  -  Голощапов  и  Хамидуллин,
набросайте мины  на той стороне  перед мостом, могут  и танки появиться.  Да
осторожно, берегом прикрывайтесь!
     Голощапов, как всегда, недовольно заворчал себе под нос:
     -  Легко  сказать  -  набросайте. Машина еще  дымится. Подойдешь, а она
рванет. Набросайте!..
     -  Это  резиновые баллоны дымят,  -  сказал  Голубой. -  Разрешите мне,
товарищ старший лейтенант? Я там все знаю.
     - Давай  дуй, раз ты такой  прыткий, - усмехнулся Голощапов, поглядывая
на командира, что он скажет?
     Ромашкин хорошо знал старого ворчуна. Потакать ему нельзя, а в разговор
втянешься - тоже ничего хорошего не жди. Поэтому Василий молчал, разглядывая
в бинокль опустевшие грузовики. Голощапов, ворча, поплелся за Хамидуллиным.
     Через  полчаса   фашисты  пошли  в  атаку.  Сзади,  из  Инстербургского
укрепленного района, ударили минометы и пушки. Несколько  снарядов угодило в
реку, вскинув фонтаны воды и обломков льда.
     Разведчики  выпустили вражеских солдат из леса, позволили  им  выйти на
чистое поле. Немцы, подозревая, что  их специально подпускают, шли медленно,
с опаской, готовые залечь. Команды офицеров подгоняли солдат. Едва атакующие
вышли на  асфальт, как затрещали наши автоматы. Гитлеровцы все, кто  уцелел,
свалились в кювет, убитые остались на дороге.
     - От так, приймайте прохладитэльну ванну, - сказал Шовкопляс, вспомнив,
как  сам бежал  по  кювету,  заполненному  жидким  снегом и водой.  -  Куды?
Купайся,  фриц!  Купайся!  -  приговаривал  Шовкопляс,  стреляя в  тех,  кто
высовывался из кювета.
     Через  два часа разведчикам  было  уже  не  до  шуток,  их окружало  до
батальона пехоты. Правда,  это был не линейный батальон,  а фольксштурмовцы,
группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики
из  укрепрайона  били  точно.  Подошли три  танка и  с  того  берега  начали
обстреливать окопы  разведотряда. Один танк попытался  перейти  мост, подмял
под себя разбитую  машину, но угодил  на мину -  грохнул  взрыв, и гусеница,
звеня, сползла с катков.  Танкисты начали бить частым огнем по  разведчикам,
наверное, решили расстрелять весь боекомплект,  прежде  чем уйти из подбитой
машины.  Танк  стоял близко, взрывы и  выстрелы  сливались  в  такую  частую
пальбу,  словно  стреляли не  из  пушки, а  из какого-то пулемета, в котором
лента  начинена снарядами. Больше всех досталось от этого разъяренного танка
автоматчикам.  В  это время  они  отходили  к мосту,  и  огонь застал их  на
открытом месте. Погиб лейтенант Щеголев и с ним почти полвзвода.
     Два других  танках  подошли вплотную к берегу.  Гитлеровцы знали, что у
русских  нет  артиллерии, а гранаты  через реку не  добросишь.  Огнем в упор
танки принялись уничтожать разведчиков.  Отпускали по  снаряду  на человека.
Вскрикнул  перед смертью  Кожухарь.  Вздыбилась  и задымила земля  там,  где
стоял, припав к автомату, Севостьянов.
     "Ну все,  - подумал  Ромашкин,  -  ускользнуть взводу некуда  - впереди
Инстербургская  линия,  за  мостом вражеские  танки. Остаться  в  траншее  -
гибель,  танковые  пушки  пробивают косогор  насквозь". Василий взглянул  на
корреспондента.  Тот  спокойно  писал,  положив  на  колени  планшетку.  "Не
понимает обстановки. - Ромашкин даже позавидовал ему. - Так легче умирать. И
зачем мы взяли его? Жил  бы хороший человек,  работал в газете, не надо было
ему связываться с разведчиками".
     И все же Ромашкин не чувствовал предсмертного холода в груди.  Верил: и
на этот раз останется жив.
     Он не ошибся. Выручил его танкист Угольков.
     Четыре  пушечных выстрела почти залпом  грохнули с  опушки леса,  и оба
немецких танка окутались дымом.  Один  сразу же запылал ярким  огнем, другой
испускал ядовито-желтый дым.
     - Вовремя, братцы! - вздохнул с облегчением Ромашкин.
     Но вскоре  и  оттуда,  где  прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли
немецкие  танки.  Одновременно   группа  фашистов  перешла  реку   по  льду,
неожиданно  выскочила из-за  кустов  и  кинулась  на  разведчиков.  Началась
рукопашная.
     Стреляя  в упор  по фашистам, Ромашкин не забывал  и о  корреспонденте,
старался прикрыть его огнем.  Но  тот и сам  не растерялся, смешно вытягивая
руку,  стрелял  из пистолета, будто в тире, как его  учили где-то в  тылу. И
попадал! Гитлеровцы падали перед ним, Ромашкин это видел.
     Нападение  отбили,  но Василий  понимал, что долго не продержаться. Зло
крикнул на Жука:
     - Ну, где же батальон в конце концов?
     Радист виновато опустил глаза, стал вызывать:
     - "Сердолик", "Сердолик", я - "Репа"...
     Патроны  были на исходе. Ромашкин приказал собрать автоматы  и магазины
перебитых на этом берегу гитлеровцев.
     - Здорово мы их! - радостно сказал Птицын.
     По его счастливым  глазам Ромашкин донял: Птицын  никогда  еще не видел
врагов в бою так близко. Пленных, конечно,  встречал, разговаривал с ними, а
вот так, лицом к лицу, в рукопашной, не приходилось.
     Вдруг Птицын ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа.
Ромашкин и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть.
     - Ну, все. В живот. Это смертельно, - сказал сдавленно Птицын.
     - Погоди,  разберемся, - пытался  успокоить  Ромашкин,  разрезая  ножом
гимнастерку. Он убедился - действительно пуля вошла чуть выше пупка. "Да, не
жилец, - горестно подумал Ромашкин. - В расположении своих войск хирурги еще
могли бы спасти..."
     Ромашкину было жаль  капитана, который  и смерть  встречал спокойно,  с
достоинством.  Настоящим  парнем  оказался в  бою! Даже  в  рукопашной,  где
теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь?
     Птицын печально  смотрел на  Ромашкина снизу вверх и напоминал святого,
какими рисуют их  на иконах. Он  ждал, как приговора, что скажет Ромашкин. И
Василий все  же  нашел возможность  его выручить даже  в  таком  безвыходном
положении.
     Перевязав  рану,  он достал  плащ-палатку, расстелил  на  дне  траншеи,
велел:
     - Ложись.
     Птицын, закусив  губы,  повалился на  бок. Он  лежал, скорчась,  и тихо
стонал.
     - Бери, Иван, и ты,  Шовкопляс, понесем  к  танкам. Остальные прикройте
нас огнем! - приказал Ромашкин.
     Прячась  за  сгоревшей  на  мосту машиной, а  потом за подбитым танком,
разведчики  с  раненым  прошмыгнули  к  лесу, туда,  откуда  стреляли  танки
Уголькова. Он  весело  встретил  их,  но,  увидав  окровавленного  капитана,
воскликнул:
     - Эх ты! Надо же...
     - Давай машину  с лучшим механиком-водителем, посади туда капитана  - и
на предельной скорости назад, к своим. Капитан ждать не может. Понял?
     - Сделаем, раз надо, - угрюмо сказал танкист.
     - Ну, будь здоров, капитан, поправляйся. Извини, что так получилось.
     - Разве вы виноваты, - тихо произнес Птицын.
     - Лучше  бы  не  ходил с  нами.  Ну  ладно, крепись.  А  ты,  Угольков,
правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только,  чтобы
тебя не обошли.
     - Я круговую оборону организовал, - весело сказал Угольков.
     - Давай-ка поддержи нас на обратном пути, - попросил Ромашкин.
     - Есть поддержать, - отозвался ротный. - А ну, хлопцы,  взять на прицел
фрицев, чтобы ни одна падла не посмела в старшого стрелять!
     Разведчики вернулись к мосту. Танк  с закрытыми люками осторожно уходил
вдоль опушки.
     Настал вечер, серый,  сырой, знобкий.  Едкий туман, как  дым, пощипывал
глаза, мешал дышать. Разведчики  в  траншеях продрогли,  шинели отяжелели от
влаги, сапоги раскисли в жидком месиве.
     - Ну и зима  у них, - скрипел Голощапов, - язви  их в душу! Наши морозы
не  нравились,  а  сами  чего   организовали?  Это   же   не   зима,  чистое
издевательство над военными людьми.
     Ромашкин ощущал  и  озноб и какой-то внутренний жар. "Не заболеть бы. В
мирное время  в такой слякоти давно  бы уже все простудились. К  тому же без
горячей еды,  без отдыха вторые сутки. Если  к  ночи батальон не  подоспеет,
фрицы нас дожмут..."
     В  полку  тоже  понимали  положение  разведчиков.  То  Колокольцев,  то
Линтварев, то сам Караваев по радио подбадривали:
     - Скоро придем! Держитесь!..
     Справа,  а  потом и слева  от разведчиков  разгорался большой настоящий
бой.  Должно  быть,  там соседние дивизии вышли к реке. "Что-то наши сегодня
оплошали, -  думал  Ромашкин,  -  отстают от других. Григория Куржакова и то
нет. Уж не ранен ли? Да, ночью нас могут смять..."
     Гитлеровцы действительно  хотели уничтожить  разведотряд с наступлением
темноты, когда  русские не смогут вести  прицельный  огонь.  Но  и Ромашкин,
поняв  их намерения, подготовил сюрприз. Он перевел  танки Уголькова  к себе
через мост, и,  едва фашисты полезли, танкисты встретили их огнем из пушек и
пулеметов.
     Поздно   ночью  избитый,  истерзанный  батальон   подошел   наконец   к
разведчикам.
     - Где Куржаков? - спросил Ромашкин незнакомого младшего лейтенанта.
     - Комбат ранен. Там такое было! - вяло махнул рукой младший лейтенант и
побежал   за   своими   солдатами,   которые,   пригибаясь,   шли  к   дотам
Инстербургского укрепрайона.
     Увидев этого незнакомого офицера из своего полка, Василий почувствовал,
что  у  него подгибаются ноги.  Тело  сделалось  мягким и непослушным, будто
кости стали  резиновыми.  Неодолимая, вязкая усталость, как  пуховое одеяло,
накрыла  Ромашкина с  головой. Он положил  горячий лоб на  скрещенные  руки,
привалился  к  липкой  стене  окопа и  стал  падать куда-то  еще, ниже  этой
траншеи, в какую-то теплую черную яму.
     Проспал он недолго. Его растолкал Жмаченко.
     - Здравствуйте, товарищ старший лейтенант. Примите  вот для бодрости. -
Он протягивал флягу.
     Ромашкин,  плохо соображая, откуда здесь  Жмаченко, взял  флягу и начал
пить, не понимая, что  это -  вода или  водка? Сделав  несколько глотков, он
почувствовал, что задыхается, и совсем проснулся.
     - Ты откуда здесь? - спросил старшину.
     - А где же мне быть? Я с первыми солдатами  шел. Разве же я вас кину? -
любяще, по-бабьи  ворковал Жмаченко. - Я  поперед батальона не раз порывался
уйти - не  пускали! Ну, слава богу, вроде  все  обошлось, только двух  наших
убило да поранены трое. Автоматчики вон, почитай, все полегли.
     - Корреспондента доставили?
     - Того капитана? А що с ним? Раненый? Я не видел его.
     Жмаченко,   разговаривая,  подкладывал   куски  вареного   мяса,  хлеб,
картошку. Василий ел, не ощущая вкуса и даже не думая о том, что ест.  Рядом
стояли разведчики, они тоже молча жевали, прихлебывая из фляг.
     - А чего мы в этой могиле  торчим?  Идемте в дом, -  вдруг  сказал Саша
Пролеткин.
     Все  полезли  наверх  из  скользкой мокрой ямы, еще  недавно казавшейся
такой спасительной и удобной.
     -  Вас в  штаб кличут,  товарищ  старший лейтенант,  - сказал Жмаченко,
когда подошли к сторожке.
     - Что же ты молчал?
     - Так покормить надо было.
     - Где штаб?
     - А они вон там в лесу, за мостом.
     На  всякий случай  Ромашкин  взял  с собой  Сашу  Пролеткина. Шагая  по
мокрому хлюпающему  снегу, Василий чувствовал - шатается. "Неужели заболел?"
-  вяло соображал он.  За спиной  разгорался  ночной бой, роты  вгрызались в
укрепленную полосу. "Все же задачу мы  выполнили, оборону разведали и мостик
подарили".  Ромашкину  приятно  было предвкушать  похвалу,  он понимал,  что
заслужил ее.
     Несмотря  на  полное изнеможение,  в  нем трепетала какая-то  радостная
жилка. Она единственная не устала, была, как новорожденная,  чиста и весела,
билась где-то в  голове, а  где - и сам  Василий не понимал. Это  называется
обычно подсознанием.  Так  вот там,  в  этом  самом подсознании,  скакала  и
плясала та жилка. "Жив. Уцелел  и на этот раз. Мама, я так рад! Тебе пока не
придется меня оплакивать".
     Штаб остановился в небольшой  лощине. Караваев, увидев Ромашкина, сразу
позвал  его  к  карте,  развернутой  на  капоте  "виллиса".  Здесь  же  были
Колокольцев  и  Линтварев  -  они  стали  посвечивать  на  карту  трофейными
фонариками.
     - Немедленно бери свой отряд, -  сказал Караваев.  -  Задача: вырваться
ночью вперед и вести разведку новой укрепленной полосы - вот здесь, в сорока
километрах от Кенигсберга. Называется  она  линией Дейме.  Начальник  штаба,
обеспечь  его  справкой об этой  линии. Полоса  разведки...  смотри на  свою
карту, отмечай...
     Василий  обводил  полукружьями  названия  населенных  пунктов  и слушал
командира рассеянно, будто в полусне, - надо было слушать, когда приказывает
старший, вот он  и слушал.  А  на первом плане  была  горькая  обида:  "Даже
спасибо не сказал.  Не поздоровался. Не спросил, есть ли кто в моем  отряде,
не всех ли побило".
     Ромашкин  глядел на  черное лицо полковника, видимо, он  в  эти дни  ни
минуты  не отдыхал. Кожа обтянула кости лица;  глаза  так глубоко ввалились,
что сейчас не понять, какого они цвета. Движения  полковника  были  резкими,
сильными. "Он держится на той пружине, которая и  во мне сдала. Для него бой
еще не кончился". И  внезапно Ромашкин почувствовал,  как в  нем самом стала
натягиваться"  крепчать,  обретать  силу эта  пружина.  Новая  задача  будто
придавала  ему  новые  силы.  И  то,  что  Караваев  не  поздоровался  и  не
поблагодарил,  приобретало совсем  другой смысл. Ромашкин ощутил - командиру
дорога  каждая минута. Бой продолжался. Чтобы идти вперед, полку нужны новые
сведения о противнике. И добыть их может только он, Ромашкин. Сознание своей
незаменимости  и  того,  что лучше  его никто  не выполнит задачу, вытеснило
обиду  и  словно  разбудило  Ромашкина.  Он  стал  слушать  командира  полка
внимательно, стараясь  точно  понять,  что  должен  сделать,  и  уже  сейчас
прикидывал, как все это лучше и быстрее осуществить.
     Когда Караваев поставил  задачу и коротко бросил: "Иди!" - Ромашкин был
уже  внутренне  собран и обрел  силы,  необходимые для  предстоящего  дела -
разведки укрепленной полосы Дейме, которая была посильнее Инстербургской.
     Линтварев подошел к нему и, пожимая руку, сказал:
     - Спасибо  вам  и  вашим  разведчикам, товарищ Ромашкин,  передайте  им
благодарность командования.
     Эта  похвала,  недавно   такая  желанная,  показалась   теперь   совсем
никчемной. Надо было спешить. Действовать.  Не до  этих разговоров. Ромашкин
взял у начальника штаба бумаги,  досадуя, что некогда их читать. Колокольцев
понял его, замахал обеими руками:
     - Забирай, там прочтешь. Мы размножили. Ну, желаю удачи!..
     В это  время в  лощину, скользя и падая на  мокром  косогоре,  скатился
Куржаков. Одна рука у него была подвешена на  бинте, другой он крепко держал
пожилого немецкого полковника. Тот пытался вырвать рукав шинели, но Куржаков
держал крепко, шел  быстро  и волочил  за собой  едва  успевающего пленного.
Увидев Ромашкина, Григорий приветливо крикнул:
     -  О!  И  ты  живой?  Явился  не запылился! Вот каких щук надо  ловить,
товарищ  разведчик!  -  И, обращаясь  к  Караваеву:  -  Принимайте,  товарищ
полковник. Это командир 913-го полка, который стоял против нас.
     - Вы почему не в санбате? Я же приказал вам передать батальон, - строго
произнес Караваев. Но за  этой напускной строгостью чувствовалось восхищение
лихим офицером.
     -  Так я  и не  командую,  товарищ полковник, - весело блестя  шальными
глазами, ответил Куржаков. - Перевязали меня в санчасти, ну чего, думаю, тут
сидеть? Могу же ходить? Могу. Вот и пошел к своим. И вовремя. Вот этого гуся
пойм