верное, совсем не имеет сердца... Зато  ваш  пес  мне  очень
нравится - такой серьезно-грустный. Видно, у него было тяжелое детство?
   - Вот и ошиблись, Гарри. Я взял его щенком, и жил он все эти  годы  без
нужды и горя.
   - Скажите, как бывает обманчива внешность не только у  людей,  но  и  у
животных!
   Томас Кейри, подумав, спросил:
   - Вы не знаете, Гарри, в какой каюте живет хозяин овчарки?
   - Нет ничего легче узнать. Вот,  пожалуйста.  -  Гарри  Уилхем  широким
жестом указал на табличку, висевшую на клетке с овчаркой,  и  прочитал:  -
"Сигма - немецкая овчарка. Возраст 4  года.  Хозяин  -  Эдуардо  Антиноми.
Каюта 481. Рацион N_5".
   - Исчерпывающие данные, - сказал мистер Гордон. - Том, а вам ничего  не
говорит имя овчарки?
   Томас Кейри пожал плечами:
   - Как будто какой-то математический символ.
   - В математике обозначает знак суммы.
   - Вы думаете, что хозяин Сигмы математик?
   - Или филолог. Ха-ха,  Томас!  Ничего  себе  -  точное  определение!  И
пожалуй, не менее удачное, нежели чему нашего друга Гарри. Все же по этому
имени  можно  предположить,  что  владелец  собаки  -  человек  с   высшим
образованием.
   Гарри Уилхем сказал:
   - По виду он действительно похож на типа, то  есть  на  джентльмена,  у
которого голова постоянно чем-то набита. И если вас так заинтересовала эта
воющая тварь, то здесь еще написано, что ей нельзя давать ни соленого,  ни
сладкого, словом, девица на строгой диете. Хозяин заботится о ее обонянии.
Похоже, это ищейка, а этот тип, то есть джентльмен, - сыщик. А  вот  рядом
японская болонка Зизи. Ей двенадцать лет. Хозяйка ее - мисс Груннер...
   - Благодарим вас, Гарри, - закруглил разговор Томас  Кейри,  хотя  было
видно, что мистер Гордон  с  явным  удовольствием  слушал  словоохотливого
матроса.
   - Как вам будет угодно, - сказал с улыбкой Гарри Уилхем. - Приходите  в
любое время, я буду рад вас видеть. Ну а о Кинге и говорить нечего.
   Мистер Гордон и Томас Кейри поднялись на верхнюю  палубу.  Несмотря  на
пронизывающий ветер, вызванный движением судна, пассажиры стояли у  бортов
или сидели на скамейках и в креслах, любуясь солнечным закатом.
   Мистер Гордон подошел к борту. Томас Кейри сказал:
   - Извините, я пройдусь по палубе.
   - Да, да, Том, идите, а я  провожу  солнце,  оно  вот-вот  опустится  в
океан.  Какое  оно  здесь  большое,  медно-красное,  кажется,  что  сейчас
зашипит, выплеснется вода от его прикосновения. Но идите,  идите,  Том.  Я
буду где-нибудь здесь, поблизости.
   Томас Кейри с нарочитой медлительностью шел по палубе, обходя шезлонги,
где сидели укрытые пледами пожилые леди и джентльмены, решившие с  первого
дня не упустить ни одного  вдоха  озонированного  воздуха.  Несколько  раз
молодому человеку казалось, что он видит Джейн,  с  замиранием  сердца  он
подходил и, разочарованный, брел дальше. Наконец, обойдя  всю  палубу,  он
вернулся к мистеру Гордону. Профессор один сидел на большой  скамье,  хотя
вокруг все скамьи были заняты.
   Он печально улыбнулся:
   - Хорошо быть негром. Можно  уединиться  даже  в  такой  толпе.  Сесть.
Подумать.  Располагайтесь,  Том,  вечер  исключительный.  Смотрите,  какие
краски заката! Какое море! А вон парит огромная птица, ни разу не взмахнув
крылом.
   - Альбатрос.
   - Так вот он какой, альбатрос! Вы знаете,  Том,  когда  я  стоял  возле
борта, мне на миг показалось, что и у меня растут  крылья.  "Глория"  идет
очень  быстро,  и  действительно,  с  некоторой  долей  воображения  можно
представить себе... Это чувство родилось во мне как-то само собой,  как  в
детстве, когда мы часто летали во  сне.  С  возрастом  мы  утрачиваем  эту
способность. По крайней мере, большинство даже забывает,  что  когда-то  у
них были крылья. - Неожиданно  он  спросил:  -  Вас  беспокоит  отсутствие
Джейн?
   - Да. Очень. Возможно, она больна. Меня тогда при  встрече  в  коридоре
поразила ее бледность.
   - Отличный признак. Значит, вы ей не безразличны.  Уверен,  что  и  она
разыскивает вас. Иначе и не может быть. Вы  должны  встретиться,  по  всем
законам  драматургии  это  неизбежно,  необходимо,  иначе  изменится  весь
характер событий! Представьте себе, что вдруг Клеопатра не  встречается  с
Антонием или Дездемона ускользает из смертельных объятий Отелло? Тогда  не
стало бы двух великих трагедий! Нет, Томас, и у нас все останется на своем
месте. Джейн с блеском сыграет  отведенную  ей  роль.  Не  улыбайтесь  так
скептически. Нет лучших  актеров,  чем  самые  обыкновенные  люди.  Вы  не
думайте, Том, что я весь в грезах, среди  выдуманных  персонажей,  я  имел
время и возможность изучать людей в их повседневной жизни.  Поверьте  мне,
Джейн появится на сцене в нужный момент и хорошо проведет свою роль...
   Мистер Гордон  с  улыбкой  посмотрел  на  сосредоточенное  лицо  своего
попутчика - тот, весь подавшись вперед, ждал, глядя на  сомкнутые  створки
раковины лифта. Луч надежды озарил было похудевшее  лицо  Томаса  Кейри  и
сразу погас, как только двери раздвинулись и на палубу  выкатились  четыре
высокие девицы в розовых платьях, а за ними солидная супружеская  чета.  С
птичьим щебетом, ежась от вечерней свежести, весь этот выводок двинулся  к
борту.
   Томас Кейри спросил:
   - Что, если мне обратиться в бюро помощника  капитана  по  пассажирской
части?
   - Не советую. Имейте терпение. Ее выход будет очень скоро. Все же,  мне
кажется, что вашей встрече  на  судне  надлежит  состояться  при  каких-то
особых  драматических  обстоятельствах,  в  один  из  особенно   эффектных
моментов нашего плавания.
   - Что вы имеете в виду под драматическими обстоятельствами и эффектными
моментами? - вздрогнув, спросил Томас Кейри.
   - Ну хотя бы во время урагана, или когда  мы  обнаружим  мафиози,  или,
наконец, когда у нее не будет сил  выносить  разлуку  с  вами.  Но  идемте
отсюда. Почти все уже ушли, только те, что запаслись пледами,  дремлют  на
свежем воздухе. Да вот еще святой отец...
   К ним подошел, судя по одежде, католический священник.
   - Отличная погода, джентльмены, - сказал он, останавливаясь перед ними.
- На редкость удачное отплытие, и думаю, судя  по  началу,  что  таким  же
окажется  все  плавание.  Но  будем  уповать  на  всевышнего,   пути   его
неисповедимы!
   У него было полное, круглое лицо,  с  губ  не  сходила  улыбка,  сутана
несколько удлиняла его куцую фигуру. Он представился:
   - Патрик Лопес, - и протянул руку профессору, сказав при этом, что  рад
познакомиться и что одной из самых приятных сторон всякого путешествия  он
считает дорожные знакомства.
   Услышав имена своих новых знакомых, патер почему-то радостно  оживился;
они все вместе спустились на лифте  до  третьей  палубы.  Расставаясь,  он
долго кланялся и предложил свои услуги в качестве гида.
   - Я уже третий раз совершаю подобные круизы, а на Гавайях прожил четыре
года,  приходилось  бывать  также  и  в  Полинезии,  в  Китае,  Японии.  Я
миссионер, разношу слово божие по лику земли, к сожалению, внимают ему уже
не так, как  прежде.  Но,  извините,  это  слишком  серьезный  вопрос  для
разговора в судовом вестибюле. Надеюсь, мы еще побеседуем об этом...
   Томас Кейри вежливо кивнул, а мистер Гордон  выразил  живейшее  желание
потолковать в недалеком будущем на эту животрепещущую тему.
   - Интереснейшая личность, - сказал мистер Гордон, когда они  с  Томасом
Кейри вернулись в каюту.
   - Вы не находите, что мистер Лопес несколько навязчив?
   -  Ну  что   вы,   Томас!   Просто   общительный   человек.   И   такая
непосредственность помимо черты характера объясняется его профессией ловца
душ. Нет, Томас, он мне нравится, и нам не  хватало  именно  священника  в
качестве нового действующего лица...



ВПЕРЕДИ ВЕСЬ ТИХИЙ ОКЕАН

   Шторм гнал катер на юго-восток. Ветер  немного  стих,  до  8-9  баллов,
перестал валить снег, его сменил дождь, то ливневый, то моросящий.  Солнце
не показывалось, над океаном стояли серые сумерки.  В  радиоприемнике  все
еще слышался голос базового радиста, упорно вызывавшего катер,  голос  его
еле различался среди треска атмосферных разрядов и  делового  попискивания
морзянок. Иногда врывалась  музыка.  Несколько  раз  они  слышали  далекую
Москву,  Владивосток,  но  чаще  Токио,  Манилу  и  американские  станции.
Старшина Асхатов включал радиоприемник всего на несколько минут, чтобы  не
истощать и без того уже подсевшие батареи, делал он это, как сам  говорил,
"для бодрости духа и поднятия настроения". И действительно, услышав родную
речь,  все  приободрялись,  отступали  давящее   одиночество   и   чувство
обреченности, чаще начинали поглядывать на низко летящие  тучи  в  надежде
услышать гул самолета, пристальнее  озирали  прыгающий  круг  горизонта  в
надежде увидеть силуэт  миноносца  или  другого  корабля,  идущего  им  на
помощь.
   Небо и океан безмолвствовали. Временами катерникам  казалось,  что  они
остались одни на целом свете. Только их утлое суденышко  да  они  трое,  а
весь остальной  мир,  с  его  материками,  островами,  миллиардами  людей,
куда-то исчез, да и не существовало его никогда. Всегда так  вот  катились
волны,  свистел  ветер  и  низко  мчались  тучи.  Изредка  солнечные  лучи
прорывались сквозь трещины в облаках, и в мгновение ока все  преображалось
вокруг. С  поверхности  океана  исчезала  серая  пелена.  Свет  пронизывал
высокие волны,  вода  становилась  ярко-синей,  а  пена  сверкала  снежной
белизной.
   Старшина Асхатов  всячески  одобрял  свой  крохотный  экипаж:  улыбался
потрескавшимися от соли и ветра  губами,  дребезжащим,  фальшивым  голосом
напевал "Дунайские волны" - этот голос как-то не  вязался  с  его  могучей
фигурой, казалось, что пел кто-то другой, маленький, хлипкий, но пение его
нравилось  и  мотористу  и  матросу.  Он  рассказывал  анекдоты,  истории,
происходившие с ним или с кем-либо из знакомых  или  когда-то  услышанные,
пересказывал содержание прочитанных книг, убеждал подчиненных,  что  скоро
их разыщут, осталось совсем немного...
   - Весь океан обшарят, а найдут, - часто повторял он. - Слышали, радисты
не отходят от станции,  значит,  не  потеряли  веры,  что  мы  живехоньки.
Так-то, друзья!
   Чувство ответственности за корабль и  за  команду  не  давало  старшине
впасть в уныние;  убеждая  других,  он  и  сам  начинал  верить,  что  все
окончится хорошо, хотя в глубине сознания нет-нет да и  появлялись  мысли,
от которых на лбу выступал холодный пот. Случалось такое в редкие  минуты,
когда матрос Горшков спал в  рубке  или  в  кубрике,  а  старшина  Асхатов
оставался один на один с бушующим океаном. Он  научился  подавлять  страх,
еще плавая на спасателе, и сейчас  он  прогонял  его,  напевая  "Дунайские
волны" или мысленно переносясь в просторную рубку спасателя "Нептун",  где
всегда  было  тепло  и  так  уверенно  стоялось  за  штурвалом.  Вспоминал
товарищей с "Нептуна", и особенно часто боцмана Ивана Трофимовича Рублева,
еще совсем молодого мичмана с повадками боцмана с парусника былых  времен.
От Рублева он перенял манеру и говорить, и  вести  себя  в  самые  трудные
минуты жизни.
   Старшина Асхатов и матрос Горшков, по обыкновению, находились в  рубке.
Один из них  стоял  за  штурвалом,  стараясь,  чтобы  катер,  сдерживаемый
плавучим якорем, не так  рыскал  по  сторонам,  другой  сидел  на  палубе,
прислонившись спиной к переборке.
   Шквалы теперь налетали редко, ветер дул ровнее, все больше склоняясь  к
югу.
   На пятнадцатый день дрейфа старшине  показалось,  что  на  востоке  под
низкой облачностью проглядывает берег. Он приказал включить моторы.  Через
час облака поднялись, открыв все тот же пустынный океан.
   - Мираж! - сказал, оправдываясь, Асхатов. - Ведь все видели, что берег,
и на тебе. Вот что значит не смотреть в корень вещей. Петрас, сколько  там
у тебя осталось горючий?
   - На полтора часа ходу, не больше.
   - Вот видите, как нас миражи подводят. Теперь -  только  дрейф.  Моторы
включать лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Понял, товарищ Авижус?
   - Как не понять... Да ты не огорчайся, старшой, с кем  не  бывает,  тем
более когда так хочется до берега догрести.
   - И то правда. - Асхатов благодарно улыбнулся.
   Больше всего старшина беспокоился, когда  члены  его  экипажа  молчали,
уходили в себя, мрачнели и не поддерживали начатый им разговор, потому  он
искренне обрадовался, когда долго молчавший Горшков проронил:
   - Погода устанавливается как будто.
   -  Очень  верное  наблюдение,  Алеша.  Устала  буря  -  и  вот   теперь
успокаивается. Еще будто виду не  подает.  Волна  пока  держится.  Но  уже
чувствуешь - сила не та. Видишь, как вон у той  волны  гребень  завалился,
будто на камнях растекся? Это от усталости.
   - Разве он устанет, океан? Всю душу вымотал!
   Старшина усмехнулся:
   - То ли было, Алексей! Забыл? Но и сейчас действительно зыбь что  надо.
Смотри,  брат,  и  запоминай.  -  Катер  взметнуло  на  вершину  волны   и
стремительно повлекло вниз. - Это ли не красота! - продолжал  старшина.  -
Расходился старик. Это он из гордости не унимается. И то сказать, Алексей,
хоть нас и потрепало порядком, да все равно штормяга нас  захватил  не  из
самых сильных. Вот раз, когда я служил на "Нептуне", на спасателе то есть,
то у Филиппин мы однажды  влипли  в  тайфун.  Спасатель  не  наш  рейдовый
катерок, машины могучие, и то еле выгребли.  Казалось,  что  небо  и  море
смешались. Видимость ноль. Я рулевым стоял. Весь бак волна  залила.  Дождь
как завеса. Струи, не вру, в руку толщиной!  Спасательные  шлюпки  в  щепы
разнесло и за борт смыло, в одном месте фальшборт согнуло,  будто  паровым
молотом припечатало к палубе. И как видишь - ничего. Кончилась буря,  и  я
вот здесь с тобой покачиваюсь.
   - Что, если мы попадем в такой тайфун?
   Асхатов принужденно улыбнулся и сказал с укоризной:
   - Эх, Алексей, ты что думаешь, что тайфуны круглый год в океане? На все
свое время. Тайфуны, брат, чаще в летние месяцы возникают. В самую жару  в
Южно-Китайском море да возле Филиппинских островов - там  котел,  где  они
варятся, а сейчас еще  зима.  На  нас  из  Якутии  дунуло.  Там  скопились
холодные массы воздуха и ринулись в сторону океана.
   - Понимаю.
   - А раз понимаешь, то и отлично. Как там горизонт?
   - Как поперечная пила - весь в зазубринах.
   Старшина засмеялся, довольный, что Горшков шутит.
   - Ну, ну, - сказал он, - смотри зорче за этой пилой, может,  где  между
зубьев что и замаячит.
   - Все глаза проглядел, уже мерещиться начинает.
   - А что?
   -  Да  так,  какие-то  предметы.  Недавно  даже  что-то   вроде   судна
показалось. Пригляделся - облако.
   - Это от усталости глаз. Ты взгляд переводи то на небо, то на море,  то
зажмуривай на минутку.
   - Тем и занимаюсь, да вот опять слева по носу будто парус замелькал.
   - Пена, наверное?
   - Видимо.
   Они замолчали. Асхатов зевнул, ему нестерпимо хотелось  курить,  да  он
экономил: осталось всего две  пачки  сигарет  да  пачка  махорки.  Заядлый
курильщик, он с тоской ждал тот день, когда завернет последнюю  папироску.
Курил он теперь раз днем и два раза ночью  -  на  вахте.  Горшков,  словно
прочитав его мысли, спросил:
   - Что же вы, товарищ старшина, не  закурите?  От  вашего  дымка  как-то
уютней делается.
   - Не хочется, Алеха. - Асхатов вздохнул. - Хорошо, что  ты  не  куришь.
Табак, ведь он яд из ядов. Своими главами видел его действие.
   - Где это?
   - Да в нашем селе. Я еще мальчиком был, и вот мы в лесу поймали гадюку.
Ловко так мой дружок Славка Кожин прижал ее рогулькой. Потом защепку такую
сделали, зажали ей шею, несем. Только вошли в деревню,  навстречу  Славкин
дед Иван Данилыч. Колхозный сторож. Вечно трубкой дымил. "Ага, -  говорит,
- гадючку изловили? Сейчас мы ее угостим".  Вытащил  мундштук  из  трубки,
поширял в нем травинкой, вся она коричневая стала от никотина, и  сунул  в
пасть змее. Ту словно током ударило: дернулась - и готова.  Говорят,  одна
капля даже быка убивает.
   - А вы курите! Надо все, что осталось, за борт списывать.
   Старшина привстал:
   - Да ты что, Алексей? Во-первых, табак денег стоит,  а  во-вторых,  вот
так сразу врачи тоже бросать не рекомендуют. Немного осталось, выкурю -  и
пошабашу. Одерживай! Вот так. Лихой из тебя рулевой получился,  Алеша.  Ты
чем думаешь заняться после службы? - увел старшина разговор от  неприятной
темы.
   - Пойду учиться на инженера.
   - Какой специальности?
   - Мосты строить. И стану по-настоящему заниматься боксом.
   - Бокс - это забава, а вот мосты - дело стоящее.
   - Железные дороги буду прокладывать. Меня к этому еще с детства тянуло.
В кружке юных техников премии получал.
   - Что ж, и это дело. Сколько надо железных дорог,  особенно  здесь,  на
Дальнем Востоке, а к ним - мосты. Вот БАМ строят. Какая дорога без  моста?
Все же мне думается, Алеша, что ты на  море  останешься.  Морская  у  тебя
кость. Ты чувствуешь море. Тебя не укачивает. Что, если пойти в мореходку?
   - И об этом думал, Ришат Ахметович, да пока мосты перетягивают.
   - Подумай, парень. Я вот  окончательно  выбрал  направление.  Пойду  на
штурманское отделение. Только подучиться мне надо для сдачи экзаменов,  да
я нажимаю. Правда, в основном в зимнее время, когда находимся в экипаже, а
в навигацию, сам знаешь,  много  не  позанимаешься.  Летом  я  в  основном
английский  штудирую.  Английский  для  моряка,  особенно  для   штурмана,
необходим. Остальное на зиму откладываю.
   - Надо и летом учебники не забывать. Вот я...
   - Ты - другое дело. Отстоял вахту - и горюшка тебе  мало!  А  тут  одни
заботы: и за вами  надо  присмотреть,  и  за  катером  -  где  подкрасить,
отремонтировать, чтобы флот не позорить. Катерок наш хоть и  небольшой,  а
все под советским флагом ходит и должен быть в отличном состоянии.
   - У вас любое дело спорится.
   - Не учись льстить, - почему-то обиделся старшина. -  Лесть  говорит  о
низменности души. Так что ты, друг мой Алеха,  не  поддавайся  на  соблазн
угодить начальству.
   - Да я и не собираюсь угождать...
   - И вот опять перебарщиваешь. Ну не собираешься  -  и  помалкивай.  Тут
такая, брат, хитрая штука: начальству не угождать, его  уважать  надо,  да
так, чтобы оно этого не замечало. Ишь как положило, большой корабль  давно
бы оверкиль сделал. Мы же только встряхнулись и дальше мчимся.
   - Действительно, и у меня такое ощущение, что мы больно быстро идем.
   - Обман чувств, но ход у нас в самом деле узла три-четыре,  не  меньше.
Выглянуло бы солнце,  тогда  попробовали  бы  хоть  приблизительно  широту
определить. Наверно, градусов на пять снесло к югу.
   Старшина закурил сигарету. Рубка наполнилась ароматным дымом.
   - Хорошие сигареты "Ява", - сказал Асхатов, - на самом деле они  пахнут
тропиками. Мне ведь пришлось побывать под экватором.  В  Манилу  два  раза
заходили, на Цейлон, и должен тебе сказать, Алексей, что там запах особый,
и море, и берег - все пахнет особо. Цветущая земля и  в  то  же  время  не
такая уж щедрая. В тропиках люди больше голодают, чем в средних широтах...
   - Может, занесет нас туда попутным ветром?
   - Да ты что? Думаешь, это как на центральную базу за  консервами?  Хотя
впереди весь Тихий океан, а там этих островов...



ЭТО Я, ДЖЕЙН

   В зале ресторана слышались приглушенный гул голосов и шуршанье  ног  по
дакроновому ковру. Дальше стены зала тонули  в  мягком  полусвете.  Томасу
Кейри казалось, что именно там и должна находиться Джейн.
   "А не пройтись ли мне по залу", -  только  подумал  он,  как  профессор
сказал:
   - Терпенье, Том! В такой обстановке трудно, да, пожалуй,  и  невозможно
выяснять ваши отношения.
   - Пожалуй... пожалуй, - согласился Томас Кейри. - Да  это  и  привлечет
внимание...
   -  Вот  видите,  Том.  Так  что  давайте  ужинать,  слушать  музыку,  и
отстранимся от всей этой толпы, хотя  подобное  невозможно.  Меня  всегда,
например, притягивают к себе  незнакомые  л