ережет.

     - Ну,  пошли на улицу,  нечего тут коптиться,  -  недовольно проговорил
Михаил.
     Мы  пытались  отправить  девушек  по  домам:  сами,  мол,  справимся  с
немецкими приказами.  Но  первой запротестовала Нина Язикова,  ее поддержала
Мария Потапенко.  Пришлось вместе идти к  зданию довоенного сельмага,  стены
которого густо были облеплены приказами, объявлениями, плакатами...


4

     Семья  наша  большая.  Пришлось идти  на  заработки.  Копал  у  соседей
картошку,  ремонтировал дома -  короче,  делал все,  что  скажет хозяйка или
хозяин. Нелегко было, но надо же приготовиться к зиме.
     Довелось ездить  и  в  лес  за  дровами.  Обычно  отправлялись вдвоем с
Михаилом на  двух телегах.  Нагрузим один воз,  затем -  второй.  Однажды мы
увидели на земле толстый кабель.  Местами его присыпало листвой,  можно было
пройти рядом и не заметить.
     - Ловко спрятался!  -  Михаил приподнял кабель. - Как подохший уж... Да
только не подох он, живет еще телефонными разговорами.
     Он  схватил топор,  но я  запротестовал.  Прежде всего надо обезопасить
себя,  иначе  немецкие овчарки  по  следу  найдут  нас.  Прохоров недовольно
хмурился,  но уже было видно,  что я убедил его. Однако Михаил, наверное, не
мог вот так сразу согласиться с моим мнением.
     - Ну а что ты предлагаешь?
     Коль кабель местами густо присыпало листвой,  следовательно, он не один
день лежит здесь,  значит, и еще два-три часа останется лежать. За это время
мы заготовим дрова,  выедем на дорогу,  оставим лошадей, а сами - сюда. Если
же перерубим кабель сейчас, то нужно немедленно убираться из леса. А почему,
спросят хозяева, вы без дров приехали?
     - И не дадут нам корзину картошки, - зло усмехнулся Михаил.
     Мы отъехали с  полкилометра и  как раз нашли рухнувшее на землю дерево.
Нарубили два воза дров и  выехали на просеку.  Лошадей оставили на небольшой
поляне, положили им сена.
     Берегом речки  прошли метров триста,  потом  -  по  мелководью и  снова
выбрались на берег.  Недолго искали черный кабель.  Вот он пересекает лесную
лужайку. Еще на берегу речки мы прихватили с собой по плоскому камню.
     Михаил  побежал на  противоположную сторону лужайки,  поднял  руку  над
головой: приготовиться!
     Я  положил камень под  кабель и  распрямился.  Рука Михаила вдруг резко
опустилась,  и  я  изо  всех  сил  взмахнул топором.  Сыпанули искры,  топор
соскользнул с  камня,  по  обух впился в  землю.  Рассеченный кабель сверкал
медными прожилками.
     Отрубленный кусок мы вдвоем потащили к речке,  затоптали на дне.  Потом
пришлось изрядно поколесить:  переехать шоссе и лесом снова выехать на него,
чтобы немецкий пост увидел,  что мы везли дрова не от речки Черная, а совсем
с противоположной стороны. И хорошо, что так сделали.
     Под самый вечер гитлеровцы подняли переполох.  Из  комендатуры приехала
специальная команда,  начались допросы.  Кроме нас  за  дровами в  тот  день
ездили еще двое,  но они были на противоположной стороне шоссе.  И они, и мы
проезжали мимо немецкого поста,  ехали через всю деревню. Так что свидетелей
было достаточно,  и  нас с  Михаилом не заподозрили в  диверсии.  Гитлеровцы
решили,  что  это  сделала  какая-то  группа  красноармейцев,  выходящая  из
окружения.  Впрочем,  такой слух распространился и об автомашине,  сожженной
между Хмеленцом и Серебрянкой.
     В ненастную погоду мы бродили по окрестным лесам и кустарникам - искали
оружие и  боеприпасы.  Уже к  концу сентября наши лесные тайники пополнились
винтовками,  патронами, гранатами. Обычно делали так: на дне окопа настилали
листву  и  мох,  затем  обертывали  мешковиной  или  старой  одеждой  хорошо
смазанные  винтовки  и   патроны,   прикрывали  мхом  и   присыпали  землей,
старательно маскировали сверху листвой.  Мы решили не прятать в  одном месте
более пяти винтовок,  и  уже  некоторые из  нас  собирали оружие во  "вторые
склады".  Кстати,  об этих местах знали только трое:  тот,  кто собирал, так
сказать,   хозяин,   и   мы   с   Михаилом.   Это   была   необходимая  мера
предосторожности.
     Вскоре мне посчастливилось:  я тоже нашел ручной пулемет,  исправный, с
диском.  А  через день повезло нам двоим -  мне и Михаилу.  Под мостом через
речку  Серебрянка  мы  нашли  присыпанные песком  деревянные  ящики.  В  них
оказался тол -  по  двадцать шашек в  каждом.  Видимо,  при отступлении наши
саперы  готовились  взорвать  мост,  но  по  каким-то  причинам  не  успели.
Дождливым вечером эти ящики перенесли в лес и тоже спрятали.
     Все шло,  казалось, хорошо. Но в самом конце сентября комендатура стала
брать  на  учет  каждого мужчину.  Гитлеровской Германии нужны были  рабочие
руки. И не только обычные, а и кровавые руки - полиция. Нужны были и учителя
- чтобы калечить души. Подбором занялись староста Артем Ковалев и бургомистр
Михайло  Бычинский.  В  первую  очередь  они  подобрали  себе  помощников  -
полицейских.
     Однажды поздним вечером меня  вызвал во  двор  Иван  Селедцов,  местный
парень.  Я знал его, как и многих ребят из Серебрянки. Среди других он ничем
особым не выделялся.  Иван сказал,  что немецкий офицер, который стоит у них
на квартире, говорит, что его, Селедцова, и меня отправят в Берлин на учебу.
Мурашки пробежали по  спине  от  такой  новости.  Но  все-таки  надо  что-то
ответить ему.
     - Особой охоты у меня нет. Ежели ты желаешь, езжай, - сказал я.
     - А кто будет спрашивать о нашем желании?  Схватят,  повезут, и пикнуть
не успеешь... Что же делать, ну, скажи?
     А вдруг его специально подослали ко мне?
     - Поживем -  увидим. - Я старался быть безразличным, а самого пробирала
дрожь.
     Попадешь в  Берлин,  оттуда не вернешься.  Да и  понятно,  чему они там
будут учить.
     Назавтра я ушел к сестре,  в Белев.  Полторы недели прятался на чердаке
дома,  в  гумнах.  Боялся,  а вдруг,  чтобы найти меня,  довская комендатура
свяжется с кормянской, и нити приведут сюда, к старшей сестре.
     Когда вернулся в Серебрянку, Ивана Селедцова уже не было в деревне. Его
отправили в  Германию,  и  парень как  в  воду  канул.  За  мной раз  десять
приходили немцы и староста. Мать говорила, что ушел в Гомель устраиваться на
работу.
     Однажды рано утром -  Василек еще спал и  не мог предупредить меня -  к
нам в хату вошел Артем Ковалев.
     - Ну вот и хорошо, что дома тебя застал, - усмехнулся он.
     - Работу все ищу...
     - Ты работу ищешь,  а работа -  тебя. - Староста уселся на табуретку. -
Многое ты потерял,  что поехал в Гомель. Ну что составляло подождать еще два
дня?  Уже в Германии был бы, да не где-нибудь, а в самом Берлине! О-о, ты не
знаешь, что такое Германия, не представляешь...
     Артем Ковалев часто расхваливал немецкие порядки,  это была его любимая
тема разговора.
     - Так что за работа ищет меня? - прервал я его разглагольствования.
     Староста укоризненно покачал головой,  видимо,  не понравилось,  что не
дал ему выговориться.
     - Если вторично вызовут тебя,  чтобы без фокусов!  А ты, дед, смотри за
внуком!
     Это звучало явной угрозой. Однако я горячо отрезал:
     - Никуда не поеду!
     И вышел из дому.
     Что же делать?  Как это я, советский учитель, пойду работать на немцев?
Да еще куда ехать -  в Берлин,  в фашистское логово... А не пойти, сбежать -
мать, братья, сестрички, дедушка и бабушка ответят за меня. Артем Ковалев не
бросает слов на ветер. Завезет всех, как заложников, в Довск, в комендатуру.
     Не позавтракав,  я пошел к Михаилу Прохорову,  торопясь, рассказал, что
произошло.
     - Нашел над чем голову ломать! - усмехнулся он. - Да мы этого немецкого
холуя мигом уберем - и концы в воду.
     - Я согласен! Сегодня же!
     - Ого какой прыткий. Ты уж позволь мне самому этим заняться.
     После  полудня Михаил сам  зашел  ко  мне,  устало присел на  скрипучую
табуретку и сказал:
     - Собирайся, пойдем в Федоровку.
     - Зачем?
     - Надо.
     Михаил иногда любил сделать что-либо таинственное, преподнести сюрприз.
Видимо,  и  сейчас что-то  придумал.  Возможно,  станковый пулемет нашел или
что-то другое.
     Федоровка от  нас  километрах в  двух.  Шли  молча,  затем Михаил начал
рассказывать, как гитлеровцы морили голодом и избивали пленных, натравливали
овчарок.
     - Счет к фашистам у меня большой. Пора рассчитываться, пора!
     Прохоров не скрывал,  что все свободное время пропадает в  лесу -  ищет
партизан. Но, видимо, пока их нет в здешних местах.
     - Я дальше так не могу. Вот иногда думаю: возьму пулемет, лягу на шоссе
и такого* переполоха наделаю...  Нет,  одного пулемета мало,  возьму и твой.
Хорошо?
     - Ну,  укокошишь десяток гитлеровцев, а они расстреляют семьи, а может,
каждого десятого из Серебрянки.  Так же сделали под Рогачевом...  Нет,  надо
что-то другое придумать.
     - Да-а, ну и товарища я себе приобрел! - криво усмехнулся Михаил. - Все
обдумываешь, примериваешься...
     - А ты безрассудно торопишься, - отрезал я.
     Мы наверняка поругались бы,  если бы не входили уже в Федоровку. В этой
деревне мы нашли добрых и умных советчиков - Арсена Степановича Бердникова и
Самуила Павловича Дивоченко.  Это к  ним и вел меня Михаил Прохоров.  Он был
ранее знаком с  Арсеном Степановичем,  а  у  того  почему-то  сегодня был  и
Дивоченко.
     Бердников,  грузный,  солидный мужчина лет  сорока  пяти,  сильно пожал
руку,  пристально посмотрел на  меня,  отступил на  шаг  и,  можно  сказать,
буквально всего  обшарил  взглядом.  Человек этот,  подумалось,  видит  меня
насквозь.
     - Вот он,  -  Бердников кивнул на Прохорова,  - рассказывал о тебе. Это
хорошо,  что ты сдержан. Пороть горячку в нашем деле никак нельзя. Тут уж не
семь, а тридцать семь раз отмерь, а раз отрежь.
     Он  неторопливо прошелся по  комнате,  круто  повернулся и  снова  стал
против меня, тут же озадачив вопросом:
     - Когда хворает корова? - И сам же ответил: - Без жвачки... А человек -
без дела...  Знаю,  что вы  оба не "хвораете".  Это хорошо.  Только чересчур
рискуете.
     - Риск - благородное дело, - отпарировал Михаил.
     Бердников нахмурился, остановил на нем свой тяжелый взгляд:
     - И так еще говорят:  не спеши на тот свет,  сделай здесь все как след.
Понятно?
     Он  опустился на  стул,  положил на  стол натруженные руки.  Они чем-то
напоминали руки  моего  деда  Степана,  только больно уж  спокойно лежали на
столе.
     До  сих пор молчавший Дивоченко -  хмурый,  чем-то  похожий на цыгана -
заговорил медленно,  будто  подыскивая слова.  Но  голос  его  был  строг  и
категоричен, как голос человека, уверенного в своей правоте:
     - Я вам скажу прямо, без обиняков. Никаких рискованных шагов не делать.
Вы здесь не одни работаете и своим необдуманным риском можете завалить всех.
Поэтому без наших указаний ничего серьезного не предпринимать.  Дисциплина и
порядок - прежде всего.
     Он  умолк  и  пристально из-под  насупленных бровей  рассматривал меня.
Затем хлопнул ладонью по столу, снова заговорил:
     - Ну а теперь насчет тебя, Дмитриев. Вопрос уже обсуждали коммунисты. В
Германию ехать не надо.  Чем это кончится,  мы не знаем.  Надо идти к ним на
работу здесь, в Серебрянке. Сам знаешь, работать можно по-разному. Будет что
непонятно, приди, посоветуемся. Чтобы умно поступать, одного ума мало.
     И опять хлопнул ладонью по столу.
     - Так все-таки работать? Да ни за что на этих гадов работать не буду! -
зло отрезал я.
     - Ну,  это ты  напрасно,  -  мягко вступил в  разговор Арсен Степанович
Бердников.  -  Я -  старый коммунист,  председателем сельского Совета был до
войны, думаю работать председателем и после освобождения от коричневой чумы,
если,  конечно,  люди  доверят.  Но  теперь в  нашем  положении надо  водить
фашистов за нос. Вот смотри, читай... Ковалева же пока не трогать: не пришел
срок.
     Я  читаю справку и  не верю своим глазам:  Бердников Арсен Степанович -
церковный староста Сверженской волости...
     Долго сижу на лавке у стола, молчу, думаю.
     - Так что же, я должен работать... на немцев?
     Пристальный взгляд Самуила Павловича Дивоченко снова лег на меня:
     - Не на немцев.  А на Советскую власть. По поручению коммунистов будешь
работать в Сверженской школе. Вот-вот немцы откроют ее.
     Это  была  моя  первая  встреча  с  коммунистами  Арсеном  Степановичем
Бердниковым,   довоенным  председателем  Сверженского  сельского  Совета,  и
Самуилом   Павловичем  Дивоченко,   инструктором  Журавичского  РК   КП(б)Б,
оставленными для подпольной работы в тылу врага.
     В  годы войны Журавичский район оказался в более сложных условиях,  чем
Кормянский.
     Кормянский район находится вдалеке от шоссейных и  железных дорог.  Вея
территория за  рекой Сож  -  огромные лесные массивы,  которые соединяются с
Брянскими лесами.  Возможно,  мои товарищи по истребительному батальону ушли
туда.
     Через  Журавичский  район  проходили  важные  коммуникации гитлеровской
армии,  в  частности Варшавский тракт,  по которому осуществлялось снабжение
фронта на  центральном направлении.  Вдоль  коммуникаций гитлеровцы насадили
сильные гарнизоны.  Там нет больших лесных массивов.  Все это,  по-видимому,
затрудняло развитие партизанского движения в Журавичском районе.
     Немаловажную роль сыграл и тот факт, что в самый канун оккупации района
был убит осколком немецкого снаряда первый секретарь РК КП(б)Б Н.Ф.Шлыков, а
председатель райисполкома Ф.И.Мышак и другие ответственные лица по различным
причинам эвакуировались в  советский тыл с  последними отходящими на  восток
частями Красной Армии.  Правда,  в небольших лесных массивах возле Рискова и
Сверженя были оставлены коммунисты - организаторы партизанского движения.
     Видимо,  я  перенервничал,  к  тому же простыл,  поэтому несколько дней
пролежал в  постели.  Вскоре ко мне заглянул Михаил Прохоров и  сказал,  что
Бердников торопит  с  выполнением поручения -  надо  расширить комсомольское
подполье, чтобы на его основе создать партизанский отряд.
     Скрепя сердце,  я сдался: пошел оформляться на работу, Учителю-то можно
заходить в каждую хату.


И ПОДО ЛЬДОМ РЕЧКА ТЕЧЕТ


1

     Первый урок -  в седьмом классе. Хотя до войны вел историю, математику,
язык и литературу,  сейчас поручили зоологию.  Учителей не хватает:  на семь
комплектов - шесть человек. Правда, классы небольшие, всего лишь по десять -
пятнадцать учеников.  Родители стараются под всякими предлогами не "записать
в школу" своего сына или дочь.
     За  расшатанными,  с  облезшей краской скамейками настороженно притихли
ученики.  Вчера  под  вечер сам  разбирался,  что  такое зоология,  что  она
изучает,  а  сегодня стараюсь преподнести им свои знания.  Наглядных пособий
нет.  Местные учителя говорят,  что их разбили и пожгли,  когда в первые дни
оккупации в здании школы останавливалась какая-то немецкая часть.
     Только три книги на весь класс. Мне говорят, что еще повезло. Хуже тем,
кто преподает историю и  литературу.  Занимаемся-то  по  довоенным советским
учебникам,  и  в  волости директору приказали,  чтобы портреты руководителей
партии  и  правительства затушевали чернилами.  Вот  поэтому у  учеников "не
оказалось" учебников - всего лишь один-два на класс. И мы довольны, что наши
школьники не хотят портить книги.
     Минут за  десять до  конца урока вдруг раскрывается дверь,  и  в  класс
вскакивает немец с автоматом на шее.  Широко расставив ноги,  он спрашивает,
что это за собрание.  Как могу,  растолковываю:  новые власти,  мол, открыли
школу, сегодня второй день занятий.
     - Гут, гут! - ухмыляется он и велит положить книги на скамейки.
     Перелистывает  одну,  вторую  и  вдруг  начинает  кричать:  в  учебнике
литературы он  увидел портрет Сталина.  Тут же выдернул лист,  порвал его на
мелкие кусочки,  а мне тычет кулаком в самый нос.  Я боюсь одного: только бы
не расстрелял детей. Пусть меня убьет раньше...
     В каждом классе побывал этот немец - проверил учебники.
     У  всех учителей вид удрученный,  словно на похоронах.  Мы думаем,  как
спасти книги.  И вдруг приходим к выводу, зачем затушевывать портреты? Можно
же аккуратно по краям заклеить их.  Так, мол, - это объяснение для "властей"
- книга выглядит эстетичнее.
     Теперь  учебники по  истории и  литературе появились у  каждого второго
ученика.  Аккуратные белые прямоугольники были  на  месте портретов.  Притом
смазывали клейстером не  всю  обратную сторону прямоугольника,  а  лишь края
его,  значит,  сам портрет сохранялся.  Ну а  текст как был,  так и  остался
прежним, советским.
     И  все-таки  с  тяжелым чувством каждый вечер  возвращался домой.  Кому
скажешь, что работаешь по заданию коммунистов? Хотя и веду зоологию, предмет
вовсе  не  политического значения,  да  все-таки  в  школе,  которую открыли
оккупанты.  Стыдно людям в глаза посмотреть. Не объяснишь им, не расскажешь.
Нужно сжечь школу во что бы то ни стало!
     Вскоре я  встретился с  Михаилом Журавлевым.  Хотя он и  мой троюродный
дядя,  но  только на  четыре года  старше меня.  Наши  возрастные,  что  ли,
интересы,  совпадали.  Еще до войны,  когда он -  курсант военного училища -
приезжал на побывку, вместе гуляли на вечеринках, бродили по окрестным лугам
и лесам. Между нами установились отношения более дружеские, чем родственные.
     Михаил Журавлев, будучи раненным, попал в окружение, вырвался из него и
пришел домой, живет теперь у старшей сестры Маши.
     - Чем занимаешься, товарищ лейтенант?
     Видимо,  в  моем  вопросе изрядно было укоризны и  издевки,  потому что
Журавлев пристально вглядывался в мои глаза. Прошли молча несколько шагов.
     - По хозяйству занимаюсь. Но есть и главная работа...
     Со  слов Бердникова я  знал,  что кроме нашей организации на территории
сельсовета действует еще какая-то.  С  большой радостью услышал,  что именно
он,  Михаил  Журавлев,  возглавляет  Сверженскую  подпольную  комсомольскую.
Возникла она чуть позже нашей,  но тоже в сентябре 1941 года. Оказалось, что
некоторые мои ученики-старшеклассники являются членами этой организации.
     - Так,  говоришь,  школу надо сжечь? Надо! Но осторожно. Запомни: немцы
не дураки -  могут заподозрить. Но, с другой стороны, школа - хорошее место,
куда могут прийти связные.
     Мы  наладили  постоянную  связь  с  организацией Михаила  Журавлева,  в
которую входили Лена и Матвей Шаройко,  Григорий Бычинский, Мария Корниенко,
Иван Кудрицкий и  Николай Петроченко.  Они,  как и  мы,  совершали отдельные
диверсии, вели разъяснительную работу среди населения.
     Вскоре Серебрянская организация пополнилась,  В ее ряды приняли Виктора
Потеева, Нину Левенкову, Якова Якубова, моего брата Василька.
     Занятия в школе шли, как говорится, через пень-колоду. Правда, учеников
прибавилось,  особенно в  седьмом классе.  Дело в том,  что наши подпольщики
стали агитировать за "новую школу". Комендатура и бургомистр часто требовали
выделить подводы для  доставки фуража и  боеприпасов к  линии фронта.  Уедет
парень -  и ни его,  ни лошади, ни телеги То ли угоняли ребят в Германию, то
ли погибали в дороге.  Надо было сохранить молодежь.  Учеников же не брали в
извоз. Вскоре юноши, у которых не пушок золотился на верхней губе, а чернели
усы, возгорели желанием учиться в "новой школе".
     Однажды Михаил Журавлев передал мне небольшой лис* бумаги.
     - Ну,  дорогой мой племянник,  вот и начнем совместно работать.  Поручи
своим ребятам сделать полсотни экземпляров. Я своим уже дал задание.
     Это   была  первая  сводка  Совинформбюро,   которую  я   прочел  после
отступления наших.
     - Где ты взял ее? - спросил я Журавлева.
     - Один знакомый передал...
     - Не доверяешь, да?
     - Не лезь в пузырь,  Миша.  Поговорю с ним: если он согласится, я сведу
вас.
     - Конспиратор...
     - Ну уж так положено,  извини. Ты не сердись, а действуй. Только писать
печатными буквами, чтоб