-  Наде и Володе -  эта поездка нравилась.  Они то спрыгивали с
телеги и  бегом  обгоняли ее,  то  снова  взбирались на  пушистое сено.  Что
понимали?  А мама молча вытирала слезы.  Старшие -  Василек, Петя, Лидочка -
шли хмурые, подавленные.
     Когда  мы  свернули на  большак,  пришлось прижаться к  самой  обочине.
Навстречу с  грохотом неслись  мотоциклисты.  Натужно  взвывая  на  песчаных
подъемах, шли машины, полные немцев.
     Уже  стемнело,  когда  подъехали  к  Серебрянке.  На  шоссе  постепенно
замирало движение.  Мы решили въехать в деревню не по главной улице, а через
переулок, со стороны Малашкович, чтобы лишний глаз не видел нас.
     Подъезжаем к дому дедушки. Тихо. Вхожу в хату, а там... немцы.
     - Вер ист дас? Кто такие? Как сюда попали?
     Бабушка как  могла старалась объяснить,  что  это  ее  дочь приехала со
своими  детьми.  Но  немец  поднял  шум:  мол,  руссиш швайн  хотел  стащить
пистолет...
     - Найн,  геноссе,  -  подыскивая слова,  начал оправдываться я. - Нихт,
геноссе. Я и не думал брать. Зачем он мне, геноссе.
     Глаза немца стали еще более злыми.
     - Геноссе?! - В тот же миг две пощечины обожгли мне лицо.
     Я  отшатнулся и  навзничь упал на широкую лавку,  а  немец с минуту еще
орал  на  меня.  Школьные знания немецкого языка позволили понять только то,
что мне товарищем может быть только свинья,  а не он,  представитель великой
Германии.
     Туго пришлось бы  от  таких "квартирантов",  если бы  пробыли они здесь
дольше. Но, к нашей радости, часа через два немцы уехали.
     Утром я ушел туда,  где и положено было мне быть,  -  в свой район,  за
Сож.  Но оказалось, что Бель уже наводнена гитлеровцами. В условленном месте
нашего батальона не было, и никто не мог подсказать, где находится он.
     Минуло трое суток.  Решил зайти в Струмень.  Думал,  что, может, в этой
лесной деревне, найду своих. Дважды ночевал у Павла Редуто, а днем бродил по
лесу в надежде встретить кого-либо из батальона.  Напрасно бродил: товарищей
так и не нашел. Правда, подобрал четыре винтовки. Спрятал их под выворотом у
дороги на Кляпин. Верил, что оружие пригодится. И вернулся в Серебрянку.
     Там   все  шло  по-прежнему.   Приезжали  небольшие  немецкие  воинские
подразделения, останавливались на сутки-другие и уходили на восток. На шоссе
почти весь день не редел поток пехотинцев и машин.
     В Серебрянке вскоре подружился с Михаилом Прохоровым. Что скрепило нашу
дружбу?  Может, то, что он, как и я, приезжий и тоже прячется в этой деревне
у родственников вместе с семьей.  Его отец,  как и мой, коммунист. Прохоровы
остановились в колхозной бане:  если узнают немцы, родня не пострадает из-за
них. А может, потянуло меня к Михаилу то, что он, как говорится, уже понюхал
пороху. Служил в Красной Армии, под Жлобином попал в окружение, неделю был в
плену, затем бежал.
     Какие бы  причины ни  вели нас на  сближение,  но  мы  стали настоящими
друзьями.  Хорошо было с  этим высоким,  подтянутым парнем.  В спорах Михаил
горячился,  даже мог обидеться, но вскоре отходил и снова улыбался, шутил. И
все же чувствовалось, что в своих беседах мы не затрагиваем самого главного,
что-то не договариваем.
     Однажды, сидя возле хаты дедушки, я прямо спросил:
     - Так что же будем делать, Миша?
     Он  долгим взглядом посмотрел на  меня,  затем  на  улицу,  по  которой
сновали, засучив рукава, немцы, хмуро прислушался к лязгу гусениц на шоссе и
поднялся с места:
     - Пойдем-ка  от этого грохота в  лес и  подумаем.  А  заодно и  грибков
поищем...


ДОРОГА НАЧИНАЕТСЯ С ПЕРВОГО ШАГА


1

     Тихо и спокойно в лесу. Сюда не доносились грохот с шоссе, чужой говор.
Здесь все  Рыло  родным,  знакомым с  детства.  Тоненько попискивали синицы,
вдали,  как  всегда  с  перерывами,  барабанил дятел.  Золотистые листья уже
присыпали привядшую траву.
     Мы  шли  молча,  будто  боялись нарушить лесную  тишину.  Подосиновики,
маслята,  старые боровики и  грузди попадались нам часто,  но  мы,  кажется,
забыли,  зачем пришли сюда.  Вдруг Михаил нагнулся,  начал разгребать желтые
листья клена.
     - Боровики?
     - Таких бы побольше! Иди-ка погляди какой! Быстрее шагай сюда!
     Возле толстого клена лежал ручной пулемет с  широким раструбом на конце
ствола,  с  сошками,  но  без  диска.  Ржавчина  лишь  местами  тронула  его
металлические части, ложа потускнела от сырости.
     - Ну,  теперь  берегитесь,  гады!  -  Михаил  кляцнул  затвором  и  зло
усмехнулся.
     Прядка  белокурых волос  пересекла его  нахмуренный лоб.  Глаза  Михаил
напряженно  прищурил,  будто  высматривал в  лесных  зарослях  притаившегося
врага.  Мысленно я представил его в военной форме,  справедливого и строгого
командира,  требовательного к  себе и  другим.  Да,  с таким смело пойдешь в
огонь и в воду.
     - Ну,  тезка,  начало есть!  Нас двое,  а "Дегтярев" -  третий. Как раз
полный боевой расчет. Так что повоюем!
     - Двое - совсем мало, - возразил я. - Это почти ничто.
     - Ну,  ты брось!  Главное -  начало...  Вот давай-ка лучше, как старики
говорят, посидим рядком да поговорим ладком.
     Совсем неслышно ронял старый клен большие листья, будто не хотел мешать
нашему разговору.
     - Да,  ты отчасти прав:  нас двое и  пулемет -  это мало,  -  продолжал
Михаил.  -  Но все-таки согласись, что даже дальнее путешествие начинается с
первого шага.  Конечно,  лучше,  если бы нас было много. Но где взять людей?
Постой,  погоди,  не перебивай!  Допустим, есть молодежь в Серебрянке, но не
подскажешь ли ты мне, на кого можно положиться?
     В словах Прохорова,  конечно,  была истина.  Хотя в Серебрянке мы знаем
почти каждого,  но  как  знаем?  И  я,  и  Михаил приезжали сюда как  гости,
встречались с  молодежью только на  вечеринках.  Каждый в  это  время добр и
весел.  Но чтобы человека узнать,  надо пуд соли с  ним съесть.  А мы вместе
только проводили иногда праздники,  не работали,  не жили рядом. Не знаем ни
привычек, ни характеров серебрянских юношей и девушек.
     - Так на кого же положиться? - снова спрашивает Михаил. Спрашивает не у
меня, скорее у самого себя.
     - На комсомольцев. Да и родню, наверное, легче вовлечь.
     - Да-а,  ты прав!  -  Теперь глаза его повеселели и на лбу стало меньше
морщинок. - Как ты думаешь, Мария наша подойдет? А Броня?
     Это его сестры, двоюродная и родная.
     Я предлагаю своего Василька,  четырнадцатилетнего брата,  Нину Язикову,
соседку,  молодую учительницу.  Спорим о Викторе и Ане Потеевых, но все-таки
решаем, что подойдут.
     - Итак,  подведем итоги.  - Михаил одной рукой гладит ложу пулемета, на
пальцах второй подсчитывает:  -  Мария, Броня, Василек, Нина, Виктор - пять.
Затем -  Аня и  мы вдвоем.  Всего восемь человек.  Н-да,  наполовину женская
команда... Нет-нет, так не пойдет!
     А я доказываю ему,  что именно они,  четверо девушек,  могут подсказать
нам,  кто  здесь  настоящий боевой парень.  Девушки местные,  следовательно,
знают,  кому доверять.  А Василек,  хоть и подросток, но настолько вездесущ,
что все узнает, а главное - никто в малыше не заподозрит нашего разведчика.
     - Ты говоришь,  словно давно обдумал все!  - удивился Михаил. - А ну-ка
признайся, правда ли это?
     И  я  признался,  что был бойцом истребительного батальона,  что есть у
меня  винтовки и  что  недавно ходил  в  Корму  в  разведку,  затем  пытался
встретиться со  своими товарищами,  но никого не нашел.  Однако твердо верю,
что встречусь с ними: живет в Корме Катюша Савельева, она поможет установить
связи, а когда придется расширять их, будет для нас незаменимым человеком.
     - Хорошо,  -  улыбнулся Михаил.  -  Но я вовсе не сторонник вовлекать в
борьбу девушек. Война - сугубо мужское дело.
     Я не стал с ним спорить.
     В  Серебрянку вернулись поздно,  потому что  сначала спрятали в  лесной
глуши ручной пулемет,  а  затем долго бродили в надежде найти еще какое-либо
оружие.  Но  ничего,  даже обыкновенных патронов,  не нашли.  Зато повезло в
другом.  Мы набрели на старую вырубку, где возле трухлявых пней было столько
опят, будто кто-то специально посеял их тут.
     Нарезали полные корзины:  надо же чем-то оправдать полдня, проведенного
в лесу.
     - Ох и нажарим да наварим! - всплеснула руками бабушка.
     Дедушка строго посмотрел мне в  глаза и стал свертывать цыгарку,  затем
долго высекал огонь кресалом. Наконец сделал затяжку и с дымом выдохнул:
     - Чем лынды бить,  пошел бы  к  соседям картошку копать.  Пуд-второй не
будет лишним.


2

     Утро выдалось дождливое, ветреное, но к полудню небо прояснилось, снова
барашками заклубились кучевые облака,  и  солнечные лучи  щедро  сыпанули на
землю.
     Мы  с  дедушкой выбрались из-под сумрачного навеса,  где с  самого утра
плели корзины.  Не ладилось у нас:  не то лоза попалась хрупкая,  не то наши
руки несноровисты, и дедушка сказал:
     - Парить нужно, только парить!
     Я про себя улыбнулся: "Лозу или руки парить?"
     Печку бабушка истопила еще на рассвете,  в ней уже не распаришь лозовые
прутья,  чтобы они стали гибкими,  неломкими.  Дедушка выкатил во двор бочку
из-под керосина с одним вырезанным днищем. Он поставил ее на кирпичи, развел
огонь, а я таскал из колодца воду.
     Долго пришлось дожидаться, пока нагрелась вода и пока прутья, опущенные
в бочку, стали эластичными. Зато потом работа пошла веселее.
     Шестая корзина была уже поставлена в тенек на завалинку,  когда во двор
заглянул Михаил Прохоров.
     - Доброго  здоровьишка честным труженикам!  -  улыбаясь,  он  приподнял
клетчатую кепку. - Значит, на хлеб насущный вы уже сегодня заработали?
     Дедушка что-то недовольно пробормотал себе под нос и  снова весь ушел в
работу.  Михаил подмигнул мне и выразительно кивнул на калитку:  мол, выйди,
поговорить надо.
     Как только за мной захлопнулась калитка, он прошептал:
     - Ты знаешь, тезка, нашел диски к пулемету. Целых три диска! Стрельнем,
а? Сегодня, сейчас?
     - Хорошо. Через десять минут я - как штык!
     Пообещал,  а  вовсе не подумал,  что нам надо сплести еще две корзины -
дедушка заготовил восемь  каркасов.  Я  подложил сосновых щепок  под  бочку,
сунул в  горячую воду пучок прутьев и  стоял,  переминаясь с  ноги на  ногу,
будто провинившийся школьник.
     - Что,  бежать надо?  - улыбнулся дедушка. - Ну, беги, беги. Недаром же
Мишка заглядывал, недаром. Только вот что я тебе скажу: вы уже не маленькие,
думайте-мозгуйте, коли что-либо такое, голову не теряйте.
     Через час мы уже колдовали над пулеметом.  Миша, оказывается, прихватил
с  собой  чистые тряпочки и  даже  шомпол от  винтовки.  Я  знал  устройство
пулемета.  Прохоров же  с  закрытыми глазами мог  разбирать и  собирать его.
Все-таки В армии служил.
     - Пошли на шоссе! - твердо сказал Михаил.
     Возле одной елочки с  обрубленной вершиной мы  притаились,  наблюдая за
дорогой.  По ней шли колонны машин. Решили ждать легковую. Она появилась для
нас неожиданно в  сопровождении мотоциклистов и  броневика.  Михаил рванул с
плеча пулемет, но я тут же схватил его за руки:
     - С ума сошел... На каждом мотоцикле по три фашиста...
     Он потянул пулемет к себе, но я крепко держал его, прижимая книзу. Пока
между  нами  шла  безмолвная  борьба,  мотокавалькада  скрылась  за  дальним
поворотом шоссе.
     - В детский сад тебе надо, в ясли! - почти крикнул Михаил.
     - А тебе надо фляжку, обязательно...
     - Зачем?
     - Холодная вода промывает мозги, и они лучше соображают, - ответил я.
     Он больше ничего не сказал,  только приоткрыл затвор,  из канала ствола
выскочил патрон.
     Снова нарастал протяжно-нудный гул,  но уже с  противоположной стороны,
из  Рогачева.  Потянулась колонна грузовиков с  солдатами в  кузовах,  затем
пошли тягачи с пушками на прицепе. Потом шоссе опустело.
     Минут десять стояла тишина.  Но вот отозвалась синица, за ней - вторая,
совсем рядом с нами начали перебранку драчливые сойки.
     И  вдруг  мы  услышали  нарастающий гул.  Вскоре  он  заглушил  веселое
треньканье синиц.
     На  шоссе  показалась грузовая машина  с  какими-то  ящиками в  кузове,
нагроможденными  выше  кабины.   Михаил  весь  напрягся,  пальцы,  сжимавшие
пулемет, вдруг побелели. Вобрав голову в плечи, он чуть скосил глаза вправо,
затем влево.  Кроме этой машины, ничего на шоссе не было. Вот она уже совсем
близко.  Гулко ударила дробь.  Ручной пулемет дрожал в руках Прохорова, а из
широкого раструба выпрыгивал малиновый огонь.
     Машина   прошла  еще   метров  десять  и,   вспыхнув  ярким   пламенем,
остановилась. Из кабины неуклюже вывалился шофер и остался неподвижно лежать
у подножки.
     Снова пулемет в руках Михаила стал выбивать металлическую дробь. Теперь
горела не только кабина - занялись и ящики в кузове.
     Михаил опустил руки, и пулемет умолк.
     - Ну  вот...  первый  шаг...  сделан,  -  отрывисто,  с  паузами сказал
Прохоров.
     Мы заглянули в кабину:  там,  свесив голову,  полусидел офицер.  Он был
мертв.


3

     Пулемет  спрятали в  том  же  месте.  Запасные диски  сунули  под  кучу
валежника.  Если  вдруг  кто-либо  обнаружит  пулемет,  то  хоть  диски  нам
останутся.
     Теперь в руках у меня и Михаила ножики и обычные корзины.  Правда,  нет
еще ни одного гриба.  Мы торопимся на старую вырубку, чтобы нарезать опят, а
в душе и радость, и тревога одновременно. Наконец-то сделано настоящее дело!
Но...  только все ли  сойдет нам с  рук?  И  не столько нам,  как Хмеленцу и
Серебрянке. Машина-то сожжена между этими деревнями.
     Беспокойство гнало  нас  домой.  Терпения хватило  лишь  на  то,  чтобы
собрать по полкорзины опят, да и то без разбора - какие под руки попадались,
те и резали.
     Возвращались  торопливо,  но  возле  деревни  долго  сидели  в  кустах,
наблюдая за улицей и шоссе.  Кажется,  ничего подозрительного нет. По дороге
проносятся машины, не останавливаясь в Серебрянке. Немцев не видно на улице.
Люди как ни в чем не бывало копают картошку на огородах.
     - Порядочек! - шепчет Михаил и вдруг без всякого перехода спрашивает: -
А ты помнишь, какое сегодня число?
     Вот это да!  Сегодня же первое сентября -  начало занятий в школе! Было
бы,  если бы не война.  Вот она, школа, зияет незастекленными окнами. Пусто,
безлюдно возле нее.
     Уже садилось солнце,  а  о  машине,  сожженной в полутора километрах от
Серебрянки,  никто не говорил.  Было даже обидно: сделали такое дело, а люди
не знают.
     Вечером я пошел к Нине Язиковой.
     - Давненько,  коллега,  не виделись, давненько, - сказала она. - Почему
не заходишь? Все с Прохоровым водишься, а нас забыл.
     - Да  вот зашел...  Может,  есть что-либо из художественной литературы?
Захотелось почитать, а то и азбуку можно забыть.
     - Найдется. Ну, так с первым сентября, Михаил Афанасьевич! Отличных вам
успехов в  воспитании подрастающего поколения...  -  Слезы  заблестели в  ее
глазах.
     Нина  вздохнула,  опустила  голову.  Белокурые волосы  заслонили впалые
щеки.  Но  такое длилось с  минуту.  Нина резко приподняла голову,  зачесала
волосы на затылок, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.
     - Почему же ты молчишь? Почему и меня не поздравишь?
     Тихо тикали ходики на стене,  рядом висел отрывной календарь,  а на нем
чернела цифра "31". Нина заметила мой удивленный взгляд, хрустнула пальцами.
     - Не могу,  никак не могу сорвать этот листок.  Сорвешь,  а  под ним...
Нет,  пусть будет август!  -  Она  тряхнула головой,  и  густые волосы снова
поплыли к вискам. - Пусть!
     - Нет,  ты не права!  - резко сказал я. - Давно пришла пора для первого
сентября! Пора кончать каникулы!
     Она удивленно и в то же время настороженно взглянула на меня:
     - Пришла? А кого же учить? Как учить? Чему учить?
     - На все эти вопросы один я не уполномочен ответить.
     - А кто уполномочен? - Лицо ее вдруг засветилось надеждой, она подалась
вперед, глаза просили-молили ответа.
     И я сказал:
     - Подпольная  комсомольская организация  может  ответить  на  все  твои
вопросы, Нина Язикова.
     - Есть такая организация?!  -  Она уже тормошила меня за рукав. - Есть,
да?
     С  Михаилом Прохоровым мы заранее договорились:  при разговоре с Ниной,
Марией, Броней и Катюшей скажем, что подпольная организация уже действует.
     - Да, есть такая организация.
     - Боже мой, а я-то думала: все, конец... Так примите меня, примите! Ну,
не могу же сидеть без дела, без пользы. Ты же знаешь меня.
     - Я, Нина, вовсе не за книгой пришел к тебе.
     - Спасибо! Честное комсомольское, никогда не подведу!
     Она  подошла к  календарю,  протянула руку и  спросила все еще с  плохо
скрытой тревогой:
     - Так срывать?
     Ходики показывали 9 вечера,  когда я уходил от Нины Язиковой.  В руке у
меня был обычный "Букварь" - Нина заставила взять для маскировки.
     В  тот же  вечер Михаил Прохоров поговорил с  Марией Потапенко и  своей
сестрой Броней. Он тоже сказал, что в Серебрянке есть подпольная организация
и предложил им вступить в нее. Девушки с радостью согласились.
     Теперь нас  шестеро с  Катей Савельевой.  Моего Василька решили пока не
посвящать в свои дела.  Когда понадобится,  тогда и расскажем ему.  Он и так
нам первый помощник.
     Через неделю мы впервые после оккупации собрались все вместе,  пришли в
колхозную баню,  где по-прежнему жил Михаил с семьей.  Не было с нами только
Савельевой: до Кормы около тридцати километров, не так просто преодолеть их,
когда вокруг гитлеровцы. Но к ней я непременно пойду.
     Как только тетя Лекса,  мать Михаила,  ушла к соседке, я положил гитару
на стол.
     - Внимание! - поднял руку Прохоров. - Слово Дмитриеву.
     Я  встал с узкой лавки и чуть не стукнулся головой в низкий закопченный
потолок, обвел всех глазами.
     - С каждым из вас уже был разговор, что в Серебрянке создана подпольная
комсомольская организация.  Давайте сегодня оформим ее:  изберем секретаря и
командира боевой группы.
     Тихо-тихо,  будто и нет здесь нас. Но вот скрипнула табуретка, поднялся
Прохоров.
     - Предлагаю   избрать   секретарем  комсомольской  организации  Михаила
Дмитриева. Будут ли другие предложения?
     - Нет, - послышалось в ответ.
     Проголосовали единогласно.
     - Спасибо за доверие, товарищи! - От волнения сжало горло.
     Я  снова стоял у  стола,  стараясь взять себя в руки.  Пожалуй,  прошла
минута,  пока заговорил.  Теперь голос звучал тверже. Говорил о том, что нам
придется  работать в  тяжелых  условиях фашистского террора,  поэтому  нужна
строжайшая дисциплина.  Никто из посторонних не должен знать об организации,
враг  не  пощадит нас,  погибнут родные  и  близкие,  даже  Серебрянку могут
уничтожить гитлеровцы.
     - Давайте же поклянемся,  что будем бороться с  фашистами,  пока бьется
сердце, - и первым произнес: - Клянусь!
     - Клянусь! - повторил Прохоров.
     - Клянусь! - в один голос вылилось это обещание.
     - Теперь нас  стало больше.  Вскоре еще  прибавится сил,  поэтому нужен
руководитель  боевой   группы.   Рекомендую  утвердить   командиром  Михаила
Прохорова.
     За Прохорова проголосовали тоже единогласно.  Он поднялся и  потребовал
собирать оружие, патроны, гранаты, тол, прятать все в надежном месте, причем
у  каждого подпольщика должен быть  свой  тайник.  Если гитлеровцы обнаружат
один такой "склад", остальные сохранятся.
     После Прохорова выступила Броня. Она предложила:
     - Давайте сегодня же  сорвем все немецкие приказы.  А  то как бельмо на
глазу.
     Допоздна засиделись бы  в  тот вечер,  но в  сенях брякнула щеколда.  И
только в тот миг я понял оплошность - никого не поставили караулить.
     Я  схватил гитару,  ударил по струнам,  а  Броня бросилась к дверям.  К
счастью, вошла мать, и дочь закружилась перед ней и запела:

                       Пусть он землю бережет родную,
                       А любовь Катюша сб