ей то терял
сознание, проваливаясь в пустоту, то сладко грезил: он видел пчел, росу на
лопухах, развалины монастыря в горном лесу, прогнившие доски, с которых в
родник капало густое, как мед, солнце, видел, как волнуется ковыль на
склоне, восходящем к сосновому бору, как снуют муравьи по коре ствола,
некогда поваленного ураганом. Над краем распадка, над глиной, откуда
ящерицы и муфлоны сыпали в бездну мелкие камешки, плескались в листве, в
кронах гигантских буков молчаливые птицы. По другую сторону горы порхала
над лугом, над цветами и ручьем девочка в свет лом платине, своя в стае
бабочек. Как же звали ее, вечно припорошенную золотой пыльцой, веснушчатую
внучку пасечника? Имя ускользало от Андрея. А пасека стояла рядом, на
задах двора, между огородом и персиковым садом. Во дворе, в пристройке
размещался крошечный магазин. Им заведовала жена пасечника. Дважды в
неделю сюда доставляли хлеб, реже - сахар, подсолнечное масло, керосин и
баловство для мужиков: водку и курево. Андрей жил у егеря, в нескольких
кило метрах от форелевого хозяйства, и, значит, большую часть пути к
пасеке мог катить на велосипеде по хорошей дороге, по асфальту. Но, как
правило, он делал крюк, забирал влево, к стилизованному под средневековый
замок гостевому домику, часами просиживал на любимом дубе, выглядывая
кабанов, или ловил стрекоз над камышом. От мостков к середине озерца
ветром сносило узкую лодку - Андрей прыгал за ней в воду с горячего
откоса, в отражения сосен и скал, и брызги, белые, как молоко, летели к
солнцу, и солнце нагибалось, тянулось губами к брызгам и шершавым языком
задевало смуглую спину маленького Растопчина. А на закате олени вновь
спускались с гор, пили воду из ручья и глазели на кормушки, в них
постепенно прибывало сена - лесники готовились к зиме. В конце августа за
Андреем приезжал отец, неделю бродил по лесу, пил с дедом-егерем горькую и
увозил пацана в Москву. Андрей не хотел в Москву. Иногда он вынашивал план
- податься в горы и переждать там в тиши недельку, ночуя где-нибудь в
сухом дупле. Иногда он и в самом деле убегал, устраивался на закате в
дупле старого дуба, но к вечеру тут становилось зябко и тревожно, Андрей,
возвращался к дому егеря. Возле веранды, в летней печи дед с отцом
зажигали огонь, варили картошку, чистили рыбу, подтачивали о корундовый
круг длинный нож, и на лезвии вспыхивали искры, и сверкали в лучах заката
скалы над сырым полумраком ущелья, и по одиночке тянулись с востока на
запад, к своим высоким гнездовьям орлы.
  Память согревала, как печь, но она не могла пролить ни капли света на
тайну, что не позволяла Андрею забыться - как попал Растопчин в эту черную
дыру, на этот мерзлый бетон? И попал-то голый и связанный... Не иначе как
подыхать. Он лежал и гадал: что за яма поглотила его? Заброшенный колодец,
куда с ночного неба залетают хлопья снега? Усилием воли Растопчин вырвал
себя из царства сна и заставил мозг восстанавливать картины ближайшего
прошлого. И он припомнил тусклые фонари набережной за вечерним декабрьским
стеклом, швабру и чавканье половой тряпки, ресторанный столик, рукопожатие
Вячеслава, лифт и свой путь по ковровой дорожке коридора, по этажу. В
гостиничном номере стояла тишина. Растопчин разделся, позвонил Лейле,
позвонил Елене, принял душ и, накрываясь двумя одеялами, окунулся в
ледяные простыни постели. Он без труда заснул, и вот - пробуждение...
Колодец? Но откуда в колодце ветер? Ветер в спину. Пещера? Грот? И где-то
за спиной - вода? Оттуда и холодное дыхание... Но не порывами же,
сообразил Растопчин. Он перевернулся на спину. Плечом ощутил нечто
твердое, похожее на черствую корку хлеба. Над головой темнел какой-то
потолок, плита. Руки и ноги, конечно, жаль, заплакал от бессилия
Растопчин. Но отморожу ведь не только их. Он все еще надеялся выжить.
  Внезапно слева загорелся свет, Андрей мотнул головой, ударился
затылком о твердое - ну, точно, кусок черствого хлеба под плечом! Сам же
чаек кормил! Балкон! Его, Растопчина, связали и выкинули из постели на
балкон собственного номера. Оглушили, опоили снотворным или брызнули в
лицо газом из баллончика - и выкинули из номера на бетон, под снег и
ветер. Но как же они проникли в номер? Ах, не один черт как... Растопчин
зарычал. Скрипнула балконная дверь. На пороге появился мужик. Он присел на
корточки и ткнул пальцем Растопчину под ребро:
  - Как спалось? Не вспотел? Лейла не снилась?
  Растопчин застонал.
  За порог шагнул еще один силуэт, в нем Андрей признал Григория,
"качка" из бара. Через пару минут Андрея втащили в номер и бросили на пол
рядом с кроватью. Хлопнула балконная дверь.
  - Смотри, Санек, а он - сыкун. Описался со страху, - засмеялся
Григорий и с размаху ударил ногой Андрея в пах. - Как считаешь, Санек,
двух часов на морозце достаточно, чтоб сыкун отморозил себе махалку?
  Растопчин подтянул колени к животу. Лицо он не мог прикрыть от ударов
руками, руки были связаны за спиной. Растопчин попробовал спрятать лицо
под платяной шкаф. Однако, больше Растопчина не били. Тот веселый
незнакомец, который спрашивал у Андрея "как спалось?", некто Санек,
выдернул изо рта. Андрея кляп, перерезал бритвой веревки. А бритва-то моя,
из станка, безопасная, отметил Андрей. Они ее в ванной комнате взяли.
  - Только не заори случайно, - попросил Растопчина Санек, швыряя
бритву на журнальный столик. - Сейчас полвосьмого утра. Когда б не тучи,
уже бы светало. Люди кругом.
  - Сколько я там провалялся? - разминая челюсти, выдавил из себя
Растопчин.
  - Где-то с пяти, - сказал Санек. - Может, и цел еще твой инструмент.
Вернешься в Москву, на бабе проверишь.
  Ноги Растопчина свела судорога. На четвереньках он добрался до
кровати, натянул на себя оба одеяла. Санек достал из сумки флягу с
коньяком:
  - Пятнадцать минут на оклем, и помчали.
  Андрей выпил много, полфляги, наверное. Потом плеснул коньяк на
ладонь, растер ступни, руки, шею. Ему не мешали. Андрей отпил еще глоток.
Коньяк был отменный. Из знаменитых крымских подвалов или, вообще,
настоящий французский. Андрей завинтил колпачок, на фляге, но возвращать
ее не спешил. Григорий курил. За окном светало. Андрей, морщась, вертел
головой и разминал онемевшие пальцы.
  - Мышцы болят. Суставы болят, - прошептал он, стараясь унять дрожь на
губах. - Куда помчали?
  - К нотариусу, - вздохнул Санек. - Мы тебе кое-что вручим при нем, и
он заверит, что должок тебе отдан. Теперь вздохнул Растопчин.
  - Или ты еще не проснулся? - оскалился Григорий. - И желаешь еще
поваляться, - он кивнул в сторону балкона. - Добрать, так сказать, минуток
пятьсот-шестьсот?
  - Что вы, ребята, - ответил Растопчин, - я проснулся.
  - А не запихнуть его в горячую ванну? - спросил Григорий товарища. -
Вдруг быстрее отойдет. А то вон, и коньяк лакал, а зуб на зуб не попадает.
  - Нет-нет, - испугался Растопчин. - Сейчас мне в горячую воду никак
нельзя, я где-то читал. Да и ехать с мокрой башкой глупо. И опять на
мороз... Лучше сразу оденусь и хлебну коньяка. Чуток пропотею, малость
остыну и... Есть ведь время у меня?
  - Есть, - согласился Санек. - Десять минут. Потей, остывай.
  - Трусы поменяй, - Григорий потушил окурок сигареты о пепельницу. - В
конторе вонять будет. И одеколоном это... - он махнул ладонью перед лицом
Растопчина. - При другом раскладе я бы сам тебя в порядок привел. И
армянским ожерельем украсил.
  Андрей сполз с кровати, открыл створки шкафа, достал чистое белье,
спортивное трико, шерстяные носки. Заталкивая ногу в джинсы, вынул из
кармана пачку русских денег, униженно заулыбался:
  - Спасибо, ей-богу. А то, как в дороге? Если б отняли, - он похлопал
по заднему карману, повертел в руках двадцатидолларовую купюру. - Ей-богу,
благодарен. Для меня - это целое состояние. А те деньги, что? Лейлины
деньги, чужие. Вот мои.
  - Спрячь свои копейки, - презрительно бросил Григорий. Повернулся к
товарищу, - Или как?
  Санек зачесал подбородок.
  Поверх свитера и пиджака Растопчин натянул пальто, затем нахлобучил
на голову шапку и снова полез на кровать под одеяло. И снова не отказал
себе в удовольствии - отхлебнул из фляги. Застегнул на руке ремешок часов
и поинтересовался:
  - А кто у вас старший? Ты Григорий? Или Александр?
  - Тебе какой с этого кайф? - удивился Григорий.
  - Пусть Александр мне объяснит, - икнул Растопчин, - на кой хрен вы
решили тащить меня к нотариусу?
  - Перепил, - огорчился Санек. - Забери у него коньяк, Гриша.
  - Не надо забирать, - Растопчин спрятал флягу под одеяло. - Надо
пораскинуть мозгами. Я сейчас кидаю вещи в сумку, уматываю в Симферополь,
из Симферополя - в Москву. И молчу там в тряпочку. Честное слово.
Серьезно, ребята, зачем вам нотариус?
  - Делай то, что тебе говорят, не выводи меня из себя, парень, -
пригрозил Санек.
  - Вы полагаете, что из Москвы я могу позвонить Вячеславу и заявить,
что мне никто никаких денег и не думал отдавать? А просто шуганули из Ялты
и т.д.?
  - К примеру.
  - Так мой московский адрес вы легко узнаете тем же путем, каким
узнали адрес Лейлы. Согласны? - убеждал Растопчин. - Разве я враг себе?
Особенно, после сегодняшних ночных ванн. Это же страшная пытка, ребята. Не
знаю уж, что такое армянское ожерелье. Тоже не изумруды, наверное.
  - Догадливый сыкун, - похвалил Растопчина Григорий. - Это когда у
тебя выдеру с корнем язык, отрежу побрякушки, что меж ног болтаются,
пальцы оттяпаю, уши, прочую ерунду и всю ту прелесть нанижу на веревочку.
А веревочку на шее узелком завяжу. Но не до смерти. Не придушу, не бойся.
  Растопчин тряхнул головой, шапка упала на подушку.
  - Хватит, хватит, - заволновался он. - Я готов. Один вопрос по
существу. Просто, чтоб вас не подвести, - Растопчин отбросил одеяло,
запахнул пальто, обулся.
  - У нотариуса доллары будут настоящие? Я к тому что, их мне надо
будет пересчитывать? Или пачки трогать нельзя? Если там "кукла", то есть,
бумага. Просто, чтоб вас не подвести. И я умолкаю, - лихорадочно швырял
Растопчин свои вещи в сумку.
  - Не настоящие, - сказал Санек. - Считать ты ничего не будешь.
  - Значит, нотариус - ваш человек. Не подловит. Милицию не позовет, -
забормотал Растопчин. - Вы же прирежете меня, если позовет.
  - Не позовет.
  Андрей метнулся в ванную комнату за помазком и стаканом для бритья.
Замер над унитазом. Григорий стоял в дверях, следил, не намечается ли
какой подвох. А капитана и команду, за которую Вячеслав играет, милые мои
Гриши и Сани боятся все-таки не на шутку, решил Растопчин. Потому и
ножичком полосовать меня не стали, и бить не стали. Ни царапинки не
оставили, ни синячка. И вполне резонно полагают, что следов насилия нет. И
никто меня к нотариусу ехать не принуждал, и доллары, мне врученные - не
"кукольные", и свалил я из Ялты рано по утру - по собственному желанию.
Хотя, странно. Даже не позвонил, даже не попытался позвонить. Спасибо
сказать. Попрощаться.
  - А не надо капитану позвонить? - спросил Растопчин у парней, выходя
из ванной комнаты. - Заподозрит неладное. Мыслимое ли дело, отыграно
столько денег, а благодетелю - ни "до свидания", ни "спасибо".
  - Тебе-то что за печаль? - огрызнулся Григорий.
  - Не только вас он будет крутить, если я бесследно исчезну. Будет и
меня доставать. В Москве. Я эту породу хорошо знаю, - заверил парней
Растопчин. - А мне желательно поставить сегодня же точку и больше никогда
к сей занимательной истории не возвращаться.
  - У тебя есть его телефон?
  - Да, он своей рукой изобразил.
  - Пойди на балкон, проветрись, - сказал Санек. - Соскучился, небось,
по свежему воздуху. И дверь прикрой, как следует. Мне кое с кем
посоветоваться надо. Возможно, ты прав, - Санек снял трубку с телефонного
аппарата.
  Растопчин нашарил в карманах пачку сигарет и зажигалку, прихватил с
кровати флягу и отправился на свежий воздух. Вот здесь я валялся, тело
краем отпечаталось на снегу, глядел себе под ноги Андрей. Вот щели меж
широких бетонных перил, пупырчатый пол, кусок черствого хлеба, не
съеденный чайкой. Растопчин не приметил в небе ни одной птицы. Серая туча
скрадывала вершины холмов. На безлюдный парк сыпала редкая мелкая крупа.
Город затянуло пеленой. Фляга опустела. Андрей высвободил подбородок
из-под мохнатого шарфа, закурил. Сегодня в три они постучат к Вячеславу,
рассуждал Андрей, и покажут капитану бумагу из нотариальной конторы. Без
сомнения, он почует, что дело не чисто. Но: или закроет глаза на внезапный
отъезд Растопчина и доложит начальству - вот документ, все в порядке...
Или заведется - кто все же, мать вашу так, истинные хозяева в гостинице? А
уж Растопчин Вячеславу поможет! И Лейле поможет. И себе. В ногах будут
валяться, размечтался Андрей. Алкоголь шумел у него в голове. На блюдечке
с каемочкой деньги принесут. А также компенсацию за "воздушные ванны" и
удар в пах. Растопчин заглянул в номер через окно. Санек сидел под лампой,
говорил по телефону, что-то записывал на листе бумаги из той стопочки,
которую Растопчин привез в Ялту, собираясь поработать над тезисами к
лекциям. Санек положил трубку на аппарат, постучал по стеклу, поманил
Андрея - заходи, мол. Андрей подчинился.
  - Напишешь ему записку, - приказал Санек. - Мы передадим. Бери ручку,
я диктую.
  Андрей поискал ручку во внутреннем кармане пиджака, в других
карманах, виновато улыбнулся.
  - Глаза разуй, пьянь, - обругал его Григорий. - Все на столе, перед
носом у тебя.
  Текст был незамысловат: "Вячеслав! Инцидент исчерпан. Деньги мне
возвращены сегодня утром в нотариальной конторе. В три к тебе кое-кто
зайдет (по моей просьбе), и ты во всем убедишься сам. Здесь меня теперь
ничто не держит, а в Москве масса дел. Спешу в аэропорт, не хочу терять в
Ялте еще целые сутки. Благодарю за помощь. Андрей Растопчин." Санек
закончил диктовать текст, проверил его, передал. Григорию.
  - Шито белыми нитками, - заявил Растопчин. - Порядочные люди так не
благодарят. Ведут в кабак, вручают гонорар. На вашем месте я бы отстегнул
капитану хоть несколько сотен долларов. Якобы от меня. Картина выглядела
бы куда правдоподобнее.
  - Осмотри помещение, Григорий, - проворчал Санек. - Не оставь фляжку.
Спасибо этому дому, пора к другому.
  Растопчин вел себя смирно, его конвоиры могли быть довольны -
спокойно сдал дежурной ключ от номера и даже пошутил с кассиром, когда
платил за междугородные телефонные переговоры...
  Утро выдалось ненастное, серое, сырое. Море молчало, ветер с берега
сбивал волну. На плитах площади таяла под шинами и подошвами корочка льда.
Григорий указал на зеленую "Таврию". Андрей устроился на заднем сидении, и
его повезли в город. Если удастся мгновенно "вырубить" Санька, подремывал
Андрей, то Григорий окажется в чрезвычайно тяжелом положении - ко мне
спиной, за рулем на оживленной и мокрой трассе. Рискнуть, что ли? И, если
ладонью точно угадать по сонной артерии водителя, справиться с ним будет
не так уж и сложно, подзуживал себя Растопчин. Но куда понесет машину?
  "Таврия" промчалась по Массандре и соскользнула в город.
  - Я должен ознакомиться с текстом расписки заранее, - потребовал
Растопчин. - Мало ли как там дело повернется. Не выяснять же мне на месте,
to я подписываю или не то.
  - То, - скривился Григорий. - Но до чего же ты надоедлив, москвич.
  К нотариусу стояла длинная очередь, но конвоиров Андрея очередь не
смутила - в ней ждал "коллег" и Растопчина человек из бара. В помещении
находилось два нотариуса, женщина и мужчина. Растопчина подтолкнули к
столу мужчины. Процедура заняла считанные минуты. Одна-единственная
заминка произошла по вине Растопчина - он зачитал текст расписки вслух,
громко и торжественно, чем слегка озадачил спутников. Хозяин кабинета
внимательно посмотрел на Андрея. Андрей извинился за то, что не брит.
Потом он сложил вчетверо свой экземпляр документа, смахнул пачки "денег" в
сумку и всем подряд стал пожимать руки. Григорий обнял Андрея за плечи и
вывел на улицу.
  - И что мне делать с вашим добром? - похлопал по сумке Растопчин.
  - Марш в тачку, - шепнул Григорий.
  - Нет, - отказался Растопчин. - Вашим обществом сыт по горло.
Откланиваюсь. А макулатуру извольте забрать. Кстати, купюры сотенные, что
сверху, - настоящие?
  - Марш в тачку, - повторил Григорий. - Или я от уха до уха раздеру
твой поганый рот, если услышу от тебя еще раз "нет".
  Что за гадостью травили они меня ночью, загрустил Растопчин. И коньяк
не слишком-то помог. Слабость в теле, мышцы вялые, клонит в сон. А
программа выполнена, и люди кругом - пора бы в отрыв... Сумею ли? На
тротуаре - снег, перемешанный с золой и островки чистого асфальта. В
подворотне - бачки с пищевыми отходами, толкнешь - бачки повалятся с
грохотом, и объедки поплывут, покатятся по льду до мостовой. У бордюра
покуривали пенсионеры. Домохозяйки тащили картошку из овощного магазина,
бухари - клей "БФ", в тюбиках, из аптеки. Разбавят и выпьют. Румяная
толстая баба, наряженная в цветастое платье и драный ватник, шестом
скалывала сосульки с крыши соседнего офиса. Веером разбрызгивая слякоть,
неслись по дороге легковушки. Пенсионеры нервничали и никак не могли
перейти дорогу. Круто уходил вверх, за сквер и дома с мансардами, узкий
проулок. Санек облюбовал себе местечко вдали от дороги, под кипарисом, и
чистил обувь о снег. "Качок", отстоявший с утра очередь к нотариусу,
окликнул Григория, поймал брошенные ему Григорием ключи от "Таврии",
открыл дверцу и полез за руль. Андрей опустил голову, сжался, съежился,
перевесил сумку с правого плеча на левое, шагнул к машине. Никто и ахнуть
не успел, когда он перебросил центр тяжести с носка на каблук, шевельнул
плечом, и ребро его ладони с дикой силой врезалось в переносицу Григория.
Парень сумел удержаться на ногах, но на мгновение потерял ориентировку,
всплеснул руками, закрываясь от нового удара в лицо, и на руки ему хлынула
кровь. Андрей прицелился и двинул парня носком ботинка по коленной
чашечке: с такой травмой убегающих не догоняют. Растопчин рванул вверх по
узкому проулку и тотчас услышал за спиной топот и мат. Над головой, с
чьей-то лоджии, залаяла собака. Растопчин заскочил в первый попавшийся
дворик, взлетел по ступеням, дважды дернул на себя невысокую дверь -
крючок оборвался. Пахло сыростью. Андрей поскользнулся на половике,
отшвырнул к порогу трехколесный детский велосипед, протопал по дощатому
полу веранды, по коридору - ни души! И в кухоньке - ни души, и в
комнатах... Лишь в самой последней комнате, в угловой, он обнаружил старую
еврейку, сгорбившуюся над краешком стола. Высокий, как пенал, один из
шкафчиков дорогого столетнего буфета был раскрыт, и старая женщина уже
достала из него липкую бутылку и рюмку, и половинка шоколадной конфетки
уже была приготовлена. Вероятно, старуха только-только отвлеклась от
работы: на "Зингере" под швейной иглой алела недошитая наволочка.
  - Ради Бога, сохраните! - взмолился Андрей, выхватывая из внутреннего
кармана пиджака магнитофон Лейлы и пряча его под наволочку.
  В ту же секунду в комнату к старухе ворвались Санек и его приятель.
Старуха закричала. Голосок у нее оказался тоненький и жалобный.
  - Здесь не бейте меня, здесь не надо, - вскинул вверх ладони
Растопчин. - Бабуська-то причем? Выхожу во двор, сам выхожу.
  - Простите, мадам, - поклонился старухе Санек.
  - У друга белая горячка. С ночи по чужим хатам шиманается, а мы его
ловим.
  - Простите, бабуся, - сказал Андрей. - Я малость наследил, - и он
поправил на полу ногой сбитую в ком дорожку.
  Он вел их из комнаты на веранду, с веранды - на крыльцо. Не хотел
драки в доме, затоптанных половиков, крови на известке и занавесках, битых
зеркал, оконных стекол, посуды и мебели. Во дворе Андрея ждал сюрприз:
возле калитки дежурил Григорий. Он прикладывал к лицу грязный носовой
платок, глядел поверх платка на Растопчина и, похоже, улыбался. Андрей
растерялся, в отчаянии топнул по крыльцу ногой, но уже в следующий момент,
когда дверная ручка уперлась в спину Растопчину, инстинкт бросил его тело
через перильца деревянной лестницы на бетонную тропинку - Растопчин
п