Дегустаторы собираются именно там. Либо там, либо в "Лакомке".  Там только
едят.  Там  нельзя  болтать,  там   нельзя   смеяться,   туда   совершенно
бессмысленно являться с женщиной, там только едят! Тихо, вдумчиво...
     Доктор Опир, наконец, замолк, откинулся на спинку кресла и глубоко, с
наслаждением затянулся. Я сосал могучую сигару и смотрел на него.  Он  был
мне ясен, этот доктор философии. Всегда  и  во  все  времена  существовали
такие люди, абсолютно довольные  своим  положением  в  обществе  и  потому
абсолютно довольные положением общества. Превосходно  подвешенный  язык  и
бойкое перо, великолепные зубы и безукоризненно здоровые  внутренности,  и
отлично функционирующий половой аппарат.
     - Итак, мир прекрасен, доктор? - сказал я.
     - Да, - с чувством сказал доктор Опир. - Он, наконец, прекрасен.
     - Вы великий оптимист, - сказал я.
     - Наше время - это время оптимистов. Пессимист идет в Салон  Хорошего
Настроения, откачивает желчь из подсознания и становится оптимистом. Время
пессимистов прошло, как прошло время  туберкулезных  больных,  сексуальных
маньяков и военных. Пессимизм, как умонастроение, искореняется все той  же
наукой.  И  не  только   косвенно,   через   создание   изобилия,   но   и
непосредственно, путем прямого вторжения в темный  мир  подкорки.  Скажем,
грезогенераторы  -  наимоднейшее  сейчас  развлечение  народа.   Абсолютно
безвредно, необычайно  массово  и  конструктивно  просто...  Или,  скажем,
нейростимуляторы...
     Я попытался направить его в нужное русло.
     - А не кажется ли вам, что как раз в этой области наука  -  например,
та же фармацевтическая химия - иногда перехлестывает?
     Доктор Опир снисходительно улыбнулся и понюхал свою сигару.
     - Наука всегда действовала методом проб и ошибок, - веско сказал  он.
- И я склонен полагать, что так называемые ошибки - это  всегда  результат
преступного использования. Мы еще не вступили в Золотой Век, мы еще только
вступаем в него, и у нас под ногами  до  сих  пор  болтаются  всевозможные
аутло, хулиганы  и  просто  грязные  люди...  Так  появляются  разрушающие
здоровье наркотики, созданные, как вы сами знаете, с  самыми  благородными
целями, всякие там ароматьеры... Или этот, не к столу будет  сказано...  -
Он вдруг захихикал довольно скабрезно.  -  Вы  догадываетесь,  мы  с  вами
взрослые люди... О чем это я?.. Да, так все это не должно нас смущать. Это
пройдет, как прошли атомные бомбы.
     - Я хотел только подчеркнуть, -  заметил  я,  -  что  существует  еще
проблема алкоголизма и проблема наркотиков...
     Интерес доктора  Опира  к  разговору  падал  на  глазах.  Видимо,  он
вообразил, будто я оспариваю его тезис о том, что  наука  -  благо.  Вести
спор на таком уровне  ему  было,  естественно,  скучно,  как  если  бы  он
утверждал пользу морских купаний, а я бы его оспаривал на  том  основании,
что в прошлом году чуть не утонул.
     - Да,  конечно...  -  промямлил  он,  разглядывая  часы. - Не все  же
сразу.. Согласитесь все-таки, что важна прежде всего основная тенденция...
Официант!
     Доктор Опир вкусно покушал, хорошо поговорил - от лица  прогрессивной
философии,  -  чувствовал  себя  вполне  удовлетворенным,  и  я  решил  не
настаивать, тем более, что  на  его  "прогрессивную  философию"  мне  было
наплевать, а о том, что меня интересовало  больше  всего,  доктор  Опир  в
конце концов ничего конкретного сказать, вероятно, и не мог.
     Мы расплатились и вышли из ресторана. Я спросил:
     - Вы не знаете, доктор, кому этот памятник? Вон там, на площади...
     Доктор Опир рассеянно поглядел.
     - В самом деле, памятник, - сказал он. -  Я  как-то  раньше  даже  не
замечал... Вас подвезти куда-нибудь?
     - Спасибо, я предпочитаю пройтись.
     - В таком случае,  до  свидания.  Рад  был  с  вами  познакомиться...
Конечно, трудно надеяться переубедить  вас,  -  он  поморщился,  поковырял
зубочисткой во рту, - но интересно было бы попробовать... Может  быть,  вы
посетите мою лекцию? Я начинаю завтра в десять.
     - Благодарю вас, - сказал я. - Какая тема?
     - Философия неооптимизма. Я там обязательно  коснусь  ряда  вопросов,
которые мы сегодня с вами так содержательно обсудили.
     - Благодарю вас, - сказал я еще раз. - Обязательно.
     Я смотрел, как он подошел к своему  длинному  автомобилю,  рухнул  на
сиденье,  поковырялся  в  пульте  автоводителя,  откинулся  на  спинку  и,
кажется, сейчас же задремал. Автомобиль осторожно покатился по площади  и,
набирая скорость, исчез в тени и зелени боковой улицы.
     Неооптимизм... Неогедонизм  и  неокретинизм...  Неокапитализм...  Нет
худа без добра, сказала  лиса,  зато  ты  попал  в  Страну  Дураков.  Надо
сказать,  что  процент  урожденных  дураков  не  меняется   со   временем.
Интересно, что делается с процентом дураков по убеждению?  Любопытно,  кто
ему присвоил звание доктора? Не один же он такой!  Была,  наверное,  целая
куча докторов, которая торжественно присвоила  такое  звание  неооптимисту
Опиру. Впрочем, это бывает не только среди философов...
     Я увидел, как в холл вошел Римайер, и сразу забыл про доктора  Опира.
Костюм на Римайере висел мешком, Римайер сутулился, лицо  Римайера  совсем
обвисло. И по-моему, он пошатывался на ходу. Он подошел к лифту, и  тут  я
догнал его и взял за рукав.
     Римайер сильно вздрогнул и обернулся.
     - Какого черта? - сказал он. Он был явно не рад мне. - Зачем  вы  еще
здесь?
     - Я ждал вас.
     - Я же вам сказал, приходите завтра в двенадцать.
     - Какая разница? - сказал я. - Зачем терять время.
     Он, тяжело дыша, смотрел мне в лицо.
     - Меня ждут, понимаете? В номере сидит человек и ждет меня. Вы можете
это понять?
     - Не кричите так, - сказал я. - На нас глядят.
     Римайер повел по сторонам заплывшими глазами.
     - Пойдемте в лифт, - сказал он.
     Мы вошли в лифт, и Римайер нажал кнопку пятнадцатого этажа.
     - Говорите быстро, что вам надо.
     Вопрос был на редкость глуп. Я даже растерялся.
     - Вы что, не знаете, зачем я здесь?
     Он потер лоб, затем проговорил:
     - Черт, все так перепуталось... Слушайте, я забыл, как вас зовут.
     - Жилин.
     - Слушайте, Жилин, ничего нового у меня для вас нет. Мне некогда было
этим заниматься. Это все бред, понимаете? Выдумки Марии.  Они  там  сидят,
пишут бумажки и выдумывают. Их всех надо гнать к чертовой матери.
     Мы доехали до пятнадцатого этажа, и он нажал кнопку первого.
     - Черт, - сказал он. - Еще пять минут, и он уйдет... В общем я уверен
в одном. Ничего этого нет. Во всяком случае, здесь, в городе. -  Он  вдруг
украдкой глянул на меня и отвел глаза. - Вот что я вам скажу. Загляните  к
рыбарям. Просто для очистки совести.
     - К рыбарям? К каким рыбарям?
     - Сами узнаете, - нетерпеливо сказал он. - Да не  капризничайте  там,
делайте все, что велят. - Потом он, словно оправдываясь, добавил: -  Я  не
хочу предвзятости, понимаете?
     Лифт остановился на первом этаже, и он нажал кнопку девятого.
     - Все, - сказал он. - А потом  мы  увидимся  и  поговорим  подробнее.
Скажем, завтра в двенадцать.
     - Ладно, - медленно сказал я. Он явно  не  хотел  говорить  со  мной.
Может быть, он не доверял мне. Что ж, это бывает. - Между прочим, - сказал
я, - к вам заходил некий Оскар.
     Мне показалось, что он вздрогнул.
     - Он вас видел?
     - Естественно. Он просил передать, что будет звонить сегодня вечером.
     - Плохо, черт, плохо... - пробормотал Римайер.  -  Слушайте...  Черт,
как ваша фамилия?
     - Жилин.
     Лифт остановился.
     - Слушайте, Жилин, это очень плохо:  что  он  вас  видел...  Впрочем,
плевать... Я пошел. - Он открыл дверцу кабины. -  Завтра  мы  поговорим  с
вами как следует, ладно? Завтра... А вы загляните к рыбарям, договорились?
     Он изо всех сил захлопнул за собой дверцу.
     - Где мне их искать? - спросил я.
     Я постоял немного,  глядя  ему  вслед.  Он  бежал  неверными  шагами,
удаляясь по коридору.



                                    5

     Я шел медленно, держась в тени  деревьев.  Изредка  мимо  прокатывали
машины. Одна машина остановилась, водитель распахнул дверцу, перегнулся  с
сиденья, и его стошнило. Он вяло выругался,  вытер  рот  ладонью,  хлопнул
дверцей и уехал. Он был немолодой, краснолицый, в пестрой рубашке на голое
тело. Римайер, наверное, спился. Это  случается  довольно  часто:  человек
старается, работает, считается ценным работником, к нему прислушиваются  и
ставят его в пример,  но  как  раз  в  тот  момент,  когда  он  нужен  для
конкретного дела, вдруг оказывается, что он опух  и  обрюзг,  что  к  нему
бегают девки, что от него  с  утра  пахнет  водкой...  Ваше  дело  его  не
интересует, и в то же время  он  страшно  занят,  он  постоянно  с  кем-то
встречается, разговаривает путано и неясно, и он вам не помощник. А  потом
вы охнуть не успеваете, как он оказывается в алкогольной лечебнице, или  в
сумасшедшем доме, или под  следствием.  Или  вдруг  женится  -  странно  и
нелепо, и от этой женитьбы отчетливо воняет шантажом... И остается  только
сказать: "Врачу, исцелися сам..."
     Хорошо бы все-таки отыскать Пека. Пек - жесткий, честный  человек,  и
он всегда все знает. Вы еще не успеете закончить техконтроль  и  выйти  из
корабля, а он уже на "ты" с дежурным поваром базы, уже  с  полным  знанием
дела участвует в разборе конфликта между командиром Следопытов  и  главным
инженером, не поделившими какой-то трозер, техники уже  организуют  в  его
честь вечеринку, а зам. Директора советуется с ним, отведя его  в  угол...
Бесценный Пек! А в этом городе он родился и прожил здесь треть жизни.
     Я нашел телефонную будку, позвонил в  бюро  обслужИвания  и  попросил
найти адрес и телефон Пека Зеная. Мне предложили подождать. В  будке,  как
всегда,  пахло  кошками.  Пластиковый  столик  был   исписан   телефонами,
разрисован рожами и  неприличными  изображениями.  Кто-то,  видимо,  ножом
глубоко вырезал печатными буквами незнакомое  слово  "СЛЕГ".  Я  приоткрыл
дверь, чтобы не было так душно, и смотрел, как на противоположной, теневой
стороне улицы у входа в свое заведение  курит  бармен  в  белой  куртке  с
засученными рукавами. Потом мне сообщили, что  Пек  Зенай,  по  данным  на
начало года, обитает по адресу:  улица  Свободы,  31,  телефон  11-331.  Я
поблагодарил и тут же набрал этот номер. Незнакомый голос сообщил,  что  я
не туда попал. Номер телефона правильный и адрес тоже, но Пек Зенай  здесь
не живет, а если и жил раньше, то неизвестно, когда и куда выехал.  Я  дал
отбой, вышел из будки и перешел на другую сторону улицы, в тень.
     Поймав мой взгляд, бармен оживился и сказал еще издали:
     - Давайте заходите!
     - Не хочется что-то, - сказал я.
     - Что, не  соглашается,  стерва?  -  сказал  бармен  сочувственно.  -
Заходите, чего там, побеседуем... Скучно.
     Я остановился.
     - Завтра утром, - сказал я, - в десять часов в университете состоится
лекция по философии неооптимизма. Читает знаменитый доктор философии  Опир
из столицы.
     Бармен слушал меня с жадным вниманием, он даже перестал затягиваться.
     - Надо же! - сказал он, когда я кончил.  -  До  чего  докатились,  а!
Позавчера девчонок в ночном клубе  разогнали,  а  теперь  у  них,  значит,
лекции. Мы им еще покажем лекции!
     - Давно пора, - сказал я.
     - Я их к себе не пускаю, - продолжал бармен, все более оживляясь. - У
меня глаз острый. Он еще только к двери подходит, а я  уже  вижу:  интель.
Ребята, говорю, интель идет! А ребята у нас как на подбор, сам Дод  каждый
вечер после тренировок у меня сидит. Ну,  он,  значит,  встает,  встречает
этого интеля в дверях, и не знаю уж, о чем  они  там  беседуют,  а  только
налаживает он его дальше. Правда, иной  раз  они  компаниями  бродят.  Ну,
тогда, чтобы, значит, скандала не было, дверь на стопор, пусть  стучаться.
Правильно я говорю?
     - Пусть, - сказал я. Он мне уже  надоел.  Есть  такие  люди,  которые
надоедают необычайно быстро.
     - Что - пусть?
     - Пусть стучатся. Стучись, значит, в любую дверь.
     Бармен настороженно посмотрел на меня.
     - А ну-ка, проходите, - сказал вдруг он.
     - А может, значит, по стопке? - предложил я.
     - Проходите, проходите, - повторил он. - Вас здесь не обслужат.
     Некоторое время мы смотрели друг на друга.  Потом  что-то  проворчал,
попятился и задвинул за собой стеклянную дверь.
     - Я не интель, - сказал я. - Я бедный турист. Богатый!
     Он глядел на меня, расплющив нос на стекле. Я сделал движение,  будто
опрокидываю стаканчик. Он что-то сказал и ушел в глубину  заведения.  Было
видно,  как  он  бесцельно  бродит  между  пустыми  столиками.   Заведение
называлось "Улыбка". Я улыбнулся и пошел дальше.
     За углом оказалась широкая  магистраль.  У  обочины  стоял  огромный,
облепленный заманчивыми рекламами грузовик-фургон. Задняя стенка его  была
опущена, и на ней, как  на  прилавке,  горой  лежали  разнообразные  вещи:
консервы, бутылки, игрушки, стопы целлофановых пакетов с бельем и одеждой.
Двое молоденьких  девчушек  щебетали  сущую  ерунду,  выбирая  и  примеряя
блузки. "Фонит", - пищала одна. Другая  прикладывая  блузку  так  и  этак,
отвечала: "Чушики, чушики, и совсем не фонит".  -  "Возле  шеи  фонит".  -
"Чушики!" - "И крестик не переливается..." Шофер фургона, тощий человек  в
комбинезоне и в  черных  очках  с  мощной  оправой,  сидел  на  паребрике,
прислонившись спиной к рекламной тумбе. Глаз его видно не было,  но,  судя
по вялому рту и потному носу, он  спал.  Я  подошел  к  прилавку.  Девушки
замолчали и уставились на меня, приоткрыв рты. Им было лет по шестнадцати,
глаза у них были как у котят - синенькие и пустенькие.
     - Чушики, - твердо сказал я. - Не фонит и переливается.
     - А около шеи? - спросила та, что примеряла.
     - Около шеи просто шедевр.
     - Чушики, - нерешительно возразила вторая девочка.
     - Ну, давай другую посмотрим, - миролюбиво предложила первая.  -  Вот
эту.
     - Вот эту лучше, серебристую, растопырочкой.
     Я увидел книги. Здесь были великолепные книги. Был Строгов  с  такими
иллюстрациями, о каких я никогда и не  слыхал.  Была  "Перемена  мечты"  с
предисловием Сарагона. Был трехтомник Вальтера  Минца  с  перепиской.  Был
почти  весь  Фолкнер,  "Новая  политика"   Вебера,   "Полюса   благолепия"
Игнатовой, "Неизданный Сянь Ши-куй", "История фашизма" в  издании  "Память
человечества". Были свежие  журналы  и  альманахи,  были  карманные  Лувр,
Эрмитаж, Ватикан. Все было. "И тоже фонит..."  -  "Зато  растопырочка!"  -
"Чушики..." Я схватил Минца, зажал два тома под мышкой и  раскрыл  третий.
Никогда  в  жизни  не  видел  полного  Минца.  Там  были  даже  письма  из
эмиграции...
     - Сколько с меня? - воззвал я.
     Девицы опять уставились. Шофер подобрал губы и сел прямо.
     - Что? - спросил он сипловато.
     - Кто здесь хозяин? - осведомился я.
     Он встал и подошел ко мне.
     - Что вам надо?
     - Я хочу этого Минца. Сколько с меня?
     Девицы захихикали. Он молча смотрел на меня, затем снял очки.
     - Вы иностранец?
     - Да, я турист.
     - Это самый полный Минц.
     - Да я же вижу, - сказал я. - Я совсем ошалел, когда увидел.
     - Я тоже, - сказал он. - Когда увидел, что вам нужно.
     - Он же турист, - пискнула одна из девочек. - Он не понимает.
     - Да это все без денег, - сказал шофер. - Личный фонд. В  обеспечение
личных потребностей.
     Я оглянулся на полку с книгами.
     - "Перемену мечты" не видели? - спросил шофер.
     - Да, спасибо, у меня есть.
     - О Строгове я не спрашиваю. А "История фашизма"?
     - Превосходное издание.
     Девицы опять захихикали. Глаза у шофера выкатились.
     - Бр-рысь, сопливые! - рявкнул он.
     Девицы шарахнулись. Потом одна вороватым движением схватила несколько
пакетов  с  блузками,  они  перебежали  на  другую  сторону  улицы  и  там
остановились, глядя на нас.
     - Р-р-растопырочки! - сказал шофер. Тонкие губы его подергивались.  -
Надо бросать всю эту затею. Где вы живете?
     - На Второй Пригородной.
     - А, в самом болоте... Пойдемте, я отвезу вам все. У меня  в  фургоне
полный Щедрин, его я даже  не  выставляю,  вся  библиотека  классики,  вся
"Золотая библиотека", полные "Сокровища философской мысли"...
     - Включая доктора Опира?
     - Сучий потрох, - сказал шофер. -  Сластолюбивый  подонок.  Амеба.  А
Слия вы знаете?
     - Мало, - сказал я. - Он мне  не  понравился.  Неоиндивидуализм,  как
сказал бы доктор Опир.
     - Доктор Опир вонючка, - сказал шофер.  -  А  Слий  -  это  настоящий
человек. Конечно, индивидуализм. Но он по крайней  мере  говорит  то,  что
думает, и делает то, о чем говорит... Я вам достану Слия... Послушайте,  а
вот это вы видели? А это?
     Он зарывался в книги по локоть. Он нежно гладил их, перелистывал,  на
лице его было умиление.
     - А это? - говорил он. - А вот такого Сервантеса, а?
     К нам подошла молодая осанистая женщина,  покопалась  в  консервах  и
брюзгливо сказала:
     - Опять нет датских пикулей?.. Я же вас просила.
     - Идите к черту, - сказал шофер рассеянно.
     Женщина остолбенела. Лицо ее медленно налилось кровью.
     - Как вы посмели? - произнесла она шипящим голосом.
     Шофер, сбычившись, посмотрел на нее.
     - Вы слышали, что я вам сказал? Убирайтесь отсюда!
     - Вы не смеете!.. - сказала женщина. - Ваш номер?
     - Мой номер девяносто три, - сказал шофер. - Девяносто три, ясно? И я
на вас всех плевал! Вам ясно? У вас есть еще вопросы?
     - Какое хулиганство! - сказала женщина с достоинством. Она взяла  две
банки консервированных лакомств, поискала на прилавке глазами и  аккуратно
содрала  обложку  с  журнала  "Космический  человек".  -  Я  вас  запомню,
девяносто третий номер! Это вам не прежние времена, - она завернула  банки
в обложку. - Мы еще с вами увидимся в муниципалитете...
     Я крепко взял шофера за локоть. Каменная  мышца  под  моими  пальцами
обмякла.
     - Наглец, - сказала дама величественно и удалилась.
     Она шла  по  тротуару,  горделиво  неся  красивую  голову  с  высокой
цилиндрической прической. На углу она остановилась, вскрыла одну из  банок
и стала аккуратно кушать, доставая розовые ломтики  изящными  пальцами.  Я
отпустил руку шофера.
     - Надо стрелять, - сказал он вдруг. - Давить их надо, а  не  книжечки
им развозить. - Он обернулся ко мне. Глаза у него были измученные.  -  Так
отвезти вам книги?
     - Да нет, - сказал я. - Куда я все это дену?
     - Тогда пошел вон, - сказал шофер. - Минца взял? Вот пойди и  заверни
в него свои грязные подштанники.
     Он влез в кабину. Что-то щелкнуло, и задняя стенка стала подниматься.
Было слышно, как все трещит и катится внутри фургона.  На  мостовую  упало
несколько книг, какие-то блестящие пакеты,  коробки  и  консервные  банки.
Задняя стенка еще не закрылась, когда  шофер  грохнул  дверцей,  и  фургон
рванулся с места.
     Девицы уже исчезли. Я стоял один на пустой улице с томиками  Минца  в
руках и смотрел, как ветерок лениво листает страницы "Истории  фашизма"  у
меня под ногами. Потом из-за угла вынырнули мальчишки в коротких полосатых
штанах. Они молча прошли мимо меня, засунув руки в карманы.  Один  из  них
соскочил на мостовую и погнал перед  собой  ногами,  как  футбольный  мяч,
банку ананасного компота с глянцевитой красивой этикеткой.



                                    6

     На пути домой меня застигла смена.  Улицы  наполнились  автомобилями.
Над перекрестками повисли вертолеты-регулировщики, а  потные  полицейские,
ревя  мегафонами,  разгоняли  поминутно  возникающие  пробки.   Автомобили
двигались медленно. Водители высовывали головы, переговаривались, острили,
орали, прикуривали друг у друга и отчаянно сигналили. Лязгали бамперы. Все
были веселы, все были добры, все так и  сияли  дикарской  восторженност