ва, - сказал я. - И дочка.
     - Успеете. Поднять шторы?
     - Зачем?
     - Правильно, незачем... Пойдемте выпьем.
     Мы вернулись в гостиную, и Амад по пояс погрузился в бар.
     - Вам покрепче? - спросил он.
     - Наоборот.
     - Яичницу? Сэндвичи?
     - Пожалуй, ничего.
     - Нет, - сказал Амад. - Яичницу. С томатами. - Он рылся в баре. -  Не
знаю, в чем тут дело, но  этот  автомат  готовит  совершенно  изумительные
яичницы с томатами... Кстати, и я тоже перекушу.
     Он вытянул из бара  поднос  и  поставил  на  низенький  столик  перед
полукруглой тахтой. Мы уселись.
     - А как насчет вдовы? - напомнил я. - Мне бы хотелось представиться.
     - Комнаты вам нравятся?
     - Ничего.
     - Ну и вдова тоже вполне ничего. И дочка, между прочим. -  Он  достал
из бокового кармана плоский кожаный  футляр.  В  футляре,  как  патроны  в
обойме, рядом лежали ампулы с разноцветными жидкостями. Амад  покопался  в
них указательным пальцем,  сосредоточенно  понюхал  яичницу,  поколебался,
потом выбрал ампулу с чем-то зеленым и,  осторожно  надломив,  покапал  на
томаты. В гостиной запахло. Запах не был неприятным, но  на  мой  вкус  не
имел отношения к еде. - Но сейчас они еще спят, - продолжал  Амад.  Взгляд
его стал рассеянным. - Спят и видят сны...
     Я посмотрел на часы.
     - Однако!
     Амад кушал.
     - Половина одиннадцатого, - сказал я.
     Амад кушал. Шапочка его была сдвинута на затылок, и  зеленый  козырек
торчал вертикально, как гребень у  раздраженного  мимикродона.  Глаза  его
были полузакрыты. Я смотрел на него.
     Проглотив последний ломтик помидора, он отломил корочку белого  хлеба
и тщательно подчистил сковородку. Взгляд его прояснился.
     - Что вы там такое говорили? - спросил он. - Половина  одиннадцатого?
Завтра вы тоже встанете в  половине  одиннадцатого.  А  может  быть,  и  в
двенадцать. Я, например, встану в двенадцать.
     Он поднялся и с удовольствием потянулся, хрустя суставами.
     - Фу, - сказал он,  -  можно,  наконец,  ехать  домой.  Вот  вам  моя
карточка, Иван. Поставьте ее на  письменный  стол  и  не  выбрасывайте  до
самого отъезда... - Он подошел к плоскому ящичку возле бара и сунул в щель
другую карточку. Раздался звонкий щелчок.  -  А  вот  это,  -  сказал  он,
разглядывая карточку на просвет, -  передайте  вдове  с  моими  наилучшими
пожеланиями.
     - И что будет? - спросил я.
     - Будут деньги. Надеюсь, вы  не  любитель  торговаться,  Иван?  Вдова
назовет вам цифру, и вам не следует торговаться. Это не принято.
     - Постараюсь не торговаться, - сказал я. -  Хотя  интересно  было  бы
попробовать.
     Амад поднял брови.
     - Ну, если вам так уж хочется, то отчего же  не  попробовать?  Всегда
делайте только то, что вам хочется, и у вас  будет  отличное  пищеварение.
Сейчас я принесу ваш чемодан.
     - Мне нужны проспекты, -  сказал  я.  -  Мне  нужны  путеводители.  Я
писатель, Амад. Мне понадобятся брошюры об экономическом  положении  масс,
статистические справочники. Где все это можно достать? И когда?
     - Путеводитель я вам дам,  -  сказал  Амад.  -  В  путеводителе  есть
статистика, адреса, телефоны и все такое. А что касается масс,  то  у  нас
такой ерунды, по-моему, не издают. Можно, конечно, послать заказ в ЮНЕСКО,
только зачем это вам? Сами все  увидите...  Подождите,  я  сейчас  принесу
чемодан и путеводитель.
     Он вышел и быстро вернулся с чемоданом в одной руке и  с  толстеньким
голубым томиком в другой. Я встал.
     - Судя по вашему лицу, - произнес он  улыбаясь,  -  вы  раздумываете,
прилично давать мне чаевые или нет.
     - Признаться, да, - сказал я.
     - У вас здоровая, крепкая натура, - одобрительно сказал  Амад.  -  Не
давайте. Никому не давайте чаевых. Можете получить по морде,  особенно  от
девушек. Но зато никогда не торгуйтесь. Тоже можете получить. А вообще все
это ерунда. Откуда я знаю, может, вы любите получать  по  морде,  как  тот
самый Джонатан Крайс... Будьте здоровы, Иван. Развлекайтесь. И приходите в
"Лакомку". В любой вечер с семи часов. А самое  главное  -  ни  о  чем  не
думайте.
     Он помахал рукой и вышел. Я сел, взял запотевший стакан со  смесью  и
раскрыл путеводитель.



                                    2

     Путеводитель был отпечатан  на  меловой  бумаге  с  золотым  обрезом.
Вперемежку  с  роскошными  фотографиями  в  нем   содержались   любопытные
сведения. В городе  проживало  пятьдесят  тысяч  человек,  полторы  тысячи
кошек, двадцать тысяч голубей и две тысячи  собак  (в  том  числе  семьсот
медалисток). В городе было пятнадцать тысяч легковых автомобилей,  пятьсот
вертолетов, тысяча такси (с  шоферами  и  без),  девятьсот  автоматических
мусорщиков, четыреста постоянных баров,  кафе  и  закусочных,  одиннадцать
ресторанов,  четыре  отеля  международного  класса  и   курорт,   ежегодно
обслуживающий до  ста  тысяч  человек.  В  городе  было  шестьдесят  тысяч
телевизоров, пятьдесят  кинотеатров,  восемь  увеселительных  парков,  два
Салона Хорошего Настроения, шестнадцать салонов красоты, сорок библиотек и
сто восемьдесят парикмахерских автоматов. Восемьдесят процентов  населения
было занято в сфере обслуживания, а остальные  работали  на  двух  частных
кондитерских  синтез-комбинатах  и  одном  государственном   судоремонтном
заводе. В городе было  шесть  школ  и  один  университет,  помещавшийся  в
древнем замке крестоносца Ульриха де Казы. В городе функционировало восемь
гражданских  обществ,  в  том  числе  "Общество  Усердных   Дегустаторов",
"Общество Знатоков и Ценителей" и "За Старую Добрую Родину, Против Вредных
Влияний". Кроме того,  полторы  тысячи  человек  входили  в  семьсот  один
кружок, где они пели, играли скетчи, учились расставлять  мебель,  кормить
детей  грудью  и  лечить  кошек.   По   потреблению   спиртных   напитков,
натурального мяса и жидкого кислорода на душу населения  город  занимал  в
Европе соответственно шестое, двенадцатое и тринадцатое  места.  В  городе
было семь мужских и пять женских клубов, а также спортивные клубы "Быки" и
"Носороги". Мэром города был избран (большинством в сорок  шесть  голосов)
некто Флим Гао. Среди членов муниципалитета Пека тоже не оказалось...
     Я отложил путеводитель, снял пиджак и приступил к подробному  осмотру
своих владений. Гостиная мне понравилась. Она  была  выполнена  в  голубых
тонах, а я люблю этот цвет. Бар оказался  набит  бутылками  и  охлажденной
снедью, так что я мог хоть сейчас принять дюжину изголодавшихся гостей.
     Я прошел в кабинет. В кабинете  перед  окном  стоял  большой  стол  с
удобным креслом. Вдоль стены тянулись полки, плотно уставленные собраниями
сочинений. Чистые яркие корешки расположены были с большим искусством, так
что  составляли   приятную   цветовую   гамму.   Верхнюю   полку   занимал
пятидесятитомный энциклопедический словарь в издании ЮНЕСКО, а  на  нижней
пестрели детективы в глянцевых бумажных обложках.
     На столе я прежде всего увидел телефон. Я взял трубку  и,  присев  на
подлокотник кресла, набрал номер Римайера. В  трубке  раздались  протяжные
гудки. Я ждал, вертя в пальцах маленький диктофон, оставленный  кем-то  на
столе. Римайер не отвечал. Я повесил трубку и  осмотрел  диктофон.  Пленка
наполовину была использована, и, перемотав ее, я включил прослушивание.
     - Привет, привет и еще раз привет! - произнес веселый мужской  голос.
Крепко жму руку или целую щечку в зависимости от твоего пола и возраста. Я
прожил здесь два месяца и свидетельствую, что  мне  было  хорошо.  Позволь
дать несколько советов. Лучшее заведение в городе -  это  "Хойти-Тойти"  в
Парке Грез. Лучшая девочка в городе - Бася из Дома Моделей. Лучший мальчик
в городе -  это  я,  но  он  уже  уехал.  По  телевидению  смотри  девятую
программу, остальное все зола. Не связывайся с интелями и держись подальше
от "Носорогов". Ничего не бери в кредит - хлопот  не  оберешься.  Вдова  -
добрая женщина, но любит поговорить и вообще... А Вузи я  не  застал,  она
уезжала к бабушке за границу. По-моему, она милашка,  у  вдовы  в  альбоме
была фотография, но я ее взял себе. И еще. Я приеду сюда в будущем году  в
марте, так что будь другом, если решишь вернуться - выбери  другое  время.
Ну, будь..."
     Забренчала музыка. Я послушал немного и выключил диктофон. Ни один из
томов сочинений мне вытащить не удалось, так  плотно  они  были  вбиты  и,
может быть, даже склеены,  а  больше  в  кабинете  ничего  интересного  не
оказалось, и я отправился в спальню.
     В спальне было особенно прохладно и уютно. Мне всегда хотелось  иметь
именно такую спальню, но никак не хватало времени этим  заняться.  Кровать
была большая и низкая. На ночном  столике  стоял  очень  изящный  фонор  и
маленький переносной пульт управления телевизором. Экран телевизора  висел
на высокой спинке кровати,  в  ногах.  А  над  изголовьем  вдова  навесила
картину, очень натурально изображающую свежие полевые цветы в  хрустальной
вазе. Картина  была  выполнена  светящимися  красками,  и  капли  росы  на
лепестках цветов поблескивали в сумраке спальни.
     Я наобум включил телевизор и повалился на кровать. Было мягко и в  то
же время как-то упруго. Телевизор заорал.  Из  экрана  выскочил  нетрезвый
мужчина, проломил какие-то перила и упал с  высоты  в  огромный  дымящийся
чан. Раздался  шумный  всплеск,  из  фонора  запахло.  Мужчина  скрылся  в
бурлящей  жидкости,  а  затем  вынырнул,  держа  в  зубах   что-то   вроде
разваренного   ботинка.   Невидимая   аудитория   разразилась   ржанием...
Затемнение. Тихая лирическая музыка. Из зеленого леса на меня пошла  белая
лошадь, запряженная в  бричку.  В  бричке  сидела  хорошенькая  девушка  в
купальнике. Я выключил телевизор, поднялся и заглянул в ванную.
     В ванной пахло хвоей и мигали бактерицидные лампы. Я разделся, бросил
белье в утилизатор и залез под  душ.  Потом  я  неторопливо  оделся  перед
зеркалом, причесался и  стал  бриться.  На  туалетной  полке  стояли  ряды
флаконов, коробки с гигиеническими присосками и стерилизаторами, тюбики  с
пастами и мазями. А на краю полки лежала горка плоских коробочек с пестрой
этикеткой "Девон". Я выключил бритву и  взял  одну  коробочку.  В  зеркале
мигала бактерицидная трубка, и точно так же она мигала тогда,  и  я  точно
так же стоял перед зеркалом и старательно разглядывал такую же  коробочку,
потому что мне не хотелось выходить в спальню, где  Рафка  Рейзман  громко
спорил о чем-то с врачом, а в ванне  еще  колыхалась  зеленая  маслянистая
вода, и над нею поднимался пар, и орал приемник,  висевший  на  фарфоровом
крючке для полотенец, завывал, гукал и всхрапывал, пока Рафка не  выключил
его с раздражением... Это было в Вене, и там, точно так же  как  и  здесь,
очень странно было видеть в ванной комнате "Девон" - популярный репеллент,
великолепно отгоняющий комаров, москитов, мошку  и  прочих  кровососов,  о
которых давным-давно забыли и в  Вене  и  здесь,  в  приморском  курортном
городе... Только в Вене было еще и страшно.
     Коробочка, которую я держал в руке, была почти пуста: в ней  осталась
всего одна таблетка. Остальные коробочки не  были  распечатаны.  Я  кончил
бриться и вернулся в спальню. Мне захотелось снова позвонить Римайеру,  но
тут дом ожил. С  легким  свистом  взвились  гофрированные  шторы,  оконные
стекла скользнули в пазы, и  в  спальню  хлынул  из  сада  теплый  воздух,
пахнущий яблоками. Кто-то где-то заговорил, над головой прозвучали  легкие
шаги  и  строгий  женский  голос  сказал:   "Вузи!  Скушай  хоть  пирожок,
слышишь?.."  Тогда  я  быстро  сообщил  одежде  некоторую  небрежность  (в
соответствии с нынешней модой), пригладил виски и вышел в холл, захватив в
гостиной карточку Амада.
     Вдова оказалась  моложавой  полной  женщиной,  несколько  томной,  со
свежим приятным лицом.
     -  Как  мило!  -  сказала  она,  увидев  меня.  -  Вы   уже   встали?
Здравствуйте. Меня зовут Вайна Туур, но вы можете звать меня просто Вайна.
     - Очень приятно, - произнес я, светски содрогаясь. - Меня зовут Иван.
     - Как мило! - сказала тетя Вайна. - Какое оригинальное,  мягкое  имя!
Вы завтракали, Иван?
     - С вашего позволения, я намеревался позавтракать в городе, -  сказал
я и протянул ей карточку.
     - Ах, - сказала тетя Вайна, разглядывая ее на просвет. -  Этот  милый
Амад... Если бы вы знали, какой это обязательный и  милый  человек!  Но  я
вижу, что вы не завтракали... Ленч вы скушаете в городе, а сейчас я  угощу
вас своими гренками. Генерал-полковник Туур  говорил,  что  нигде  в  мире
нельзя отведать такие гренки.
     - С удовольствием, - сказал я, содрогаясь вторично.
     Дверь за спиной тети Вайны  распахнулась,  и  в  холл,  звонко  стуча
каблучками, влетела очень хорошенькая девушка  в  короткой  синей  юбке  и
открытой белой блузке. В руке у нее  был  огрызок  пирожка,  она  напевала
через нос модный мотивчик. Увидев меня, она остановилась, ловко перекинула
через плечо сумочку на длинном ремешке и, нагнув голову, сделала глоток.
     - Вузи, - сказала тетя Вайна, поджимая губы, - Вузи, это Иван.
     - Ничего себе! - воскликнула Вузи. - Привет!
     - Вузи! - укоризненно сказала тетя Вайна.
     - Вы с женой приехали? - спросила Вузи, протягивая руку.
     - Нет, - сказал я. Пальцы у нее были прохладные и мягкие. - Я один.
     - Тогда я вам все покажу, - сказала она. - До вечера. Сейчас мне надо
бежать. А вечером сходим.
     - Вузи! - укоризненно сказала тетя Вайна.
     - Обязательно, - сказал я.
     Вузи засунула в рот остаток пирожка, чмокнула мать в щеку и помчалась
к выходу.  У  нее  были  гладкие  загорелые  ноги,  длинные,  стройные,  и
стриженый затылок.
     - Ах, Иван, - сказала тетя Вайна, тоже глядя ей  в  след,  -  в  наше
время так трудно с молодыми девушками! Так рано  развиваются,  так  быстро
нас покидают... С тех пор, как она поступила в этот салон...
     - Она у вас портниха? - осведомился я.
     - О нет! Она работает в Салоне  Хорошего  Настроения,  в  отделе  для
престарелых женщин. И вы знаете, ее там  ценят.  Но  в  прошлом  году  она
однажды опоздала, и теперь ей приходится быть очень  осторожной.  Вы  сами
видите, она не смогла даже с вами  даже  прилично  поговорить,  но  вполне
возможно, что ее уже ждет клиент... Вы можете не поверить, но  у  нее  уже
есть постоянная клиентура...  Впрочем,  что  же  мы  здесь  стоим?  Гренки
остынут..
     Мы вошли на хозяйскую половину. Я изо всех  сил  старался  держаться,
как подобает, хотя  как  именно  подобает,  я  представлял  себе  довольно
смутно.  Тетя  Вайна  усадила  меня  за  столик,  извинилась  и  вышла.  Я
огляделся. Это была точная копия  моей  гостиной,  только  стены  были  не
голубые, а  розовые,  и  за  верандой  было  не  море,  а  низкая  ограда,
отделяющая дворик от улицы. Тетя Вайна вернулась с  подносом  и  поставила
передо мной чашку с топлеными сливками и тарелочку с гренками.
     - Вы знаете, я тоже  позавтракаю,  -  сказала  она.  -  Мой  врач  не
рекомендует мне завтракать  вообще  и,  уж  во  всяком  случае,  топлеными
сливками, но мы так привыкли. Это любимый завтрак генерал-полковника. И вы
знаете, я стараюсь брать только постояльцев-мужчин, этот милый Амад хорошо
понимает меня. Он понимает, как это нужно мне - хоть изредка посидеть  вот
так, как мы сидим сейчас с вами за чашечкой топленых сливок...
     - Ваши сливки изумительно хороши, - заметил я довольно искренне.
     - Ах, Иван! - тетя Вайна поставила чашку и слегка всплеснула  руками.
Ведь вы сказали это почти так же, как генерал-полковник... И как  странно,
вы даже похожи на него.  Только  лицо  у  него  было  немного  уже,  и  он
завтракал всегда в мундире...
     - Да, - сказал я с сожалением. - Мундира у меня нет.
     - Но ведь был когда-то! - сказала она, лукаво грозя мне пальчиком.  -
Я ведь вижу. Ах, как это бессмысленно! Люди  теперь  вынуждены  стесняться
своего военного прошлого. Как это глупо, не правда ли? Но их всегда выдает
выправка, совершенно особенная  мужественная  осанка.  Этого  не  скроешь,
Иван.
     Я сделал  сложный  неопределенный  жест  и,  сказавши:  "М-да",  взял
гренок.
     - Как все это нелепо, не правда ли?  -  с  живостью  продолжала  тетя
Вайна. - Как можно смешивать такие разнородные понятия - война и армия? Мы
все ненавидим войну. Война - это ужасно. Моя мать  рассказывала  мне,  она
была тогда девочкой, но все помнит: вдруг приходят солдаты, грубые, чужие,
говорят на чужом языке,  отрыгиваются,  офицеры  так  бесцеремонны  и  так
некультурны, громко хохочут, обижают горничных, простите, пахнут,  и  этот
бессмысленный  комендантский  час...  Но  ведь  это  война!  Она  достойна
всяческого осуждения! И совсем иное дело -  армия.  Вы  знаете,  Иван,  вы
должны помнить эту картину: войска,  выстроенные  побатальонно,  строгость
линий,  мужественные  лица  под  касками,  оружие   блестит,   аксельбанты
сверкают, а потом командующий  на  специальной  военной  машине  объезжает
фронт, здоровается, и батальоны  отвечают  послушно  и  кратко,  как  один
человек!
     - Несомненно, - сказал я. - Несомненно, это многих впечатляло.
     - Да! И очень многих! У нас  всегда  говорили,  что  надо  непременно
разоружаться, но разве можно уничтожать  армию?  Это  последнее  прибежище
мужества в наше время повсеместного падения нравов. Это дико, это смешно -
государство без армии...
     - Смешно, - согласился я. - Вы не поверите, но  с  самого  подписания
Пакта я не перестаю улыбаться.
     - Да, я понимаю вас, - сказала тетя Вайна. -  Нам  больше  ничего  не
осталось   делать.   Нам   осталось   только   саркастически    улыбаться.
Генерал-полковник Туур, -  она  достала  платочек,  -  он  так  и  умер  с
саркастической усмешкой на устах... - Она приложила платочек к  глазам.  -
Он говорил нам: "Друзья, я еще надеюсь  дожить  до  того  дня,  когда  все
развалится". Надломленный, потерявший смысл  существования.  Он  не  вынес
пустоты в сердце... - она вдруг встрепенулась. - Вот взгляните, Иван...
     Она резво выбежала в соседнюю комнату и принесла тяжелый  старомодный
фотоальбом. Я сейчас же поглядел на часы, но тетя Вайна не обратила на это
внимания и, усевшись рядом, раскрыла альбом на самой первой странице.
     - Вот генерал-полковник.
     Генерал-полковник был орел.  У  него  было  узкое  костистое  лицо  и
прозрачные глаза. Его длинное тело усеивали ордена. Самый большой орден  в
виде многоконечной звезды, обрамленной лавровым венком, сверкал  в  районе
аппендикса. В левой руке генерал сжимал перчатки, а  правая  покоилась  на
рукоятке кортика.  Высокий  воротник  с  золотым  шитьем  подпирал  нижнюю
челюсть.
     - А это генерал-полковник на маневрах.
     Генерал-полковник и здесь был орел. Он давал указания своим офицерам,
склонившимся над картой, развернутой на лобовой броне  гигантского  танка.
По форме треков и по зализанным очертаниям смотровой башни я узнал тяжелый
штурмовой танк "мамонт",  предназначенный  для  преодоления  зоны  атомных
ударов, а ныне успешно используемый глубоководниками.
     - А это генерал-полковник в день своего пятидесятилетия.
     Генерал-полковник был орлом и здесь. Он стоял  у  накрытого  стола  с
бокалом в руке и слушал тост в свою честь. Нижний  левый  угол  фотографии
занимала размытая лысина с электрическим  бликом,  а  рядом  с  генералом,
восхищенно глядя на  него  снизу  вверх,  сидела  очень  молодая  и  очень
миловидная тетя Вайна. Я попробовал украдкой определить на  ощупь  толщину
альбома.
     - А это генерал-полковник на отдыхе.
     Даже на отдыхе генерал-полковник оставался  орлом.  Широко  расставив
ноги, он стоял на пляже  в  тигровых  плавках  и  рассматривал  в  полевой
бинокль туманный горизонт. У его ног копошился в песке голый ребенок  трех
или четырех лет. Генерал был  жилист  и  мускулист,  гренки  и  сливки  не
портили его фигуру. Я принялся шумно заводить часы.