А вот эту кнопку с  цифрой  "два",  -  продолжал  пояснять  Шалго,  -
нажмите обязательно. Тогда вам нечего  опасаться,  майор,  потому  что  вы
будете слышать все, что происходит за дверями комнаты.
   Рельнат поблагодарил Шалго и снова заверил его в своей дружбе.
   - Когда мне можно вернуться, майор?
   Рельнат взглянул на часы и задумался.
   - Сейчас я тоже уйду. Мне еще нужно пообедать... Я думаю к  пяти  часам
закончить. Но вы мне не помешаете, можете возвратиться,  когда  вам  будет
угодно.
   - Тогда я вернусь в шесть. Вот ключи от  конторы.  Можете  взять  их  с
собой, майор. А свой кабинет, если позволите,  я  закрою  сам.  -  Рельнат
кивнул. - Нужно вам что-нибудь из сейфа?
   -  Нет,  ничего.  Скажите,  Дюрфильгер,  считаете  вы  возможным,   что
англичане помешают нашей операции в Будапеште?
   Шалго закурил.
   - Я допускаю любую возможность. Даже  ту,  что  они  знают,  кто  такой
Доктор.
   - Не шутите!
   - Я говорю совершенно серьезно.  Могли  бы  вы  ответить  мне  на  один
вопрос?
   Майор закашлялся и сделался красный как рак.
   - Да, пожалуйста! -  Он  налил  в  хрустальный  бокал  воды  и  жадными
большими глотками выпил.
   - Вы провели ночь с Анной, майор. Я понимаю вас:  хорошенькая  женщина,
отличные формы.
   Рельнат поставил бокал на стол и глуповато осклабился.
   - Не говорили ли вы случайно с Анной о предстоящей операции?
   - Почему вы спрашиваете об этом?
   - Прошу вас ответить мне.
   - Говорил, но только в общих чертах.
   Шалго вздернул свои лохматые брови.
   - Вот уже десять лет, как Анна на службе у англичан,  -  сказал  он.  -
Все, о чем вы говорили с ней ночью, уже известно англичанам.
   - Не может этого быть! - похолодев, вскричал майор.
   - Это только вам так кажется. Так вот,  майор,  проводите  будапештскую
операцию с учетом всего этого.
   Наступила длинная, томительная пауза.
   - На месте англичан,  -  опять  заговорил  Шалго,  -  я  постарался  бы
выключить из игры вашего Доктора и выпустил бы на сцену  своего  человека.
Курьер, которого вы посылаете в Будапешт,  он-то  по  крайней  мере  знает
Доктора в лицо?
   - Нет.
   - А как же он убедится в том, действительно ли он говорит  с  Доктором?
Пароль и отзыв англичане могли узнать.
   Рельнат начал как-то странно улыбаться.
   - Признаю, - сказал он, - что мы совершили несколько ошибок. В ту  ночь
мне и самому показалось, что с Анной что-то неладно. Однако, Шалго, я тоже
кое-что смыслю в нашем деле. И потому всю эту операцию решил провести так,
чтобы Доктора не подвергать  риску.  А  потому  мой  курьер  явится  не  к
Доктору, а совсем к другому человеку, который,  кстати,  Доктора  знает  в
лицо. Он-то и отведет к нему моего курьера.
   Шалго одобрительно кивнул и сказал, что теперь он спокоен.  С  этим  он
удалился.
   Разумеется, майор и  не  подумал  идти  обедать.  Тщательно  обследовав
квартиру, он сходил  к  капитану  Дарре.  Прослушал  магнитофонную  запись
ночного разговора, оттуда же позвонил курьеру и  попросил  его  немедленно
явиться в контору Дюрфильгера. Час спустя курьер уже сидел перед ним.
   Дождь давно перестал, выглянуло солнце. Ворвавшись в  окно,  его  яркие
лучи осветили черные, как вороново крыло, волосы собеседника Рельната.
   - Имя? - начал опрос гостя Рельнат.
   - Балаж Пете.
   - Лет?
   - Тридцать три.
   Мужчина безупречно говорил по-французски.
   - Когда бежали из Венгрии?
   - Весной пятьдесят второго.
   - Занятие?
   -  Без  определенных  занятий.   До   побега   окончил   три   семестра
Политехнического института.
   - Родственники живы?
   - Мать жива.
   - Чем занимается?
   - Учительница.
   - Вы знаете, что не имеете права встречаться с нею?
   - Знаю, господин майор.
   - Откуда вам известно, что я майор?
   - Слушал ваши лекции в разведшколе.
   Рельнат кивнул.
   - Которая у вас это ходка?
   - Шестая, господин майор.
   - Документы?
   - Все готово - жду задания.
   Рельнат, заложив руки за спину, прошел к окну,  остановился,  несколько
секунд всматривался в лицо Пете, затем взглянул в  окно  на  тихую  улочку
Моцарта и только после этого отошел от окна.
   - Не страшно? - спросил он.
   Курьер пожал плечами.
   - Привык. Страшно, конечно, но я стараюсь не думать об этом.
   Майор подошел к нему поближе. Ему определенно не нравилось  безразличие
Пете.
   - Сейчас я вам задам еще один вопрос, но попрошу ответить  на  него  не
штампованными фразами.
   - Постараюсь ответить откровенно, господин майор.
   - Испытываете вы еще тоску по родине?
   - Тоска по родине, господин  майор,  возрастает  прямо  пропорционально
количеству лет, проведенных на чужбине.
   - И вам ни разу не приходило в голову во время одной из ваших  забросок
на родину явиться с повинной к властям?
   - Была у меня однажды такая мысль, господин майор.
   - Почему же вы не явились?
   - Потому что нет у меня уже больше выбора. -  возразил  Пете.  -  Шесть
курьерских ходок за плечами.
   - Вам сказали, в чем будет состоять ваше задание?
   - Сказали, что нужно поехать в Венгрию. А перед  этим  явиться  к  вам,
господин майор, получить инструкции.
   - Все правильно. Тогда попрошу вас выслушать меня внимательно.
   - Слушаю, господин майор.


   Шалго был  опытным  разведчиком,  много  повидавшим  на  своем  веку  и
привыкшим не удивляться всяким неожиданностям. Он хорошо ориентировался  в
происходящем, и у него по любому поводу было свое мнение, даже если  он  и
не торопился высказать его вслух. Но сейчас Шалго был удивлен. Он никак не
мог взять в толк, зачем понадобилось доктору Шавошу скрывать от него  свое
истинное имя.
   Теперь Шавош - полковник Олдиес. Доктор ведет двойную жизнь. Странно. И
как старательно подчеркнул он свой чин!
   В камине ярко вспыхнули языки пламени. Шалго озяб, однако он не захотел
сесть ближе к камину, хотя от его внимания не ускользнули ни  приглашающий
жест Шавоша, ни удобные, низкие кресла возле круглого  столика.  И  только
микрофона под столиком он  не  разглядел,  хоть  и  знал,  что  он  должен
обязательно находиться где-то там. Поэтому, хотя Шалго и продрог, сесть он
все равно предпочел у окна, в плетеное тростниковое  кресло,  и  про  себя
подумал, как зло он посмеялся над Шавошем. И поделом ему - хотя бы за  то,
что доктор почитал его за дурака.
   Обернувшись, Шавош увидел, что Шалго устроился в кресле у окна.
   - Почему же там, дорогой Дюрфильгер?
   Они говорили по-французски.
   - Мне больше нравится здесь, у окна.
   - Как вам будет угодно, - согласился Шавош, подкатил  поближе  к  гостю
столик и возвратился за креслом для себя.
   Шавош налил в бокалы виски и  содовой.  Постукивание  кусочков  льда  о
стекло заставило Шалго отвлечься от своих мыслей и взглянуть на Шавоша.
   - Как далеко от Вены этот ваш замок, полковник?
   - Километров восемьдесят с небольшим.  -  Он  поднял  бокал.  -  Будьте
здоровы, за нашу встречу.
   Шалго отпил несколько глотков, поставил бокал на стол и закурил сигару.
   - Это ваш собственный замок, полковник?
   - Нет, одного моего друга.
   - Надо сказать, что ваш друг не отличается хорошим  вкусом,  -  заметил
Шалго и еще раз окинул взглядом комнату. - В таких построенных  из  дерева
охотничьих замках стены, как правило, не оклеивают обоями. Если  только...
- Он снова поднял бокал, но едва пригубил напиток.  Он  испытывал  Шавоша,
который не мог скрыть своего любопытства.
   - Если только?.. - спросил Шавош.
   - Если только за обоями не желают что-то спрятать.
   Шавош негромко рассмеялся.
   - Друг мой, барон Хольштейн - человек  со  странностями.  Однако  я  не
думаю, чтобы у него имелось нечто такое, что ему нужно было бы  прятать...
за обоями. Неужели вам и в самом деле не нравятся эти  зеленые,  под  цвет
мха, обои? Приятно ласкают и успокаивают глаз.
   Шалго еще раз посмотрел на стену и вдруг сказал:
   - Полковник, вы отвратно говорите по-французски. Не желаете ли  перейти
на какой-нибудь другой язык? - И он небрежно пустил вверх колечко дыма.
   - Какой же вы предлагаете?
   - Испанский.
   - О, не подходит. Может быть, немецкий, если ваше ухо  так  коробит  от
моего скрипучего французского? Замечу, однако, что фамилия Шалго  тоже  не
говорит о вашем французском происхождении.
   - Я никогда не утверждал, что мои родители были французы. Но я  овладел
языком тех, кто дает мне хлеб. Что касается немецкого, то  по  возможности
исключим его из нашего обихода. По-немецки  я  говорю,  только  когда  это
нужно до зарезу. Предлагаю венгерский.
   - Почему именно его?
   - А вдруг нам придется  заговорить  о  таких  вещах,  которые  касаются
только нас двоих? - по-венгерски ответил Шалго.
   - О, я понимаю все, что вы говорите, - продолжал Шавош по-французски. -
Но почему вы решили, что я знаю венгерский?
   Шалго скромно улыбнулся.
   -  Собственно  говоря,  было  бы  разумно,  чтобы  люди,   занимающиеся
венгерскими делами, не только понимали, но и говорили на этом языке. -  Он
отпил из бокала, повертел его в руке и подумал: "А что, если  я  ошибаюсь?
Может быть, Олдиес все-таки не имеет ничего общего с Шавошем?"
   - Вы отлично выглядите, дорогой полковник.
   - Я спортсмен.
   Шалго снова огляделся. Ему отнюдь не хотелось, чтобы  их  разговор  был
записан на пленку, но он понимал, что  не  может  этому  помешать.  Однако
предусмотрительный толстяк тоже подготовился к этой встрече. Он достал  из
кармана небольшой, вполне умещавшийся на  ладони  транзисторный  приемник,
улыбнулся Шавошу и включил его.
   - Уж не собираетесь ли вы слушать музыку? - спросил с плохо  скрываемым
неудовольствием Шавош.
   - Обожаю музыку, - возразил Шалго. -  У  меня  был  один  приятель,  по
фамилии Шликкен. Он-то и привил мне любовь  к  музыке.  -  Шалго  перебрал
множество станций, пока наконец не остановился на какой-то английской.
   - Не раздражает?
   - Мне пришлось бы сказать неправду, если бы я  стал  уверять  вас,  что
этот гам меня не раздражает.
   - Мне он тоже мешает, - сознался Шалго, - но ведь если бы  я  попытался
уговорить вас выключить систему подслушивания, вы все равно  не  вняли  бы
моей просьбе. Между тем  деловые  переговоры  положено  вести  при  равных
условиях. Не так ли? К тому же и музыка довольно приятная.
   - Слишком громкая, - возразил Шавош, - и ничего в ней нет приятного.
   - Хорошо, назовем ее просто полезной. Скажите, сударь, - Шалго  перешел
на  венгерский,  -  вы   действительно   не   имеете   желания   поболтать
по-венгерски? Мне, к примеру, совсем  не  по  вкусу  подобные  опереточные
приемчики уже хотя бы  потому,  что  на  меня  ни  декорации,  ни  заранее
подготовленные трюки не производят никакого  впечатления.  Кроме  того,  я
страшно не люблю, когда мои партнеры  считают  меня  дураком.  Бостон  вам
ничего не говорил об этом? - Он наклонился к радиоприемнику. - Правда, мне
с вами довелось беседовать только единственный раз, да и то  очень  давно,
так что, может быть, вы меня уже и не помните. Зато я очень  хорошо  помню
вас. Вы и тогда точно так же, как и сейчас, потирали большой  палец  левой
руки. - Шавош посмотрел на свою руку и опустил ее. - И тогда вы точно  так
же нервничали, как и сейчас. Глупые привычки прилипчивы. Между  прочим,  я
всегда стараюсь подмечать именно эти особенности у людей.  Они  неизменны,
так же как отпечатки пальцев. Ваш Бостон, например, в течение  пяти  минут
трижды поправляет очки и всегда левой рукой, заметьте, правой  -  никогда.
Каждые десять минут он снимает их и протирает. А вы, доктор, когда кого-то
внимательно слушаете, всегда потираете большой палец левой руки. Простите,
что я обращаю ваше  внимание  на  вашу  же  столь  неприятную  для  работы
особенность, но мой союзнический долг обязывает  меня  к  этому.  Если  вы
чего-то не поняли из моих слов, я, как ни прискорбно, могу  повторить  все
это еще раз по-английски.
   Шавош тоже закурил сигару. Он покачал головой и через силу улыбнулся.
   - Только сделайте потише по крайней  мере  вашу  музыку,  -  сказал  он
по-венгерски.
   - Вот так-то лучше! - воскликнул Шалго. - До чего же красив  наш  язык,
не правда ли, доктор?
   - Разве что для нас с вами.
   Шалго осмотрел свой костюм, неряшливо обсыпанный пеплом.
   - А тоска по родине? Как вы справляетесь с тоской по родине? -  спросил
он. - Переживаете?
   - Считаю ее чепухой. На  мой  взгляд,  тоска  по  родине  есть  признак
человеческой слабости, сентиментальности, вредная чувствительность.
   - Как мне ни стыдно, доктор, но признаюсь: это моя слабость! -  заметил
Шалго. - Согласно вашей теории, я очень слабый человек.  Сегодня  вечером,
когда небо немного разведрилось, я погулял с часок по набережной Дуная.  И
вспомнились мне и наш Цепной мост, и  гора  Геллерт,  и  Западный  вокзал.
Скажите, бывали вы когда-нибудь у "Илковича"?
   - Нет, не бывал. Если память мне не изменяет, кабак такой был?
   - Да, что-то в этом роде... - Шалго махнул рукой.  -  Вы  правы.  Будем
мужчинами. Сколько выдадите мне за эту документацию?
   - Я хотел бы прежде поближе ознакомиться с товаром.
   Шалго посмотрел на часы.
   - Сейчас четверть десятого, доктор. В полночь человек  майора  Рельната
отправляется в Венгрию. Поскольку вы совершенно точно знаете, о  чем  идет
речь, а я сделал все  возможное  для  того,  чтобы  Анна  получила  полную
информацию о существе дела и доложила вам, не будем терять  времени.  Если
дело вас интересует всерьез, нужно действовать - и к тому же быстро.
   Шавош налил в стакан холодной содовой и с жадностью выпил.  Спокойствие
Шалго не очень-то нравилось ему.
   - Скажите, почему, собственно, вы решили изменить своим шефам? Мы знаем
вас как человека, которого материальная сторона не интересует.
   - Плохо знаете. Человек должен думать о своей старости. Итак?
   - Вы мне не совсем понятны, господин Шалго.
   -  Не  удивляюсь.  -  Шалго  преспокойно  попыхивал  сигарой.  -  Чтобы
успокоить вас, открою вам еще кое-какие секреты. Кроме того,  что  я  хочу
обеспечить себе спокойную старость, мой приход сюда имел под собой  еще  и
кое-какую принципиальную основу. Интересующая вас документация должна быть
добыта для Запада. Но мне небезразлично, какая именно из  западных  держав
получит ее. Думаю, что  у  вас  она  будет  в  надежных  руках.  Не  знаю,
достаточно ли ясно я  изъясняюсь.  Успеваете  вы  следить  за  ходом  моих
мыслей? Более того, я могу поставить вопрос так: сколько вы готовы дать за
Отто Дюрфильгера - майора Второго бюро?
   Шавош колебался, не зная, как далеко  он  может  зайти  в  этом  торге.
Правда, Шалго перечеркнул все его расчеты - записать  разговор  с  ним  на
пленку не удалось, но сейчас это уже не имело значения.  Дюрфильгер  стоит
больших денег. Если бы удалось договориться с  ним,  нынешний  день  можно
было бы считать удачным. После Кальмана Борши еще и Дюрфильгер!
   - Чек на  десять  тысяч  фунтов  стерлингов  сейчас  и  пятьсот  фунтов
ежемесячно!
   Шалго рассмеялся.
   - Вы шутите, полковник. Вчера я читал, что футбольная команда "Арсенал"
купила за двадцать тысяч фунтов стерлингов  футболиста  Петруччо,  Неужели
разведчик Оскар Шалго стоит меньше футболиста?
   - Двадцать пять тысяч фунтов, но в пять сроков.
   - Хорошо, полковник, я согласен.



        "7"

   Квартира встретила его приятным теплом,  но  Кальману  было  все  равно
холодно. И одиноко. Бросив пальто на стул, он принялся искать  чего-нибудь
согревающего и, найдя бутылку абрикосовой палинки, наполнил  рюмку.  Затем
позвонил Форбатам и попросил Юдит поскорее приехать.
   Судя по голосу, Юдит встревожилась, но, ни о чем не спрашивая, поспешно
сказала: "Выхожу".
   Полчаса спустя Кальман уже сжимал Юдит в объятиях. Юдит  заметила,  что
вид у Кальмана был какой-то нездоровый,  лицо  серого,  землистого  цвета,
взгляд беспокойный.
   - Что-нибудь случилось, Кальман? -  спросила  она  и,  взяв  его  руку,
прижалась щекой к его ладони.
   - Я не хочу потерять тебя, - прошептал Кальман. - А иногда мне кажется,
что я тебя теряю.
   Юдит пыталась заглянуть ему в глаза, но Кальман сидел, опустив голову.
   - На прошлой неделе тебе звонили, - сказала она вдруг.
   Кальман вздрогнул от неожиданности.
   - Кто? - спросил он.
   - Подполковник Тимар из министерства внутренних  дел.  Я  записала  его
номер: он просил позвонить.
   - Не сказал, что ему от меня нужно?
   - Нет, не сказал. Но я догадываюсь, - ответила  Юдит.  -  Недавно  дядю
тоже допрашивали. Все по старым делам.
   Да, третьего пути нет. Или работать на англичан  и,  значит,  предавать
свою родину, или пойти в полицию и рассказать все  о  своем  прошлом.  Оба
пути  означали  риск,  связанный,   может   быть,   с   полным   моральным
уничтожением. Нужно решать.
   Кальман ненавидел дядю и в то же время понимал, что никакие  слова,  ни
даже физическое устранение Шавоша не смогут ничего  изменить.  Ну  что  из
того, что он убьет Шавоша? Этим он лишь  вычеркнет  одно  имя  из  списков
сотрудников секретной службы, разорвет одну учетную  карточку,  а  уже  на
другой день новый человек постучится в дверь его квартиры. Шавошу  Кальман
сможет сказать "нет" только тогда,  когда  совершенно  покончит  со  своим
прошлым,  со  всеми  ошибками,  грехами,  промахами,  когда  докажет  свою
честность и чистоту помыслов. Причем риск велик: ведь для того, чтобы  ему
не поверили, не нужно даже ничьей злой воли.
   Кальман  присел  на  край  кровати  и  стал  наблюдать  за  Юдит:   она
перекладывала из чемодана  его  вещи  в  шкаф.  Лицо  у  нее  было  слегка
огорченное, как у обиженного ребенка. Кальман спросил ее, в чем дело.
   - Видно, ты не очень-то думал обо мне все это время, раз не привез  мне
в подарок даже спичечной коробки с какой-нибудь красивой этикеткой!
   - А ну, подойди ко мне, - протягивая к ней руки, улыбнулся Кальман.  Он
погладил и поцеловал ее волосы, Юдит нежно приникла к нему.
   - Я-то думал, что сам  буду  вполне  достойным  подарком  для  тебя,  -
пошутил Кальман. - Хотя, признаться, очень много думал  о  тебе  и  потому
подарок все же привез.
   - Где же он?
   - Разве ты не заметила в чемодане плоский пакет,  перевязанный  голубой
шелковой ленточкой?
   Юдит подбежала к столу, схватила пакет и счастливо  заулыбалась,  сразу
сбросив с лица всю  печаль.  Вернувшись  к  Кальману,  она  села  рядом  и
поцеловала его.
   - Спасибо. И что же в нем?
   Кальман ласково потрепал ее по подбородку.
   - Альбом Браке с шестьюдесятью цветными иллюстрациями.
   - Кальман! - Юдит  была  так  счастлива,  словно  никогда  в  жизни  не
получала подарков.  Она  поспешно  развернула  пакет,  сорвала  заклеенную
бумажную обертку. В руках она держала альбом "История народа майя".
   Юдит была явно разочарована, а Кальман удивленно уставился  на  цветную
суперобложку, с которой на них глядело странное лицо чужеземного бога.
   - Перепутали! - воскликнул неприятно пораженный Кальман. - Странно, они
же при мне упаковывали.
   - Наверно, очень интересно, - поспешила заверить девушка, изображая  на
лице удовольствие. - Все равно, я рада и этому подарку.  Искусство  народа
майя - это же удивительно! Только бы не по-испански был написан  текст.  -
Она открыла альбом и побледнела. Взгляд  ее  вопросительно  устремился  на
Кальмана.
   - Это же совсем не мне предназначено! - Она протянула альбом Кальману.
   Тот,  ничего  не  понимая,  сначала  посмотрел  на  девушку,  затем  на
шмуцтитул альбома, где тушью,  печатными  буквами,  было  написано:  "Эрне
Каре. В свободное время  советую  заняться  историей  народа  майя.  Имеет
смысл. С почтением. Один из тех, кто исследует культуру народа майя".
   В альбоме он нашел записку, адресованную уже ему самому: "Милый Кальман
Борши! Не сердитесь, что я поменял  альбомы.  Но  у  меня  не  было  иного
выхода. Обещаю переслать вам  Браке  в  самое  ближайшее  время.  Издатель
сделал эту работу на редкость плохо. Очень неудачно подобраны иллюс