ибо  это
была она. - Мышь ли, кошка ли, она вгрызлась в мои внутренности! Она  меня
высосет!
   По-видимому, между супругами Эпидерм уже не существовало гармонии  душ.
Во  всяком  случае,  угроза  высосать  внутренности  миссис  Эпидерм  была
встречена ее мужем с полной покорностью судьбе.
   - Изверг! - взвизгнула урожденная мисс Смоулль, швыряя зонтиком в мужа.
- Умру, не сделав  нового  завещания,  умру,  умру,  умру!  Все  перейдет,
по-старому, тетушке жены моего покойного братца!
   На этот раз Натаниэль Эпидерм вздрогнул. Очам его представилась тетушка
жены братца  мисс  Смоулль  в  качестве  претендентки  на  наследство  его
собственной жены. Он схватил  оцепенелую  кошку  за  шиворот,  рванул  ее;
что-то хряснуло, как автомобильная шина, и колесом полетело на дорогу.
   Оглушительный  хохот  вырвался  у  прохожих,  лавочника,  газетчика   и
чистильщика сапог. Мистер Эпидерм взглянул и обмер. Перед ним  стояла  его
жена, лысая больше, чем Бисмарк, лысая, как  площадка  для  скетинг-ринка,
как биллиардный шар.
   - Вы надули меня! - заревел  он.  -  Плешивая  интриганка,  вы  за  это
поплатитесь! Адвоката! Иск!
   Между тем внимание прохожих было отвлечено от  них  другим  необычайным
явлением: несчастная Молли,  запутавшаяся  в  локонах  и  незабудках  мисс
Смоулль, обезумела окончательно и покатилась вперед колесом,  нацепляя  на
себя по пути бумажки, тряпки, солому, лошадиный помет и папиросные окурки.
   - Га-га-га! - заревели уличные мальчишки, летя вслед за ней.
   - Что это такое? - спросил  булочник,  выглянув  из  окна  и  с  ужасом
уставившись на пролетающее колесо.
   Но  в  ту  же  секунду  оно  подпрыгнуло,  укусило   его   в   нос   и,
перекувыркнувшись в воздухе, полетело дальше.
   - Держи! Лови! Саламандра! - И булочник со скалкой в руке, выпрыгнув из
окна, понесся вслед за колесом, неистово осыпая мукой мостовую и воздух.
   Напрасно полисмен, воздев оба флага, останавливал  безумную  процессию.
Она неслась и неслась из переулка в переулок, пока он не  вызвал  свистком
целый наряд полиции и не понесся вслед за нею.
   Толпы народа запрудили все тротуары. Староста церкви  Сорока  мучеников
разрешил желающим  за  небольшое  вспомоществование  приходу  усесться  на
балюстрадах церкви. Окна  и  крыши  были  усеяны  любопытными.  Учреждения
принуждены были объявить перерыв.
   - Я вам объясню, что это, - говорил клерк трем барышням. - Это биржевой
ажиотаж, честное слово.
   - Откуда вы взяли? - возмутился сосед.  -  Ничего  подобного!  Спросите
булочника. Он говорит, что это реклама страхового общества "Саламандра".
   - Неправда! Неправда! - кричали мальчишки. - Это игрушечный дирижабль!
   А колесо катилось и катилось. С морды Молли капала пена,  желтые  глаза
сверкали в полном безумии, спина стояла хребтом. Метнувшись туда и сюда  и
всюду натыкаясь на заставы из улюлюкающих  мальчишек,  Молли  понеслась  в
единственный свободный переулок, ведущий к скверу, и волчком  взлетела  на
дерево - как раз туда, где между ветвями чернело воронье гнездо.
   Карр! - каркнула ворона, растопырившись на яйцах.
   Но Молли некуда было отступать. Фыркая и дрожа, в локонах,  незабудках,
бумажках и навозе, она двинулась на ворону, испуская пронзительный  боевой
клич. Та взъерошилась в свою очередь,  подняла  крылья,  раскрыла  клюв  и
кинулась прямо на Молли.
   Пока этот кровавый поединок  происходил  высоко  на  дереве,  внизу,  в
сквере, разыгрались другие события.
   В погоне за саламандрой наметились две партии: одна мчалась на сквер со
стороны церкви, возглавляемая булочником, церковным сторожем  и  депутатом
Пируэтом,  затесавшимся  сюда  случайно,  вместе  со   своим   секретарем,
портфелем и  бульдогом.  Другая,  летевшая  с  противоположной  стороны  и
состоявшая из газетчиков,  чистильщиков  сапог  и  мальчишек,  вынесла  на
первое место толстого,  красного  человека  в  гимнастерке,  с  соломенной
шляпой на голове.
   Стремительные партии наскочили друг  на  друга,  смешались  в  кучу,  и
церковный сторож вместе с депутатом Пируэтом получили от красного человека
по огромной шишке на лбы.
   - Сэр! - в негодовании воскликнул депутат. - Я неприкосновенен! Как  вы
смеете!
   - Плевать! Не суйтесь! - заорал красный человек.
   - Так его! Жарь, бей! - поддерживали  со  всех  сторон  разгорячившиеся
янки. - Лупи его чем попало!
   - Полисмен! - кричал депутат. -  Буйство!  Пропаганда!  Тут  оскорбляют
парламент и церковь!
   - Так и есть, - мрачно вступился булочник. - Это большевики, ребята! До
чего  они  хитры,  собаки!  Выпустили  саламандру,  чтобы  агитировать  за
торговое соглашение! А нашему зерну пробьет смертный час, провалиться  мне
на этом месте!
   - Истинно, истинно! - поддержал его  церковный  сторож,  прикладывая  к
шишке медную монету. - Голосуйте против,  пока  эта  самая  саламандра  не
сгинет!
   - Эка беда! - орал красный человек.  -  Торговое  соглашение!  Что  тут
плохого - поторговать с Советской Россией? Я сам торговый человек. Выходи,
кто против соглашения! Раз, два!..
   Депутат Пируэт  оглянулся  по  сторонам.  Его  партия  следила  за  ним
горящими глазами. Он понял, что  может  потерять  популярность,  оттолкнул
бульдога и секретаря, бросил портфель, скинул пиджак, засучил рукава  и  с
криком "Долой соглашение!" ринулся врукопашную.
   Спустя полчаса наряд полиции уводил в  разные  стороны  борцов  "за"  и
"против" соглашения, а карета  скорой  помощи  нагружалась  джентльменами,
получившими принципиальные увечья. Толстяк вышел  победителем,  а  депутат
потерял бульдога, портфель и популярность.
   Не менее трагически закончился поединок  несчастной  Молли  с  вороной.
Прокаркав над разоренным  гнездом  и  раздавленными  яйцами,  практическая
ворона ухватила  конверт  с  письмом  Друка  и,  подобно  жителю  Востока,
уносящему на своих плечах крышу дома, отправилась с этим ценным  предметом
в далекую эмиграцию.
   Что касается Молли, то она лежит на земле  с  проклеванными  глазами  и
сломанным хребтом.  Мир  ее  праху!  Она  пожертвовала  своей  жизнью  для
развития нашего романа.



40. ЛЕПСИУС ВСТРЕЧАЕТСЯ С ФРУКТОВЩИКОМ БЭРОМ

   Тоби только что вычистил первый сапог и собирался  малость  вздремнуть,
прежде чем приступить ко второму, как вдруг  в  дверь  кухни  кто-то  тихо
постучал. Он вооружился метлой для изгнания попрошайки и приотворил  дверь
как раз настолько, чтобы просунуть туда свое оружие, но в  ту  же  секунду
метла вывалилась у него из рук, а рот открылся на  манер  птичьего  клюва.
Дело в том, что за дверями стоял не попрошайка, а некто.
   Спереди этот некто ужасно походил на мисс Смоулль. Это были глаза  мисс
Смоулль, нос мисс Смоулль, рот мисс  Смоулль  и  кружевная  мантилья  мисс
Смоулль. Но  сверху  некто  напоминал  круглый  аптекарский  шар,  налитый
малиновыми кислотами. И держал себя некто совсем не как мисс  Смоулль:  он
не ругался, не плевался, не подбоченивался,  не  напирал  ни  коленом,  ни
животом, а сказал нежным голосом:
   - Впусти-ка меня, голубчик Тоби!
   Мулат попятился, испугавшись до смерти. Некто  вошел,  снял  мантильку,
повесил ее на крючок и проговорил еще более трогательным голосом:
   - Достань из печки золы, Тоби, дружочек мой!
   Тоби достал полный совок золы, трясясь от ужаса.
   - А теперь подними-ка его, миленький, и сыпь золу мне на голову!
   Но тут совок выпал из дрожащих рук Тоби, и  он,  судорожно  всхлипывая,
помчался наверх по лестнице, залез в чулан и спрятал голову между колен.
   Дух мисс Смоулль между тем не обнаружил ни раздражения, ни  досады.  Он
терпеливо нагнулся над печкой, собрал пригоршню пепла и  вымазал  им  себе
голову -  не  так  чтоб  уж  очень,  а  в  самую  пору,  чтоб  указать  на
символический характер этой операции.
   Потом мисс Смоулль  смиренно  двинулась  в  кабинет  доктора,  смиренно
остановилась на его пороге и сложила руки на животе.
   Лепсиус поднял глаза от медицинской  книги  о  позвоночниках  и  грозно
нахмурился:
   - Мисс Смоулль, что это значит? Если не ошибаюсь, я вижу вас без парика
и  с  перепачканным  сажей  черепом.  Какого   черта   означает   подобная
демонстрация?
   -  Не  демонстрация,  сэр,  нет!  Не  подозревайте  этого   ради   моей
бессмертной души! Раскаяние, сэр, раскаяние, глубочайшее,  чистосердечное,
фатальное!
   - Не плетите вздора. В чем дело?
   - Сэр, я раскаиваюсь в том, что не придавала значения  вашим  отеческим
советам. Я имела безумие смеяться над ними. Судьба жестоко покарала  меня,
сэр! Вы были правы, трижды правы. Моя  невинность  поругана,  чувства  мои
растоптаны,  идеалы  ниспровергнуты.  На  цветущей  долине,  сэр,  дымятся
обломки!
   - Что это за диктанты? - взбесился Лепсиус, бросая книгу на пол. - Если
вы собрались шантажировать меня с этим вашим Натаниэлем Эпидермом...
   - Натаниэля Эпидерма больше нет, сэр! - кротко ответила мисс Смоулль. -
Забудьте его. Отныне, сэр, я предана вашему хозяйству душой и телом.
   Неизвестно, какая трогательная сцена была еще в запасе у мисс  Смоулль,
но, на счастье доктора Лепсиуса, раздался  пронзительный  звонок,  и  Тоби
влетел в комнату, все еще белый от ужаса.
   - Вас спрашивает какой-то красный джентльмен, сэр,  -  пробормотал  он,
переводя дух, - и с него так и каплет!
   Доктор Лепсиус молча поглядел на свою экономку и служителя, подвел им в
уме весьма неутешительный итог и направился к себе в кабинет.
   Мулат оказался  прав.  В  докторской  приемной  стоял  толстый  красный
человек в гимнастерке, и с лица его стекала кровь.
   - Рад познакомиться, - сказал он, энергично  пожимая  руку  доктору.  -
Фруктовщик Бэр с Линкольн-Плас...  Небольшое  мордобитие  на  политической
подкладке... Я ехал мимо и вдруг заметил вашу  дощечку.  И  вот  я  здесь,
перед вами, с полной картиной болезни на лице, если можно так выразиться!
   Спустя минуту он уже сидел в кресле, обмытый и забинтованный  искусными
руками доктора Лепсиуса. Доктор внимательно изучил  его  со  всех  сторон,
оглядел его огромные пальцы с железными ногтями, здоровенные ребра и задал
вопрос, неожиданный для толстяка:
   - Вы рентгенизировались у Бентровато, мистер Бэр?
   - Верно. Откуда вы это знаете?
   -  Как  не  знать!  Это  было  в  тот  день,  когда   с   вами   вместе
рентгенизировали... как его?.. Ах, черт побери, небольшой человек, похожий
на пьяницу и с подагрическими руками... Да ну же!
   - Профессор Хизертон! - перебил его фруктовщик довольным тоном.  -  Как
же, как же! Важная птица. Из-за него меня даже не пускали в приемную,  как
будто можно не пустить фруктовщика Бэра с  Линкольн-Плас!  Я,  разумеется,
вошел и не очень-то понравился этому человеку, Да и, признаюсь вам, он был
прав, что прятался от соседей. Будь я на  его  месте,  я  бы  выбрал  себе
пещеру и сидел в ней наподобие крота целые сутки.
   - Как вы странно говорите о профессоре Хизертоне! -  возразил  Лепсиус.
Он был с виду спокоен, но три ступеньки, ведущие ему под нос, дрожали, как
у ищейки. - Для чего бы ему прятаться?
   - Ну, уж об этом пусть вам докладывает  кто  хочет.  Я  держу  язык  за
зубами. Спросите на Линкольн-Плас о фруктовщике Бэре, и вам всякий скажет,
что он умеет хранить секреты. Не из таковских, чтобы звонить в колокола!
   - Похвальное качество, - кисло заметил Лепсиус, складывая в хрустальную
чашу со спиртом свои хирургические орудия, -  ценное  качество  во  всяком
ремесле... Вы, кажется, торгуете фруктами, мистер Бэр?
   - "Кажется"! - воскликнул толстяк. - Да вы бы лучше сказали о Шекспире,
что он, _кажется_, писал драмы! Весь Нью-Йорк знает фрукты Бэра!  Вся  5-я
авеню кушает фрукты Бэра. Моим именем названа самая толстая  груша,  а  вы
говорите "кажется"... Если у вас когда-нибудь таяло во  рту,  так  это  от
моих груш, сэр.
   - Не спорю, не спорю, мистер Бэр, я человек науки и держусь  в  стороне
от всякой моды. Но признайтесь,  что  вы  все-таки  преувеличили  качество
своего товара.
   Эти слова, произнесенные самым ласковым голосом, не на  шутку  взбесили
толстяка.
   Он сжал кулаки и встал с места:
   - Вот что, сэр, едемте ко мне! Я вас заставлю взять свои слова обратно.
Вы отведаете по порядку все мои сорта, или же...
   - Или же?
   - Вы их проглотите!
   С этими словами Бэр подбоченился и принял самую вызывающую позу.
   Доктор Лепсиус миролюбиво ударил его по плечу:
   - Я не отказываюсь, добрейший мистер Бэр! Но чтоб угощение не было, так
сказать, односторонним, разрешите мне  прихватить  с  собой  в  автомобиле
плетеную корзиночку...
   Он подмигнул фруктовщику, и фруктовщик подмигнул ему ответно.
   Был вызвал Тоби, которому было тоже подмигнуто, а Тоби, в свою очередь,
подмигнул  шоферу,  укладывая  в  автомобиль  корзину  с  бутылями.  Шофер
подмигнул самому себе, взявшись за рычаг,  и  доктор  Лепсиус  помчался  с
фруктовщиком Бэром на Линкольн-Плас, в  великолепную  фруктовую  оранжерею
Бэра.
   Здесь было все, что только растет на земле, начиная с исландского мха и
кончая кокосовым орехом. Бэр  приказал  поднести  доктору  на  хрустальных
тарелочках все  образцы  своего  фруктового  царства,  а  доктор,  в  свою
очередь, велел раскупорить привезенные бутылочки.
   Спустя два часа доктор Лепсиус и Бэр перешли на ты.
   - Я женю тебя, - говорил Бэр, обнимая Лепсиуса за талию и целуя  его  в
металлические пуговицы. - Ты хороший человек, я женю  тебя  на  гранатовой
груше.
   - Не надо, - отвечал Лепсиус, вытирая слезы.  -  Ты  любишь  профессора
Хизертона. Жени лучше Хизертона!
   - Кто тебе сказал? К черту Хизертона! Не  омрачай  настроения,  пей!  Я
женю тебя на ананасной тыкве!
   Приятели снова обнялись и поцеловались. Но Лепсиус не мог скрыть  слез,
ручьем струившихся по его лицу. Тщетно новый друг собственноручно  вытирал
их ему папиросными бумажками, тщетно уговаривал его не  плакать  -  доктор
Лепсиус  был  безутешен.  При  виде  такого  отчаяния  фруктовщик  Бэр   в
неистовстве содрал с себя бинт и поклялся покончить самоубийством.
   - Н-не буд-ду!  -  пролепетал  доктор,  удерживая  слезы.  -  Не  буду!
Дорогой, старый дружище, обними меня. Скажи, что ты наденешь бинт.  Скажи,
что проклятый Хизертон... уйдет в пещеру!
   - Подходящее место! -  мрачно  прорычал  фруктовщик,  прижимая  к  себе
Лепсиуса. - Суди сам, куда еще спрятаться человеку, которр...
   Он икнул, опустил голову на стол и закрыл глаза.
   - Бэрочка! - теребил его Лепсиус. - Продолжай, умоляю! Который - что?
   - У которр... у которрого... туловище... - пробормотал фруктовщик и  на
этот раз захрапел, как паровой котел.
   Опьянение соскочило с доктора Лепсиуса - как не бывало. Он в  бешенстве
толкнул толстяка, разбил пустую бутылку и выбежал из оранжереи на  воздух,
сжимая кулаки.
   - Ну, погоди же, погоди же, погоди! - бормотал он свирепо. -  Я  узнаю,
почему ты переодевался! Почему ты  шлялся  ко  мне,  беспокоясь  о  судьбе
раздавленного моряка! Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в
этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя
на руке эти суставы, суставы, суставчики, черт меня побери,  если  они  не
отвечают всем собранным мною симптомам!



41. ТОРГОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ

   - Вы слышали, что произошло на бирже?
   - Нет, а что?
   - Бегите, покупайте червонцы! Джек  Кресслинг  стоит  за  соглашение  с
Россией!
   - Кресслинг? Вы спятили! Быть не может!
   Но добрый знакомый махнул рукой и  помчался  распространять  панику  на
всех перекрестках Бродвея.
   В кожаной  комнате  биржи,  куда  допускались  только  денежные  короли
Америки, сидел Джек  Кресслинг,  устремив  серые  глаза  на  кончик  своей
сигары, и говорил секретарю Конгресса:
   - Вы дадите телеграмму об этом по всей линии.  Горвардский  университет
должен составить резолюцию. Общество распространения безобидных  знаний  -
также. От имени  негров  необходимо  организовать  демонстрацию.  Украсьте
некоторые дома, предположим, через каждые десять, траурными флагами.
   - Позвольте, сэр, - почтительно перебил секретарь, - я  не  совсем  вас
понял: вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?
   Кресслинг поднял брови и презрительно оглядел его:
   - Я провел на бирже торговое соглашение с  Советской  Россией.  Америка
должна одеться в траур.
   - Ага... - глубокомысленно произнес секретарь, покраснев как рак.
   В глубине души он ничего не понимал.
   - Но  часть  интеллигенции  -  заметьте  себе:  часть  -  выразит  свое
удовлетворение. Она откроет подписку на поднесение ценного подарка  вождям
Советской республики. Вы первый подпишетесь на тысячу долларов...
   Секретарь Конгресса заерзал в кресле.
   - Вздор! - сурово сказал Кресслинг, вынимая из кармана чековую книжку и
бросая ее на стол. - Проставьте здесь необходимые цифры, я  подписался  на
каждом чеке. Подарок уже готов. Это  часы  в  футляре  красного  дерева  -
символ труда и экономии. Озаботьтесь составлением  письма  с  родственными
чувствами,  вставьте  цитаты  из  нашего   Эммерсона   и   большевистского
профессора Когана. Подарок должен быть послан  от  имени  сочувствующих  и
поднесен через члена компартии,  отправленного  в  Россию...  Довольно,  я
утомился.
   Секретарь выкатился из комнаты весь в поту. Ему нужно было  снестись  с
Вашингтоном. В полном отчаянии он бросился с лестницы, гудевшей, как улей.
   Большая  зала  биржи  была  набита  битком.  Черная  доска  то  и  дело
вытиралась губкой. Цифры росли. Маленький человек с мелом в  руке  наносил
на доску новые и новые кружочки. Белоэмигранты  из  правых  эсеров  честно
предупредили  Джека  Кресслинга,  что  готовят  на  него  террористическое
покушение в пять часов три минуты дня у левого подъезда биржи.
   Виновник всей этой паники докурил сигару, встал и медленно спустился  с
лестницы. Внизу, в вестибюле,  его  ждали  две  борзые  собаки  и  ящик  с
крокодилами. Он потрепал своих любимцев, взглянул на часы - пять часов - и
кивнул головой лакею. Тот поднял брови и кивнул швейцару. Швейцар бросился
на улицу и закричал громовым голосом:
   - Машина для собак мистера Кресслинга!
   К подъезду мягко подкатил лакированный итальянский  автомобиль,  обитый
внутри лиловым шелком. Лакей приподнял за ошейник собак;  они  уселись  на
сиденье, и шофер тронул рычаг.
   - Машина для крокодилов мистера Кресслинга!
   Тотчас же вслед за первым автомобилем к  подъезду  подкатил  другой,  в
виде щегольской каретки с центральным внутренним отоплением и  бананами  в
кадках. Лакей со швейцаром внесли в него ящик с крокодилами, и  автомобиль
отбыл вслед за первым.
   - Кобыла мистера Кресслинга!
   Лучший скакун Америки, знаменитая Эсмеральда, с белым пятном на  груди,
кусая мундштук и косясь карим глазом, протанцевала к  подъезду,  вырываясь
из рук жокея. Шепот восхищения вырвался у публики. Даже  биржевые  маклеры
забыли на минуту о своих  делах.  Полисмен,  чистильщик  сапог,  газетчик,
продавец папирос обступили подъезд, гогоча  от  восторга.  Раздался  треск
киноаппарата. Часы над биржей показали ровно пять часов и три минуты.
   В углублении между двумя нишами мрачного вида  человек  в  мексиканском
сомбреро и длинном черном плаще,  перекинутом  через  плечо,  сардонически
скривил губы.
   - Бутафория! - пробормотал он с ненавистью. - Я не могу жертвовать нашу
последнюю бомбу на подобного шарлатана.
   И, завернувшись в складки плаща, он  тряхнул  длинными  прядями  волос,
сунул бомбу обратно в карман и мрачно удалился к остановке  омнибуса,  где
ему пришлось  выдержать  множество  любопытных  взглядов,  прежде  чем  он
дождался вагона.
   А Джек Кресслинг  лениво  сунул  ногу  в  стремя,  оглянулся  вокруг  в
ожидании бомбометателя, пожал плечами, и через секунду его статная  фигура
покоилась  в  седле,  как  отлитая  из  бронзы,  а  укрощенная  Эсмеральда
понеслась по Бродвей-стрит, мягко касаясь асфальта серебряными подковами.
   Между  тем  в  нью-йоркскую  таможню   рабочие   привезли   великолепно
уп