устился вниз  в  обществе  красивого
русского  красноармейца  и  двух  таможенников,   матросы   "Торпеды"   не
вытерпели: они высыпали гурьбой на палубу, с Ксаверием во главе, и заорали
все, сколько их было: американцы, немцы, итальянцы, португальцы, французы,
абиссинцы, англичане, швейцарцы, ямайцы:
   - Урра! All'right, русские товарищи!
   - Здорово, ребята! - крикнул  красноармеец  обернувшись.  -  Кланяйтесь
американским рабочим!
   Обе стороны почувствовали прилив энтузиазма, хотя слова,  произнесенные
ими, были непонятны и той и другой.  Штурман  Ковальковский,  как  лев  из
засады, прыгнул в гущу своих матросов.
   Тем временем к Василову  подошли  несколько  молодых  людей  в  военной
форме.  Они  поздоровались  с   ним   на   чистом   английском   языке   и
отрекомендовались как его будущие партийные товарищи. Один из них  вежливо
вывел кого-то из-за сваленных в кучу бочонков и сказал:
   - Ваша жена дожидается вас с утра, товарищ Василов.
   Несчастный Василов вздрогнул, похолодел, поднял глаза и...



31. ЯНКИ В ПЕТРОГРАДЕ

   Вместо вздорной и упрямой женщины, преисполненной всех  пороков,  перед
Василовым стояла красавица. Она взглянула на него, запнулась  и  протянула
ледяные пальчики.
   Люди в военных фуражках довели их до автомобиля, усадили; один  вскочил
рядом с шофером, другие приветственно подняли руки, и автомобиль  помчался
к Петрограду.
   Василов растерянно наблюдал за своей женой. Он с наслаждением  уцепился
бы мыслью за какой-нибудь из ее изъянов, чтобы расшевелить свою ненависть.
Но  Катя  Ивановна  была   возмутительно   хороша   собой,   возмутительно
совершенна. Каждое  движение  ее  было  полно  грации,  голос  походил  на
мурлыканье флейты; она не говорила и не делала ничего неуместного,  ничего
такого, что оправдало бы его презрение.
   Между  тем  вокруг  них  летели  величественные  проспекты  Петрограда.
Дома-дворцы  ничуть  не  походили  на  те  разрушенные   лачуги,   которые
изображались в уличных нью-йоркских листках. Они стояли рядами,  отражаясь
в зеленой воде каналов. Автомобили и мотоциклы сновали взад и  вперед,  по
каналам  бежали  моторные  лодочки,  а  пешеходы  сновали   по   улице   с
удивительной быстротой. Не успели Василов с женой отвести  глаза  друг  от
друга, как окружающее уже целиком захватило их.
   - Как не похоже! - пробормотал Василов. - Дорогой сэр, то-есть товарищ,
как все это не похоже на наши американские фотографии в газетах!
   Человек в военной куртке весело улыбнулся:
   - Меня зовут Евгений Барфус. Вы многое найдете не похожим  на  то,  что
пишут о нас капиталисты. Мы бы давно погибли, дорогие товарищи, если бы не
пустили в ход несколько изобретений... Видите вы эти вышки?
   Они мчались сейчас по гранитному берегу  бурной  Мойки,  катившей  свои
волны через весь город. Справа и слева от нее высились странные  пирамиды,
украшенные наверху огромными фарфоровыми чашками, что делало  их  похожими
на  подсвечники.  От  пирамидок  над  всем  городом   протягивалась   сеть
бесконечных проводов.
   - Что это такое? - вырвалось у Василова.
   - Это электроприемники колоссальной мощности, - ответил товарищ Барфус.
- Вы видите здесь нашу гордость. Благодаря этим приемникам мы можем в одно
мгновение наэлектризовать все пространство над  городом  на  высоте  более
тысячи метров, что делает нас недоступными для неприятельского  воздушного
флота. Когда до нас дошли сведения об изобретении  американцами  какого-то
взрывчатого вещества, мы занялись, в свою очередь, техникой. Но цель  наша
-  не  нападение,  а  защита.  Мы  электрифицировали  огромные   воздушные
пространства над всеми  нашими  городами  и  производственными  объектами.
Взрывчатые вещества будут разряжаться над нами, не принося нашей стране ни
малейшего вреда.  Мы  укрепили  границы  тысячами  электрических  батарей,
благодаря чему можем отразить любую армию с помощью одного только  монтера
нашей петроградской Центральной Аэро-электростанции.  И  мы  изобретаем  в
этом направлении все дальше и дальше!
   Василов почувствовал себя в  эту  минуту  сыном  своего  отца,  Иеремии
Морлендера.
   - Да! - вырвалось у него не без  восторга.  -  Вы  тут,  в  России,  не
дремлете. Но скажите же, чем может быть вам полезен такой простой, средний
инженер, как я?
   По лицу Барфуса скользнула усмешка:
   - Дорогой товарищ Василов, вы нужны нам более чем кто бы  то  ни  было,
потому что, видите ли...
   Он наклонился к самому уху Василова и докончил, улыбнувшись:
   - Потому что у нас почти нет  средних  людей  -  никто  не  хочет  быть
средним человеком. Вы понимаете теперь, что для нас вы - желанный гость!
   Василов прикусил себе губу не без чувства  оскорбленного  самолюбия.  В
эту минуту автомобиль затормозил перед роскошным дворцом  на  Мойка-стрит.
Товарищ Барфус сказал:
   - Вам отведена комната в этом  доме.  Отдохните.  Через  два  часа  вам
подадут мотоциклет для первой поездки на завод.
   Шофер сложил на землю оба чемодана, и Василов рассеянно  поднял  тот  и
другой.
   Они вошли в подъезд, поднялись по лестнице и, сопровождаемые указаниями
всех встречных, достигли наконец своей  комнаты.  Это  была  очень  уютная
спальня с двумя кроватями, печкой в  углу,  двумя  письменными  столиками,
двумя книжными шкафами, двумя окнами и двумя надписями на двух стенах:
   "Берега время!", "Записывайся в Лигу времени!"
   - Удивительная страна! - пробормотал Василов, ставя чемоданы на пол.
   - Поразительная страна! - шепнула Катя Ивановна.
   Они взглянули друг на друга и вдруг вспомнили, что за весь этот час  ни
разу не подумали ни о себе, ни о мести, приведшей их сюда.



32. МУЖ, ЖЕНА И СОБАКА

   Катя Ивановна вспыхнула, поймав себя на этой мысли. Василов вспыхнул по
той же самой причине.
   Он раздражительно швырнул шляпу на одну из кроватей, сел и произнес:
   - После вашего поведения в Нью-Йорке, Кэт,  я  полагаю,  вы  не  имеете
никаких претензий на мою любезность!
   Катя Ивановна молчала, повернувшись к нему спиной.
   - Я должен предупредить вас, - отчаянно продолжал  Василов,  -  морская
болезнь резко повлияла на меня.  Я  сел  на  пароход  одним  человеком,  а
покинул его другим...
   - О да! - едко вырвалось у молодой женщины.
   - Что такое вы бормочете! - смутился Василов. - Вы должны раз  навсегда
понять меня. Я не могу отказать вам в товарищеском внимании,  но  я  мертв
для всего другого. Я приехал сюда,  чтобы  работать,  и...  я  убедительно
прошу вас, дорогая Кэт, оставить меня в покое!
   Он облегченно  вздохнул,  осмотрелся  и,  заметив  в  углу  хорошенькую
китайскую ширму, вытащил ее на середину комнаты:
   - Мы с вами дружески поделим территорию. Вот та часть комнаты  -  ваша.
Берите себе ту кровать, ту стену, тот письменный стол и тот плакат - одним
словом, все, что по ту сторону границы, и располагайтесь как вам угодно. Я
буду, в свою очередь, совершенно свободен!
   Он расставил ширму,  загородив  свой  угол  от  взоров  Кати  Ивановны,
сбросил пиджак и с наслаждением растянулся на кровати.
   "Я сократил ее с самого начала! - думал он  не  без  самодовольства.  -
Пусть-ка попробует теперь завести свою музыку!  Интересно  знать:  неужели
все эти беллетристы, воспевающие любовь и красивых  женщин,  действительно
искренни? Я почти уверен, что они подогревают себя мыслями о гонораре".
   С этим чисто  американским  выводом  он  закрыл  глаза  и  приготовился
задремать.
   Катя Ивановна, покинутая на  своей  территории,  несколько  минут  была
неподвижна.  Два  ее  крохотных  ушка,  выглядывавших  из-под   каштановых
локонов, стали пунцовыми.  Слова  и  поведение  Морлендера  были  как  раз
таковы, чтобы пробудить в ее душе всех фурий ненависти. Стиснув зубы, сжав
руки  в  кулачки,  она  обозрела  умственно  весь   стратегический   план,
обдуманный еще на пароходе, потом тряхнула локонами, провела рукой по лицу
- и переступила через вражескую границу.
   Василов услышал легкие шаги, открыл глаза, и в ту же минуту шелковистые
пальчики очутились у самой его щеки. Несносная  Катя  Ивановна  сидела  на
краю его постели, болтала ножками и как ни  в  чем  не  бывало  безмятежно
глядела на него фиалковыми глазами.
   - Что вам угодно? - промолвил он нетерпеливо. - Кажется, я был  с  вами
вполне откровенен.
   - О да! - ответила она и засмеялась - точнее, замурлыкала,  как  флейта
на самой своей нежной ноте. - Но, милый Тони, вы ведь не  дождались  моего
ответа. Вы должны выслушать противную сторону...
   "Черт ее побери, это вполне логично!" -  подумал  про  себя  Василов  и
натянул одеяло до самого подбородка.
   - Да, вы должны меня выслушать, - продолжала она, рассеянно водя  рукой
по его лицу и старательно разглаживая пальчиком  каждую  морщинку  на  его
лбу. - Дело в  том,  что  морская  болезнь...  о,  эта  проклятая  морская
болезнь!.. она совершенно переродила и меня.  Я  сама  себя  не  узнаю.  Я
виновата перед вами, дорогой, я знаю это... Но больше никогда, никогда...
   Катя  Ивановна  смахнула  с  ресниц  жемчужинку   и   опустила   голову
прямехонько на грудь растерявшегося Василова.
   - Я чувствую себя такой несчастной, Тони! Вы не должны  больше  бранить
меня. И потом... - Она запнулась.
   Василов лежал, волей-неволей вдыхая аромат ее волос и глядя на  розовый
кончик ее уха.
   "Надо сознаться, - думал он про себя, - что среди зоологических особей,
именуемых женщинами, она довольно безобидный экземпляр".
   - Я могу сказать вам это только совсем на ухо, -  продолжала  мурлыкать
Катя Ивановна. - Дайте мне вашу голову.
   Она коснулась губами его уха, выждала минуты две, в течение которых  он
испытывал состояние, мысленно названное им  "довольно  сносным",  и  вдруг
прошептала:
   - Топи, я, кажется, собираюсь подарить вам бэби.
   Черт возьми! Если б ему пустили в ухо гальванический  ток,  Василов  не
подпрыгнул бы выше, чем сейчас. Он слетел с  кровати,  швырнув  подушку  в
одну сторону, одеяло - в другую, и в бешенстве затопал босыми ногами.
   - Это черрт,  черрт  знает  что  такое!  -  закричал  он  с  совершенно
искаженным лицом. - Я отсылаю вас  назад,  в  Нью-Йорк!  Я  подам  в  суд!
Оставьте меня в покое!
   Катя Ивановна побледнела и подняла руки,  словно  защищаясь  от  удара.
Губки  ее  сжались,  как  цветочные  лепестки.  Она  стояла  перед  ним  -
олицетворение чистоты, невинности и отчаяния - и глядела  на  него  такими
широкими, такими беспомощными глазами, что Василов внезапно умолк,  махнул
рукой и спасся на другую половину комнаты.
   "Что мне делать? -  думал  он  в  бешенстве.  -  Ясно,  как  день:  это
настоящая  жена  Василова...  Она  не  подозревает  ничего...  И  как  она
ухитрилась,  как   ухитрилась,   несмотря   на   все   ссоры...   Гнусная,
легкомысленная, преступная женщина! Любить этого пошлого коммуниста!.."
   Поток его мыслей делал столь капризные  зигзаги,  что  я  был  бы,  как
автор, совершенно сбит с толку, если б это продолжалось долго. К  счастью,
он резко шагнул к Кате Ивановне  и,  глядя  мимо  нее,  официальным  тоном
произнес:
   - Я отрицаю, категорически отрицаю, что  это  мой  ребенок!  Вы  можете
делать что хотите. Я умываю руки.
   С этими словами он надел башмаки, пиджак, шляпу, посмотрел  на  часы  и
вышел,  чтобы  прогуляться  перед  домом   на   Мойка-стрит   в   ожидании
кого-нибудь, кто спас бы его от ненавистного tete-a-tete [с глазу на  глаз
(франц.)] с Катей Ивановной.
   Катя Ивановна  поглядела  ему  вслед  с  жестокой  усмешкой.  Она  была
довольна собой. Она имела решительно все причины быть довольной собой. Он,
этот жалкий  мальчишка  с  чудаковатым  характером,  был  слаб,  растерян,
вспыльчив, нетерпелив, неумен, упрям и неверен, как Иеремия  Морлендер.  И
его было так же легко обернуть вокруг пальца, как старика Вестингауза.
   Но  довольная   собой   красавица   повела   себя   с   чисто   женской
непоследовательностью. Вслед  за  жестокой  усмешкой  глаза  ее  сверкнули
отчаянием; она подошла к кровати и вдруг упала на подушку, разрыдавшись.
   Тут-тук, царап-царап...
   Что за странные звуки у двери?  Кто-то  тычется  в  нее  тупой  мордой,
царапает  когтями,  кусает  обивку...  Катя  Ивановна  подняла  голову   и
прислушалась.
   Хав! Рр! Хав! - раздалось за дверью уже совершенно явственно.
   Потом еще несколько тупых ударов, царапанье, визг, и дверь распахнулась
перед каким-то безобразным, огромным комком  шерсти  и  грязи,  как  вихрь
ворвавшимся в комнату.
   Еще секунда - и грязный комок, как мячик, взлетел прямо на кровать Кати
Ивановны,  бешено  забил  хвостом,  облапил  ее,  лизнул   в   рот,   нос,
подбородок...
   - Бьюти! - воскликнула молодая женщина. - Бьюти! Бьюти!
   Да, это была она, верная Бьюти Микаэля Тингсмастера, но в  каком  виде!
Тощая, одичалая, всклокоченная и грязная до того, что шерсть  ее  слиплась
комьями, она повизгивала, тыкалась носом в  Катю  Ивановну,  кружилась  по
комнате, обнюхивала каждый угол.
   Наконец угомонившись, Бьюти села у ног Кати, положила ей на колени лапу
и устремила на нее говорящий взгляд.
   - Откуда ты взялась, Бьюти? - спросила миссис Василова.
   Бьюти  взвизгнула  и  шевельнула  лапой.  Тут  только  молодая  женщина
заметила у  нее  на  лапе  грязный  полотняный  лоскут,  покрытый  темными
пятнами. Она осторожно развязала  его,  подошла  к  окну  и  вгляделась  в
покрывавшие его пятна.  Они  походили  на  кровь.  В  их  расположении  ей
почудилась симметрия. Расправив лоскут на подоконнике, она прочла буква за
буквой: "БИСК. ТОРПЕДА".
   Собака следила за ней умными глазами. Как только  Катя  Ивановна  снова
повернулась к ней, она забила хвостом  и  обеими  передними  лапами  стала
срывать с себя ошейник, делая уморительные движения.
   - Что еще, Бьюти?
   Ну да, конечно, у нее найдется  и  еще  кое-что.  Откиньте  ей  голову,
суньте ручку за ошейник и сорвите с веревочки конверт, привязанный туда  с
большой хитростью, так что собачьей лапе трудно его сорвать, а уж зубами и
носом ни за что не достанешь. Вот так... Раскройте его, читайте!
   Катя Ивановна молча сорвала конверт, распечатала его и прочитала:

   ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ ШТАТА ИЛЛИНОЙС

   Высокочтимый сэр,
   если вы получили мое предыдущее письмо и вынули пакет из моего тайника,
вам небезынтересно будет узнать продолжение морлендеровского дела. Я держу
в руках все его нити. Я посажен в сумасшедший дом, откуда как нельзя лучше
можно следить за главным преступником. Вы поймете  меня,  если  потребуете
освобождения из камеры N_132 умалишенного Роберта Друка.



33. ПОМОЩЬ ГОЛОДАЮЩИМ И ПРИВХОДЯЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

   В то время как "Торпеда", выпустив на берег Василова,  закупорилась  со
всех сторон, как средневековый рыцарь в броню,  и  отошла  вглубь  залива,
молчаливая и мрачная "Амелия" весь день и до глубокой ночи разгружала свои
товары.
   Мистер Пэль с тросточкой  в  руках  бегал  туда  и  сюда,  периодически
выбрасывая с языка весь свой запас русских  слов.  Мешки,  бочонки,  ящики
скатывали с палубы на берег, а оттуда перетаскивали на огромные грузовики.
Техник Сорроу, поступивший к мистеру  Пэлю  на  службу,  заложив  руки  за
спину, наблюдал за работой.
   В эту минуту из бочки, стоявшей подле него, раздался  протяжный  вздох.
Сорроу прислушался и толкнул бочку ногой.
   - Эй! - тихо раздалось из бочки. - Эй, друг Сорроу! Менд-месс!
   Это было сказано на самом понятном языке для техника Сорроу.
   С быстротой молнии оглянувшись вокруг, он шепнул ответно:
   - Месс-менд! - и выбил из бочки днище.
   Тотчас же навстречу Сорроу высунулась знакомая голова, а  потом  шея  и
плечи, а потом туловище с прочими конечностями, и из бочки ловко выпрыгнул
Лори Лен, худой, веселый и встрепанный.
   - Сорроу! Хлебца и глоток виски! - шепнул он умоляюще.  -  Жизнь  этого
самого греческого... как его... Диогена чертовски лишена  всяких  удобств,
особенно в закупоренном виде.
   Сорроу дал ему хлеба, спрятал за баррикадой из мешков и ящиков, заложил
руки за спину и сурово произнес:
   - Объясни-ка мне теперь, Лори Лен, чего ради ты вковырнулся в  Гуверову
бочку и, не спросясь Мика, отчалил на "Амелии"?
   - А ты чего?  -  спросил  Лори,  разжевывая  хлеб  с  силой  мельничных
жерновов.
   - Ты прекрасно знаешь, что я поехал по наказу  Мика  следить  здесь  за
собаками-фашистами.
   - Ну, а я  приехал  поработать  для  Советской  России!  -  невозмутимо
ответил Лори и сунул в рот последнюю  корку  хлеба.  -  И  ежели  ты  мне,
дружище Сорроу, хочешь подсобить в этом, так не медли ни дня, ни  часа.  А
кроме того... - Лори запнулся и покраснел как кумач, - кроме  того,  хотел
бы я знать, Сорроу, куда вы дели мисс Ортон, то-есть миссис Василову?
   - Вот оно что! - протянул Сорроу многозначительно. -  Хорош  же  ты,  я
тебе скажу, Лори Лен, металлист!
   Неизвестно, что бы ответил ему Лори, покрасневший пуще  прежнего,  если
бы из соседнего ящика не раздалось странное кряхтенье.
   - Кха-кхи-ки-ки-кха! - раздавались в ящике странные звуки.
   Сорроу сдвинул брови, подошел к ящику и заколотил в него что было силы.
   - Сорроу, менд-месс! - раздалось оттуда жалобно.
   Лори и техник Сорроу, переглянувшись, сорвали с ящика крышку, и  взорам
их предстал почтенный слесарь Виллингс, изможденный, скрюченный  наподобие
амбарного замка и глядевший на них жалобными, голодными глазами.
   - Виллингс! - воскликнул Лори.
   - Виллингс! Ты? - сокрушенно вырвалось у техника Сорроу.
   - Я, ребята, я самый! Я теперь, можно сказать,  перенес  самое  худшее,
что может нас ожидать на том свете: герметическую закупорку, не больше  не
меньше! После этого я не боюсь смерти, нет, ни чуточки  не  боюсь  смерти,
подавай мне ее кто хочет, хоть сама холера, хоть чума и проказа.
   - Не философствуй, - мрачно ответил Сорроу. - Скажи мне лучше, как  это
ты, опора нашего союза, степенный парень Виллингс, как это  ты  уподобился
мальчишке Лену и шмыгнул в ящик за юбкой?
   - Нет,  Сорроу,  нет,  не  за  юбкой!  Ошибаешься!  -  сердито  ответил
Виллингс. - Я, брат, приехал хоть и  в  ящике,  но  при  всех  документах,
оформленный, что  твой  дипломант.  Сам  Кресслинг  послал  меня,  братцы,
следить и доносить... Что же касается юбки, то я, брат, видел мисс Ортон в
штанах нашего Лори, и будь на ней не то,  что  штаны  Лори,  а  футляр  от
барабана или почетное знамя Бостонского университета, я бы и то  пошел  за
ней куда она хочет, вот провалиться мне на этом месте!
   - Правильно, - произнес кто-то возле них.
   Все трое, вздрогнув, обернулись во все стороны. Но вокруг  не  было  ни
души, а грузчики суетились на далеком расстоянии, в обществе мистера Пэля.
   - Правильно! - повторил кто-то еще раз, и мешок, лежавший у ног техника
Сорроу, резко изменил свои очертания.
   - Черт тебя побери, кто бы ты ни был! - сказал  техник,  шлепнув  мешок
всей пятерней. - Вот  пошлю  я  тебя  отсюда  в  хлебопекарню,  а  там  уж
разберут, что из тебя выпечь, негодный бездельник, трус, дезертир!
   - Этого ты не сделаешь, Сорроу, - произнес мешок, распоролся пополам  и
выпустил оттуда не кого иного, как Нэда.
   - Так я и думал! - расхохотался Лори. - Ну,  ребята,  теперь  вся  наша
компания налицо. Мы ее спасли из Гудзона, так  уж  нам,  значит,  на  роду
написано не отставать от нее ни на шаг.
   - Это мы еще посмотрим, - проворчал Сорроу. - Прежде всего я сведу  вас
прописаться, ребята, а потом устрою на работу. Можете дышать с мисс  Ортон
одним и тем же воздухом, если это вам нравится, но видаться с  ней  я  вам
решительно запрещаю.
   - Как бы не так! - воскликнул Лори.
   - Как бы не так! - промычал Виллингс.
   - Как бы не так! - процедил Нэд.
   И, словно в завершение их слов, на пристани вдруг  показалась  высокая,
тоненькая фигурка в белом костюме, в ореоле каштановых кудрей и с  большой
лохматой, грязной собакой, шедшей за ней по пятам, виляя хвостом.  Фигурка
оглядывалась из-под беленькой ручки  во  все  стор