ежду,  Васильевну на  руках,  а  она  пела  знаменитую
песенку! "Ямщик, не гони лошадей..."
     Я подумал, сейчас Наташка что-нибудь выкинет, и точно: она стремительно
бросилась к  столу,  быстро собрала все чашки,  чтобы не оставалось никакого
следа от ее ожидания, так же стремительно разделась и притворилась спящей.
     А  я  выскользнул из дверей,  молчаливой тенью застыл у своего глазка и
еще  раз  увидел Надежду Васильевну и  дядю Шуру.  Все-таки ему  не  удалось
донести ее на руках до дверей своей квартиры. Надо посоветовать ему заняться
тяжелой атлетикой.
     А потом была еще одна обида...
     Во время нашей обычной утренней прогулки,  в  которой принял участие на
этот раз и дядя Шура, он выхватил у меня инициативу и нес виолончель Надежды
Васильевны.  А  та,  как всегда,  шла с Наташкой за руку.  И вдруг дядя Шура
спросил  у  Надежды Васильевны,  когда  она  вернется с  работы.  А  Надежда
Васильевна ответила,  что у нее трудный день: и урок в школе, и репетиция, а
вечером концерт.
     - Я зайду за тобой, - сказал дядя Шура.
     Как только дядя Шура произнес эти слова, Наташка вырвала руку у Надежды
Васильевны и, ни на кого не глядя, пошла рядом.
     Дядя Шура и Надежда Васильевна переглянулись, но оба промолчали.
     А  что  тут  скажешь?  Им  нравилось заходить друг  за  другом,  поздно
возвращаться домой, а Наташку это почему-то не устраивало.
     Она шла с гордым,  независимым видом, но кончик носа у нее покраснел от
обиды.  И тут еще,  как назло,  дядю Шуру остановил знакомый мужчина,  и нам
пришлось его ждать.  А в небольшом пространстве между Надеждой Васильевной и
Наташкой сверкали беспрерывные разряды.
     - Когда дядя Шура был  мальчишкой,  мы  его  звали "ежиком",  -  начала
разговор Надежда Васильевна, - потому что волосы у него всегда стояли дыбом.
     - Значит, вы его давно знаете, - обрадовался я.
     - Да,  -  ответила Надежда Васильевна и  бросила взгляд  на  молчаливую
Наташку.
     А Наташка ей в ответ подсунула бомбу.
     - А маму мою ты тоже знала? - спросила она.
     - Нет,  -  ответила Надежда Васильевна.  -  Маму твою я не знала. - Она
нетерпеливо помахала рукой дяде Шуре. - Чего же он?.. Идемте, а то опоздаем.
     Дядя  Шура  нагнал  нас  около  школы.  Он  передал  Надежде Васильевне
виолончель и сказал:
     - Чертовски приятно было с вами прогуляться.
     Он повернулся ко мне,  и тут мы обнаружили, что наши ряды поредели, что
среди нас нет Наташки.
     Все, как по команде, повернулись в сторону школьного двора и увидели ее
маленькую, решительно удаляющуюся фигурку. Она бежала не оглядываясь.


     Вспомнив все эти Наташкины обиды на Надежду Васильевну,  я почувствовал
в  себе легкую,  едва заметную горечь.  Это была первая небольшая потеря.  Я
знаю, без этого в жизни не бывает. Но лучше бы этих обид не было.
     Когда я  за ними зашел,  чтобы идти в  школу,  то Наташки в  комнате не
было, а Надежда Васильевна убирала со стола.
     Я  сел и  стал ждать.  И вдруг я услышал,  как Наташка быстро прошла по
коридору, открыла входную дверь и захлопнула изо всех сил.
     Мы   сразу  догадались,   что  она  убежала.   Наши  глаза  на  секунду
встретились, и я вскочил, чтобы бежать за Наташкой.
     Но Надежда Васильевна остановила меня.
     - Не надо, - сказала она и добавила: - Этому нельзя потакать.
     А  мне хотелось ее  догнать и  вернуть,  и  я  еле сдержался,  чтобы не
убежать.
     - Она без дяди Шуры всегда скучает.  Ей  однажды приснился сон,  что он
еще не вернулся из Африки,  так она хотела бежать к  нему в больницу,  чтобы
убедиться, что он на месте.
     Надежда Васильевна ничего  не  ответила,  подошла к  окну  и  осторожно
глянула вниз,  словно боялась того, что должна была там увидеть, может быть,
надеялась,  что Наташка вернется,  но все-таки, конечно, увидела, потому что
отпрянула назад, точно ее ударили по лицу. И сказала тогда знаменитую фразу:
     - Знаешь, мне иногда бывает грустно, потому что я наперед знаю, как все
будет.
     - А что вы такое знали? - спросил я.
     - Знала,  что Наташа когда-нибудь вот так убежит.  Что мне будет трудно
и,  может быть,  придется...  -  Она оборвала свою речь,  не докончив фразу,
внимательно,  изучающе посмотрела на меня и  неожиданно резко сказала:  -  А
почему я  тебе должна это говорить?  Я  тебя не знаю как человека.  Ты вроде
добрый и неглупый,  но куда повернешь в трудную минуту - направо или налево,
- я не знаю. А это главное.
     - Я поверну туда, куда надо, - ответил я.
     - Куда надо? Ты думаешь, что надо "налево", а я думаю - "направо"...
     Тут  я  неожиданно вспомнил свою прошлогоднюю ошибку,  когда нужно было
пойти "направо",  а я пошел "налево". Тот самый случай, когда на контрольной
в  первом классе я  подсказал решение примеров.  И  дело не в том,  что я им
подсказал, а в том, что я первый научил их этому.
     - Ты что замолчал? - спросила Надежда Васильевна. - Сердишься?
     - Да так, - промямлил я.
     - Не сердись, я ведь правду сказала.
     А  я  и не рассердился,  я в этот момент подумал про нее,  про то,  что
необыкновенно умным людям жить на  свете труднее,  потому что  они все знают
наперед и заранее переживают.


     Не помню точно, сколько прошло дней, может быть, десять, но только моей
дружбе с Надеждой Васильевной пришел конец.
     Как   же    это   случилось?    Души   в    ней   не   чаял,    каждому
встречному-поперечному расхваливал,  до  того  обалдел,  что  стал ходить на
симфонические концерты, и вдруг...
     - Ум у тебя не аналитический,  -  сказала мне Надежда Васильевна.  - Ты
живешь как получится.
     - Быстро вы меня изучили, - сказал я.
     Честно говоря, мне не очень понравились ее слова.
     - Это просто.  Я присмотрелась к твоим поступкам,  прислушалась к твоим
словам и поразмыслила на эту тему.  Размышления -  как математика. Прикинешь
так да этак,  смотришь -  у тебя перед глазами стройный ряд формул, - сказал
она и засмеялась: - Ты достойный ученик своей тети Оли.
     - А что, разве это плохо?
     - Я не говорю, что плохо, - ответила Надежда Васильевна, - но это может
привести тебя к ошибкам, о которых ты потом будешь жалеть.
     И  представьте,  она оказалась права.  Но это я узнал и понял потом,  а
пока,  не зная ничего,  готовился,  подчиняясь своему чувству, совершить все
эти "ошибки".
     В  тот день я встретил Наташку на лестнице.  Она сидела на ступеньках и
плакала.
     - Ты чего ревешь? - спросил я.
     Наташка не ответила.
     - Ну, что случилось? - не отставал я.
     - Малыш потерялся!  -  завопила Наташка. - Я пришла, а она говорит, что
Малыш убежал в открытую дверь.
     - Кто она? - не понял я.
     - Надежда Васильевна,  вот кто!  -  ответила Наташка. - Приедет папа, я
ему все-все расскажу!
     Это мне не понравилось, и я сказал:
     - Жаловаться нехорошо. Она ведь не нарочно.
     - Нарочно,  нарочно!  -  сквозь слезы  твердила Наташка.  -  Зачем  она
открыла дверь?  Зачем?..  Разве так поступают,  когда в доме щенок?  И мамин
бокал она разбила нарочно! Она и ко мне придирается!
     Все это было несправедливо,  но я промолчал. Нелепо спорить с Наташкой,
пока она плакала.
     Как это Надежда Васильевна могла к  ней придираться,  если она их жизнь
сделала прекрасной!  Да  что  там говорить,  еще совсем недавно сама Наташка
назвала Надежду Васильевну мамой!
     Мы  шли  в  школу.  Наташка увидела издали свою  учительницу,  схватила
Надежду Васильевну за  руку,  подвела и  сказала:  "Инна Петровна,  это  моя
мама!"  А  я  стоял рядом и  хорошо все слышал и видел и помню,  как Надежда
Васильевна радостно вспыхнула и улыбнулась. Тогда Наташке показалось мало ее
первых слов,  и она окончательно представила Надежду Васильевну, сказав, что
та  "музыкантша".  Учительница обрадовалась и  пригласила Надежду Васильевну
разучить с  ребятами какую-нибудь песенку.  И та сразу согласилась,  все еще
улыбаясь и счастливо обнимая Наташку.
     А  вечером,  когда я  зашел к  ним,  то встретил в  комнате уже не одну
виолончелистку,  а сразу двух. Напротив Надежды Васильевны, в той же позе, с
виолончелью сидела Наташка: шел первый урок.
     Потом мы все четверо,  и  дядя Шура тоже,  разучивали песенку,  которой
Надежда  Васильевна собиралась научить ребят  из  Наташкиного класса...  Как
видите, она очень быстро и охотно вошла в роль мамы.
     Надежда Васильевна пощипывала струны  виолончели,  а  мы  сидели тесным
кружком в полутемной комнате,  и очертания наших лиц были едва видны, потому
что вовремя свет не зажгли,  а  потом нам не хотелось прерывать пение,  и мы
пели замечательную песенку:

                По многим странам я бродил,
                И мой сурок со мною...

     Вспомнив все это, я улыбнулся.
     - Ну что ты на нее наговариваешь! - сказал я. - И тебе не стыдно?
     - Я не наговариваю,  -  сказала Наташка. - Она сразу Малыша невзлюбила.
Это я заметила. А ты с ней заодно. Подлиза!
     Я ей ничего не успел ответить,  потому что из лифта вышла женщина, наша
соседка  по  лестничной  площадке.  Она  подошла  к  нам  и  с  пристрастием
расспросила  Наташку,  чего  она  плачет.  От  этого,  естественно,  Наташка
заревела еще сильнее.
     Как  будто  сочувствие выражается только  в  расспросах!  Это  ведь  не
сочувствие, а любопытство. А любопытство, как известно, не порок, но большое
свинство.
     Я  встал,  открыл дверь своей квартиры и увел Наташку к себе.  При этом
нам в спину раздалась сердобольная реплика:
     - Мачеха есть мачеха!
     Если бы  Наташки не было рядом,  я  бы попытался ей объяснить.  Тогда я
думал, что все недоразумения между людьми происходят из-за недоговоренности:
кто-то что-то не так сказал, недоговорил, и поэтому вышел скандал.
     И тетя Оля,  наивная душа,  все это во мне поддерживала.  Она говорила:
"Прежде  чем  отчаиваться или  разочаровываться в  ком-то,  объясни ему  все
хорошенечко, он и поймет. Обязательно поймет".
     А Надежда Васильевна как-то сказала: "Не всем все объяснишь. Есть люди,
которые преднамеренно не хотят многое понять".
     И она, к сожалению, оказалась права, и я сам пришел в дальнейшем к тому
же  грустному выводу.  Ну  что  можно  объяснить женщине,  которая  способна
сказать при Наташке "мачеха есть мачеха"? Ничего!


     В  этот вечер лил дождь,  и я здорово промок.  Поэтому я бежал трусцой,
чтобы согреться. Когда я пробегал троллейбусную остановку возле нашего дома,
то,  к  своему большому удивлению,  столкнулся с  Наташкой.  Она  явно ждала
троллейбуса.
     - Ты куда? - спросил я. От неожиданности я стал в лужу.
     - Куда надо, - решительно ответила Наташка.
     Она держала под мышкой незастегнутый портфель,  набитый доверху.  Между
прочим, оттуда торчала ее праздничная синяя юбка.
     Я сразу сообразил,  зная ее характер, что тут дело не шуточное, и стал,
нисколько  не   удивляясь  этой  вечерней  встрече,   разыгрывать  из   себя
дурачка-бодрячка,  которому всегда смешно,  даже если идет дождь и маленькая
девочка отправляется в какое-то далекое и неизвестное путешествие.
     Поплясав около Наташки и рассмотрев ее как следует - лицо у нее сжалось
и посинело от холода,  мокрые волосы висели сосульками,  плечи у пальто были
мокрыми,  -  я понял,  что она гуляет под дождем уже не один час.  "Пожалуй,
собралась бежать в горы к дяде Шуре", - подумал я.
     - Может быть,  отложишь свое дело до лучшей погоды?  -  предложил я все
еще радостным голосом. - Смотри, ты промокла... Бежим домой...
     - Не пойду, не пойду! - ответила Наташка. - Я уезжаю.
     Да, отговорить ее будет нелегко.
     - Почему? - крайне удивился я.
     - Потому, и все, - упрямо повторила она.
     - Из-за Надежды Васильевны? - осторожно спросил я.
     Наташка не ответила: лицо ее было сосредоточенно и печально.
     - А  как же дядя Шура?  -  не отставал я.  -  Ведь он не сегодня завтра
вернется, а тебя нет...
     - Я ему больше не нужна, - ответила Наташка. - Они в кино вдвоем ходят.
А  по вечерам разговаривают и разговаривают.  Он ей про операции,  а она ему
про музыку.
     "Так,  -  подумал я.  - Значит, она бежит в другом направлении. Это уже
легче".
     - Вот придумала, дурочка! - возмутился я. - Ну что мне с тобой делать?
     Она обрадовалась моим словам,  потому что ей сейчас было одиноко, а тут
вроде бы дружеское участие, и спросила:
     - А ты за нее или за меня?
     - Я?..  За тебя,  -  не очень уверенно ответил я.  -  Известно,  старая
дружба не ржавеет.
     - Тогда я открою тебе свой секрет, - сказала Наташка. - Я ухожу в цирк.
- Она подняла на меня глаза.
     - В цирк?  -  переспросил я.  -  Когда?  - Чего только не придумают эти
дети!
     - Сейчас, - ответила Наташка.
     - Сейчас уже поздно,  -  ответил я. - Пошли домой, - и попробовал взять
ее за руку.
     Она вырвалась и твердо сказала:
     - Цирк работает поздно. И туда берут детей.
     - Тебя завтра же вернут домой, - сказал я с некоторой злостью: я замерз
и основательно промок.
     - Я поменяю имя, - ответила Наташка, - и остригу косу.
     - Интересно, какое же ты возьмешь имя? - спросил я.
     - Может быть, Золушка, - сказала Наташка.
     В это время подъехал троллейбус,  и она устремилась к его дверям.  А я,
не  зная,  что  делать,  схватил ее  за  фалды  пальто,  чтобы задержать,  и
выкрикнул:
     - На арене выступает знаменитая циркачка Золушка!
     Тем  временем троллейбус ушел.  Она  уже повернулась ко  мне и  сказала
просто и серьезно:
     - Зря смеешься. Я все равно убегу!
     И тут я понял,  что она действительно убежит, и мне стало стыдно, что я
так паясничал и кривлялся.  Я стал прыгать,  будто бы желая согреться,  а на
самом деле дал себе передышку, чтобы принять верное решение.
     - Ты  хорошо придумала с  цирком,  -  сказал я,  потому что увидел огни
приближающегося троллейбуса.  - Только к этому надо приготовиться. По-моему,
ты второпях захватила не все вещи. И деньги нужны на первое время.
     В это время троллейбус подкатил к остановке, и я быстро проговорил:
     - Хочешь,  завтра я съезжу к тете Оле и все с ней обговорю? Тетя Оля не
даст пропасть. Если кому-нибудь нужна ее помощь, она горы своротит.
     Теперь  я  уже  начал  волноваться  по-настоящему,   потому  что  вдруг
испугался этой  истории  и  увидел  за  ее  внешней стороной будущие большие
неприятности.
     - Потом я заработаю, - сказала Наташка, - и верну ей.
     - Вернешь,  вернешь.  -  Я положил руку ей на плечо и почувствовал, что
она дрожит. - Ты чего дрожишь?
     - З-за-мерзла, - еле разжимая губы, ответила Наташка.
     - А знаешь, что об этом говорит тетя Оля? - спросил я.
     - Не знаю, - дрожа и заикаясь, ответила Наташка.
     - Она говорит, что нет плохой погоды, а есть просто плохо одетые люди.
     С этими словами я снял пальто,  накинул на плечи Наташке и поднял ее на
руки. От тяжести меня качнуло в сторону, я едва удержался на ногах. Пришлось
опустить ее на землю.
     Когда  мы  вошли во  двор,  то  я  увидел около нашего подъезда Надежду
Васильевну.  У  меня сразу наладилось настроение,  и я забыл про дождь и про
то,  что озяб.  "Сейчас,  -  подумал я,  - состоится великое примирение и мы
пойдем пить чай".
     - Ну, вот и хорошо, - сказал я Наташке. - Видишь, она тебя ждет.
     Я  хотел окликнуть Надежду Васильевну,  но  Наташка резко повернулась и
выбежала обратно на улицу, уронив мое пальто на мокрый асфальт.
     Я  посмотрел в  сторону Надежды Васильевны.  Нет,  она не  шелохнулась,
по-прежнему стояла около  подъезда под  раскачивающимся фонарем,  который то
удлинял ее тень, то укорачивал.
     Я  выскочил за Наташкой,  догнал,  схватил за плечи.  Она отчаянно била
меня ногами, дубасила изо всех сил - я никогда не видел ее в таком состоянии
- и вырывалась.
     - Не хочу! - кричала она. - Не хочу! Не пойду!
     - Перестань сейчас же! - тоже закричал я и волоком потащил ее обратно.
     И тогда Наташка - она была, вероятно, в отчаянии - укусила меня в руку.
От неожиданности я ее выпустил, и она отбежала в сторону.
     - Вот сумасшедшая! - сказал я. - Ты мне прокусила руку!
     Она посмотрела на меня исподлобья. Нет, она ни за что не уступит.
     Теперь мы стояли на бульваре.  И  в этом длинном коридоре между тонкими
деревьями с  мокрыми  стволами Наташка показалась мне  совсем  маленькой.  Я
почувствовал, как она мне дорога. За одно мгновение передо мной промелькнула
вся наша совместная жизнь.
     - Ну и сильная ты стала!  Я еле с тобой справился,  -  сказал я. - Тебя
обязательно возьмут в цирк.
     - А можно, я поживу у тебя до цирка? - вдруг спросила Наташка.
     Я уже хотел ей ответить, что можно, потому что действительно это можно.
Пусть поживет у меня,  пока вернется дядя Шура из командировки и помирит их.
И  прикусил  язык.   Заставил  себя  на  минуту  задуматься,  чтобы  выбрать
правильную дорогу.  Сколько раз я в спешке ошибался. "Нет ничего хуже враля,
который бросает обещания на ветер",  -  учила меня тетя Оля. Она вдалбливала
мне эту истину постоянно и  упорно не  без основания до тех пор,  пока я  не
почувствовал острую потребность в  правде,  пока у меня не появилось чувство
ответственности за свои поступки.
     Вот почему я задумался.  Но если идти дальше за тетей Олей -  а я шел в
своем пути именно за ней,  -  то надо было обратиться к ее словам: "В борьбе
всегда надо принимать сторону слабого,  если ты не уверен,  кто прав.  И это
будет наименьшим злом". Я так и поступил и сказал Наташке:
     - Конечно, можно. Будешь спать на диване в большой комнате.
     Вот  тут-то  я  поклялся быть  верным Наташке до  конца и  отказался от
Надежды Васильевны, хотя это было моим заблуждением.
     Хуже нет  на  свете,  чем  предательство.  Это  уж  точно.  Я  не  хочу
оправдываться и не хочу чистеньким выскочить из этой истории.
     Я на самом деле так думаю.
     Однако жизнь прекрасна, и надо упрямо идти вперед. Надо идти вперед, не
задерживаясь на мелочах жизни. Надо уметь быть выше их.
     Я пошел дальше своей дорогой, сначала задыхаясь в пыли, то есть путаясь
в  собственных  мыслях  и  поступках,  потом  наконец  окреп  и  вернулся  к
повторному радостному открытию Надежды Васильевны,  "замечательного человека
неподдельной души".  (Последние слова,  как видите, взяты в кавычки, ибо они
принадлежат тете  Оле.  Естественно,  эти  слова  высшей  похвалы  не  имели
непосредственного отношения к  Надежде Васильевне,  поскольку тетя Оля в  то
время ее не знала.)
     В  этот  трудный  момент  нашей  жизни  у  меня  возникла светлая мысль
познакомить Надежду Васильевну с тетей Олей.
     Я подумал: хоть Надежда Васильевна и необыкновенно умная, а все равно в
этой истории с Наташкой тетя Оля сможет ей помочь и словом и делом.
     Вот у  меня был такой случай в  прошлом году.  Один из моих первоклашек
задумал бросить школу.  Он  лежал  целыми днями в  кровати и  потерял всякий
интерес к жизни. И никто не мог догадаться, в чем дело. Я его потащил к тете
Оле,  почти волоком тянул:  он  не хотел идти.  Оказалось,  он подарил своей
соседке по  парте будильник,  который взял дома без спроса,  а  его родители
взяли будильник у  девочки обратно.  И  он после этого не мог пойти в школу.
Стыдился.  И  никому не говорил это целых три дня!  А тете Оле выложил через
полчаса после знакомства.  Все были удивлены, даже я, который знал, что тетя
Оля  умеет  так  заглянуть в  душу,  что  перед  нею  раскрываются все  -  и
необыкновенно умные, и умные, и даже форменные дураки.
     - Пошли? - предложил я Наташке.
     По-моему, она была готова пойти за мной.
     - А если она не ушла? - неуверенно спросила Наташка.
     - Положись на меня, - сказал я. - Мы пройдем через соседний подъезд.
     Взял ее за руку - в который раз! - чтобы вести дальше.
     "В путь,  в путь!  Усталым путникам нужен отдых" -  так всегда говорила
мне в детстве тетя Оля,  когда я уставал и хныкал