акой-то мальчишка в полном одиночестве стоял на берегу реки и бросал в
воду камни.  И меня это пронзило.  С какой стати,  думаю,  он стоит один?  Я
пристроился к нему и тоже стал бросать камни.  Я брошу. Он бросит. Мы стояли
рядом, а наши камни летели параллельно.
     А Наташка крикнула: "А мы дальше, а мы сильнее!"
     Мальчишка был  забавный.  Он  пренебрежительно фыркнул,  выбрал  камень
потяжелее,  отошел от кромки воды -  а там набережная была высотой в метр, -
разбежался... и, не удержавшись, плюхнулся в воду.
     Я помог ему выйти,  там было неглубоко,  мне по колено,  а ему по пояс.
Только промокли,  и все. А Наташка начала кричать, что я храбрый, что она ни
разу в  жизни не встречала такого храбреца,  и еще успела шепнуть мальчишке,
что я их вожатый. Вот и все спасение утопающего.
     Странно,  до чего я  люблю вспоминать про этих мальчишек и девчонок,  я
про них всегда все помню. Может быть, действительно права Стрельцова-старшая
и я какой-нибудь ненормальный?
     Как  только первоклашки вышли от  директора,  тут же  позвали меня.  Мы
встретились с ними в дверях.  Они прошли мимо серьезные,  сосредоточенные, и
каждый  из  них  дотронулся  до  моей  руки.  В  общем,  они  знали  толк  в
человеческой поддержке и подзарядили меня теплотой своих рук.
     Я же говорю,  что они необыкновенные дети,  из двадцать первого века. В
них есть какая-то новая сила.
     В кабинете директора, кроме Нины, сидела моя мама!
     Вот до чего дошло. Но им теперь уже было не свалить меня.
     Я остановился у двери и посмотрел на директора.  Он был похож на моржа.
У него большая круглая лысая голова и седые усы.
     - Ну-ка, подойди, подойди, - проскрипел он.
     Я сделал несколько шагов вперед.
     - Еще поближе. Я хочу понять, что ты за птица.
     Он долго рассматривал меня,  как какой-нибудь врач, изучающий больного.
Даже взял за плечо и крепко его сдавил.
     - А что это у тебя в руке?  - спросил он и, не дожидаясь ответа, взял у
меня тетрадь и стал ее перелистывать.
     Видно,  она  ему  понравилась,  потому  что  он  поджимал  губы,  чтобы
незаметно было, что он смеется. Затем вернул мне тетрадь и сказал:
     - Говорят,  за  тебя поручилась твоя родственница,  Ольга Александровна
Воскресенская.  Она,  конечно,  восторженная особа, я ее давно знаю. - Потом
повернулся к Нине и добавил неожиданно:  -  Ладно,  пусть остается,  раз они
пришли за ним сами.
     Но  на  этом события дня  не  закончились.  Мне пришлось встретиться со
Стрельцовой-старшей еще раз.
     Мы собрались возле школы,  чтобы идти в цирк.  А Генка и Зина почему-то
не явились. Холодно было ждать. Шел первый мокрый снег.
     - Зина не  придет,  -  сказал кто-то.  -  Ее  мама не  пустила.  У  нее
тренировка в бассейне.
     - А что же с Генкой случилось? - спросил я. - Может, он тоже не придет?
     - Генка в цирке ни разу не был, - сказал Толя.
     Мы постояли немного, подождали.
     - Пошли, - сказал я, - а то опоздаем.
     И мы пошли.  Только я почувствовал, что у ребят испортилось настроение.
Стали какие-то молчаливые.
     - Вот что, зайдем за Генкой, - решил я.
     Развернулись и пошли к Генке.
     Еще издали я увидел его.  Он сгребал снег лопатой,  а его мать скребком
чистила тротуар.
     - Здравствуйте, - сказал я.
     Ребята столпились вокруг меня. Генкина мать посмотрела на нас. Она была
в короткой тужурке и в пуховом платке. От работы ей, видно, было жарко.
     - Приветик,  -  сказал Генка;  он приподнял шапку,  и  от головы у него
повалил пар.
     - Ну-ка,  надень шапку,  постреленок, - строго сказала ему мать, - а то
застудишься!
     Генка напялил шапку.
     - Это ему вместо физкультуры,  -  сказала Генкина мать.  - И полезно, и
матери подмога. Так что вы, ребятишки, идите по своим делам.
     - Что вы!  - сказал я. - Разве мы пришли Генку сманивать? Мы пришли вам
помогать.
     - Тетя Маруся,  -  крикнул Толя,  -  мы сейчас все переделаем!  Это нам
пустяк!
     - Вот это уж ни к чему, - ответила тетя Маруся.
     А Генка не стал возражать,  он-то все отлично понял: отдал лопату Толе,
а сам мгновенно куда-то сбегал и принес еще две лопаты и четыре скребка.
     Что тут началось!  Ребята выхватили у него эти скребки и лопаты и стали
расчищать снег.  А  я  взял у  тети Маруси лом и  колотил образовавшийся под
снегом лед.
     Тяжелый был этот лом до чертиков, но я не показывал виду. Колол себе, и
все... Рядом со мной лихо колол лед Генка.
     - Это в наше-то время, - ворчал я нарочно, - когда запускают спутники и
космические корабли, приходится колоть лед ломом!
     - Я ей не сказал про цирк,  -  оправдывался Генка,  -  а то бы она меня
прогнала.
     - И правильно сделал, - ответил я.
     И вот когда мы все так отчаянно и самоотверженно работали,  когда перед
нами уже лежала широкая полоса очищенного тротуара,  когда мы  были "один за
всех и  все за одного",  вдруг из подъезда выплыли Зина Стрельцова с  мамой.
Зина была в  новом голубом пальто и берете...  А Стрельцова-старшая напялила
на  голову высокую папаху и  гордо  несла  спортивную сумку  своей  дочери -
будущей чемпионки по плаванию.
     - А,  это  вы,  молодой человек...  -  Увидев меня,  Стрельцова-старшая
остановилась. - Чудак!
     Она назвала меня чудаком, словно дураком обругала. Но я-то доволен, что
попал в отряд чудаков.
     - Мы помогаем тете Марусе, - сказала Наташка.
     - И Генке, - добавил Толя.
     - Это эксплуатация детского труда.  Я этого так не оставлю,  - ответила
Стрельцова-старшая,  при этом она выразительно посмотрела на тетю Марусю.  -
Идем, Зиночка.
     И они торжественно удалились.
     - Тетенька,  -  крикнул Генка  им  вдогонку,  -  осторожнее,  там  лед!
Упадете, запачкаетесь!
     Стрельцова-старшая остановилась, боясь сделать следующий шаг.
     Генка засмеялся. А за ним все ребята. И я. И даже тетя Маруся.
     ...Когда мы  ворвались в  цирк,  представление уже  началось и  на  нас
зашикали,  чтобы мы  не  шумели.  А  попробуй тут  не  шуми,  когда с  арены
доносятся музыка, крики клоуна и хохот зрителей.
     - У  нас  билеты!  -  закричал я  и  выхватил из  кармана длинную ленту
билетов.
     - Тише,  -  сказала контролер,  -  тише! Все равно во время выступления
входить нельзя.
     - Вы поймите, - сказал я тихо, - они первый раз в своей жизни в цирке.
     - Так уж и первый раз!
     Нет,   она  была  неумолима,   а  дети  почти  плакали,  но  потом  она
засмотрелась,  а  может быть,  нарочно сделала вид,  что засмотрелась,  и мы
шмыгнули в проход.
     Выскочили,  а куда идти,  неизвестно,  народу полно, свет... Столпились
стайкой около прохода и стоим.
     И вдруг клоун заметил нас и закричал на весь зал:
     - Видели ли вы когда-нибудь, чтобы дети опаздывали в цирк?
     - Нет, нет, нет!.. - понеслось со всех сторон.
     - А теперь смотрите сюда! - Он подбежал к нам: - Вот они!
     И все стали смотреть на нас.
     - Мы работали, - сказал я.
     - Вы слышите? - закричал он. - Они работали!
     Он начал хохотать,  упал от хохота,  перекувырнулся через голову, и все
захохотали с ним вместе.
     - Мы  работали,  -  сказала Наташка прямо в  его  раскрашенное лицо.  -
Чистили снег,  товарищу помогали.  Вот ему!  -  и вытолкнула вперед Генку. -
Почему вы нам не верите?
     Тогда клоун перестал хохотать, снял шапку и раскланялся перед нами.
     - Причина уважительная, - сказал он.
     И теперь никто уже не смеялся.
     Клоун подал Наташе руку, крикнул:
     - Музыку!.. - и повел ее, как настоящую сказочную принцессу.
     А за ним пошли мы, и на нас светили разноцветные огни.
     Клоун подвел нас к нашим местам и крикнул:
     - Мороженщицу! В цирке дети должны есть мороженое.
     И вот тут-то пошли в расход - между прочим, благородный - последние два
рубля из папиной десятки.
     А  потом мы смотрели медвежий цирк,  лизали мороженое и хохотали вместе
со всеми.


     Сегодня у мамы день рождения.  А я притворился, что забыл: подарка-то у
меня не было. Нехорошо, конечно.
     Когда я  утром вышел к  маме,  она встретила меня радостно.  Мы сели за
стол и стали завтракать.
     - Ну,  как  тебе завтрак?  -  Она  сама подталкивала меня к  тому,  что
сегодня необычный день.
     - Понравился, - ответил я.
     - А что тебе понравилось? - спросила она.
     - Все, - ответил я.
     И вдруг она с подозрением спросила:
     - А что ты ел?
     А я как бухну:
     - Действительно, мама, что я ел?
     Оказалось, она специально в этот день приготовила праздничный завтрак -
омлет, поджаренный с помидорами и сыром, - а я съел все и не заметил!
     Мама ничего мне не ответила и вышла из кухни, чтобы подойти к телефону.
И  тут разразился гром и  молния,  ибо я  услышал,  как мама разговаривала с
тетей Олей,  и понял -  это было совсем не трудно, - что та поздравляла ее с
днем рождения!
     Я притаился,  как самый жалкий мышонок. Я почти не занимал места, почти
испарился,   внимательно   прислушиваясь   к   маминым   шагам,   придумывая
лихорадочно, как бы выкрутиться из создавшегося положения.
     Вот мама прошла в комнату.  Может быть,  она ждала,  что я выйду к ней?
Потом ее шаги снова раздались в передней,  замерли и -  спасение! - хлопнула
входная дверь. Значит, мама ушла.
     Я выглянул в окно. Мама быстро пересекала наш двор.
     Вот если бы я был правдивым человеком,  как Наташка, то я бы все честно
рассказал маме.  А мне было чем ее удивить!  Дело в том,  что я окончательно
запутался и  как  сын,  и  как  воспитатель.  Вы  только послушайте,  что  я
придумал.
     Меня  посадили  караулить первоклашек на  контрольной,  потому  что  их
учительница заболела.
     Когда я вошел и спросил их:  "Ну,  как идут дела?" - они в ответ тяжело
вздохнули.  Не надо было быть психологом, чтобы сразу догадаться, что дела у
них шли неважно.
     Я посмотрел на доску: там были примеры.
     - Нечего сказать -  нагружают детей, - заметил я, чтобы приободрить их.
- Мы такие примеры решали в третьем классе.
     На Зину Стрельцову жалко было смотреть:  вот-вот заревет. Куда девалась
ее  спортивная находчивость!  Я  заглянул в  ее  тетрадь  и  увидел  ошибку.
Посмотрел в Наташкину - та же ошибка.
     - Вы что, никогда не решали таких примеров? - спросил я.
     - Решали, - нестройно ответили дети.
     Я прошелся по рядам.  Боже мой!  Почти у всех одинаковые ошибки. У меня
голова  закружилась  от  напряжения.  Конечно,  их  запугали:  "Контрольная,
контрольная,  будьте внимательны,  первая контрольная в  вашей жизни..." Ну,
они и перепугались. Вот почему я вырвал из тетради листок - надо было как-то
поднять  их  боевой  дух,   -   переписал  примеры  с  доски,  приговаривая:
"Подумаешь,  ерунда.  Это же совсем ерундовые примеры", - быстро их решил, с
победным видом отбросил листок,  отошел к окну и повернулся к классу спиной.
Краем глаза я заметил,  что мой листок исчез со стола.  Помню,  я улыбнулся:
мне понравилась находчивость моих подопечных.
     На  следующий день Нина сказала,  что  контрольная прошла благополучно,
что у всех пятерки и четверки, что во всем классе только одна двойка!
     Тут я взметнулся, я был возмущен двойкой! Я вбежал в первый класс и еще
от двери закричал:
     - Какой размазня получил двойку?
     - У меня пятерка! - закричал радостно Костиков.
     - И у меня, и у меня, - закричали все подряд.
     - А у кого же двойка? - спросил я. - Сознавайтесь!
     И  тут раздался тихий голос Наташки,  и она сказала,  что двойка у нее.
Все, конечно, были просто потрясены, а я возьми да скажи:
     - Эх ты, всех подвела!
     - Девчонка! - закричал Костиков. - Даже списать не сумела!
     - Не хотела, - срезала его Наташка.
     Она посмотрела на меня. Глаза ее превратились в "клокочущий океан". Вот
это  был  взгляд:  прямо  пригвоздила меня  к  позорному столбу.  Невольно я
отступил назад: не каждый может выдержать такой взгляд.
     Уничтожив меня,  она  оглядела притихший класс,  встала из-за  парты  и
ушла.
     Все  ждали,  что  я  что-нибудь произнесу,  но  я  как-то  весь мелко и
противно задрожал и тоже выскочил из класса.
     В  этот день я поймал ее после школы.  Подлетел к ней,  будто ничего не
случилось, и пошел рядом, весело и беззаботно размахивая портфелем.
     Мы шли домой как обычно.  Так могло показаться со стороны,  но на самом
деле все было не так.  Она шла рядом со мной сама по себе.  Семенила ногами,
опустив голову  так,  что  банты  от  ее  коротких кос  торчали,  как  рожки
козленка.
     А я старался вовсю. Унижался, прыгал, хохотал. Просто ужас, до чего мне
хотелось с нею помириться.
     - Не забудь вовремя дать бабушке лекарство!
     У нее бабушка заболела.
     Наташка промолчала.
     - А когда будешь разогревать еду, не включай газ на полную силу.
     Никакого ответа.
     - Эх, махнуть бы сейчас на Камчатку! - сказал я и покосился на Наташку.
- В долину гейзеров.
     Я ждал,  что она обязательно спросит про гейзеры.  Но нет, не спросила.
Ну и девчонка - кремень!
     - Ты знаешь, что за штука гейзер? - не вытерпел я.
     Нет,  она определенно не  желала иметь со мной дела.  Тогда я  нанес ей
последний, решающий удар:
     - Кстати, я узнал, как спят африканские жирафы. Они ложатся на землю, а
шею обматывают вокруг туловища.
     Я  думал,  на эти слова она отзовется.  Она же любознательный человек и
сама  спрашивала  у   меня  про  этих  жирафов,   но  сейчас  ее  ничего  не
интересовало.
     - Слушай,  -  безнадежно сказал я,  как  будто сделал какое-то  великое
открытие, - а может быть, пойдем ко мне обедать? Мама будет рада.
     Мои слова ударились в  ее молчаливую спину.  А  мы уже поравнялись с ее
домом.  И тут ко мне пришло спасение: одинокая страшная собака. Все-таки мир
не без добрых собак.  Не зря,  значит,  говорят:  "Собака -  друг человека".
Вовремя появилась. Я торжествующе улыбнулся и сказал:
     - Не бойся.  Я здесь,  -  и взял за руку,  чтобы провести мимо страшной
собаки.
     Наташка на мгновение остановилась,  потом вырвала у  меня руку и прошла
мимо собаки.  Так вызывающе близко,  что красный шершавый собачий язык почти
коснулся ее плеча. И скрылась в подъезде.
     А я остался один. Представляю, какое у меня было лицо.
     Я  вспомнил,  как Наташка впервые пришла за  мной.  У  нее от  волнения
дрожал голос,  и она перепутала мою фамилию.  А я,  здоровый дурак с большим
лбом,  еще издевался над нею.  "Да,  да,  говорю,  моя фамилия не Занудо,  а
Скандуто". Она тогда была маленькой и робкой, стояла передо мной - цветок на
тонком стебле.
     А после Наташки я вновь подумал о маме.  До чего же у нее был обиженный
вид,  когда она пересекала двор!  Конечно,  никто ее не поздравил:  ни я, ни
отец,  как будто она жила не в семье,  а на необитаемом острове.  Интересно,
какое было бы настроение у меня, если бы это был мой день рождения?
     И тут, конечно, позвонил папа. Я еще никогда в жизни не встречал такого
неудачника.  Что  бы  ему  позвонить на  пять минут раньше.  Он  бы  и  маму
поздравил, и я бы не так сильно его огорчил.
     - Здравствуй,  папа!  -  сказал я и скорчил рожу для храбрости. - Папа,
здравствуй! - И радостно добавил: - Мама уже ушла.
     - Жаль,  -  сказал папа.  -  А  я  всю  ночь  ехал,  чтобы добраться до
телефона.
     Я  же говорил вам,  что он неудачник:  всю ночь ехал,  а  на пять минут
опоздал.
     - Ничего, - утешил я. - Я ей передам.
     - Так то ты,  а то я.  Большая разница,  - сказал папа. - Ну, что ты ей
подарил, дьяволенок?
     Слышно было,  как назло,  очень хорошо. Но я все же притворился, что не
расслышал вопроса.
     - Что? - крикнул я. - Не слышу, повтори еще раз.
     - Я спрашиваю, что ты подарил маме? - крикнул папа.
     - Что? Что? - переспросил я. - Ничего не слышу... - И повесил трубку.
     Вбежал  в  комнату  и  стал  лихорадочно одеваться,  чтобы  убежать  до
повторного звонка.  Но не успел. Телефон зазвонил снова. Все, конечно, из-за
папиной настойчивости.  Лучше бы он больше не звонил,  а  то сейчас я должен
буду рассказать ему правду. Я же говорю, он неудачник.
     - Не вешайте трубку, - сказала телефонистка. - Разговор не окончен.
     - Ничего не слышно, - ответил я.
     - Все хорошо слышно,  -  сказала телефонистка.  -  А если вы глуховаты,
позовите кого-нибудь с нормальным слухом.
     Тут снова ворвался папин голос.
     - Ничего он не глухой, - кричал папа. - Это ваш телефон работает плохо.
Борис, ты слышишь меня, Боря...
     - Папа, - обреченно сказал я, - теперь я тебя слышу хорошо.
     - Ну, что же ты купил маме?
     - Ничего.
     - Ничего? - удивился папа. - А почему ты, собственно, ничего не купил?
     - Я... я... я... забыл, - сказал я. - То есть у меня нет денег.
     - Как нет? Ты их потерял?
     Я хотел ему все объяснить, но по телефону это трудно.
     - Ну,  понимаешь...  - Надо было как-то отделаться, и я сказал: - Проел
на мороженое.
     После этого наступила длинная пауза.
     - Алло, алло! - кричал я в трубку.
     Папа молчал.
     - Теперь,  кажется,  вы оглохли,  -  ворвался голос телефонистки.  - Он
сказал, что проел деньги на мороженое.
     - Я все слышал,  -  ответил папа.  - Силен мужик! - и, не попрощавшись,
повесил трубку.
     После этого разговора у меня пропала всякая охота что-нибудь делать.
     "Дьяволенок" снова был  в  действии.  "Дьяволенок" -  это  я,  это  мое
прозвище с  детства,  с  первого класса.  Я тогда надел папины темные очки и
пошел в школу. Меня в них никто не узнавал, и мне это так понравилось, что я
не  пошел на  урок,  а  гулял по  коридорам.  И  догулялся.  Ко  мне подошла
учительница из параллельного класса и спросила, почему я разгуливаю во время
уроков. "Уж не заболел ли?" А я ей на чистом французском языке: "Же нэ спа",
то есть не понимаю,  прикинулся иностранцем. Ну, она отняла у меня очки, и я
сразу все стал понимать.  А папа прозвал меня дьяволенком, но, по-моему, я с
тех пор здорово перезрел и стал настоящим дьяволом.
     Хотя,  если разобраться, я ни в чем не виноват. Но этого ведь никому не
объяснишь.   Вы  же  помните,   я   собирался  купить  маме  подарок.   Тому
свидетельствует кровать,  перекрашенная мною в синий цвет. С другой стороны,
как выяснилось,  не без помощи тети Оли меня назначили вожатым.  А затем эти
несчастные дети закружили меня,  заморочили,  отвадили от  друзей,  выманили
деньги,  которые отец оставил на  подарок.  Мало того,  сначала разжалобили,
прикинулись несчастными,  вынудили  меня  подкинуть им  решение  контрольных
примеров, а затем превратили в негодяя. А я ведь просто хотел их по-дружески
выручить.  Вот и  "навыручил" на  свою голову.  И  вдруг мне до  ужаса стало
жалко... не маму, нет! Не папу, не первоклашек, а себя самого! Никто меня не
ценит, никто не понимает моих страданий.
     А как легко и прекрасно я жил!  Чтобы меня мучила бессонница, как вчера
из-за  этой  контрольной?  Чтобы я  унижался перед какой-то  пигалицей вроде
Наташки?
     Я  был гордый человек.  Я  никому не  позволял над собой издеваться.  А
теперь я чувствовал,  что меня словно подменили. Вроде я тот самый, и нос на
месте, и глаза те же, а внутри другой. Какой-то задумчивый, размышляю, казню
себя.  Так не долго дойти до полного нервного истощения,  и  прощай,  жизнь,
прощай, небо, прощай, космос!
     Нет,  решил я, не сдамся! Я оделся и в прекрасном настроении направился
в  школу.  Нет,  пожалуй,  не в  прекрасном,  а  в хорошем,  в таком хорошем
умеренном настроении, когда все не так уж плохо.


     В  школе  меня  подстерегало очередное разочарование.  Когда я  шел  по
нашему коридору,  то увидел Сашку и бросился к нему навстречу.  Он проскочил
мимо меня к Насте,  стал извиваться перед ней и что-то там свистеть на своем
флейтовом языке.
     Они прошли в класс, не заметив меня. Кажется, настал час: мне пора было
гордо удаляться. А жаль! Так хорошо было, когда был Сашка и была Нас