такого голландского младенца вовремя
увезти в другую  страну, из него вырастет нормальный пешеход. В
самой Голландии  пешеходы  давно  вывелись,  они  бывают только
привозные, в виде туристов.
     В Австралии  с  пешеходами положение не менее бедственное.
Пешеход вымирает. В некоторых городах еще сохранились тротуары.
По ним идут к машине или из машины. На большее не решаются.
     Казалось бы,  простая  вещь  -  перейти  на другую сторону
улицы.  Оказывается,   это   поступок,   требующий  времени,  и
мужества, и серьезных причин. Так просто, за здорово живешь, на
другую сторону  улицы не ходят.  Машины едут одна за другой без
зазора, часами, недолями,  годами. А так как количество машин с
каждым часом в Австралии увеличивается, то стоять на тротуаре и
ждать не имеет смысла - скорее можно попасть  на другую сторону
улицы, сделав кругосветное путешествие.
     Для нас переходы  были  особенно сложной операцией. Дело в
том,  что  движение  тут  левостороннее.  А  когда я ступал  на
мостовую,   голова   моя,    согласно   многолетней   привычке,
автоматически  поворачивалась  налево, и так как слева ни  одна
машина не угрожала -  все они мчались. от меня, - то  ноги мои,
также  автоматически,   несли   меня  вперед,  пока  справа  не
раздавались визг  тормозов,  крики  и всякая непереводимая игра
слов.  Тут  я вспоминал,  что  я  в  Австралии  и  надо глядеть
наоборот, не влево, а вправо,  я  поворачивался  вправо, но так
как  это  было  на   середине   улицы,  где  все  менялось,  то
повторялось то же  самое. Машины странным образом ехали на меня
оттуда, куда я и не собирался смотреть. Пока меня тащили из-под
колес, я вырабатывал условный рефлекс,  -  теперь,  прежде  чем
сойти на мостовую, я надолго задумывался.  Рефлексы боролись во
мне.  Сперва   по  привычке  я  начинал  поворачиваться  влево,
опомнившись, я  быстро  поворачивался  вправо,  затем на всякий
случай -  опять влево и,  снова вспомнив, - вправо. На середине
улицы надо  было  перестраиваться:  теперь следовало смотреть в
другую сторону, наоборот по отношению к тому, как  я привык, то
есть к тому влево, которое  стало  вправо,  а теперь становится
влево, а так  как здесь все  наоборот, а на  половине  мостовой
наоборот снова  переворачивается  наоборот  по отношению к тому
наоборот, которое было  наоборот...  Голова у меня кружилась, я
опустился  на  четвереньки и кусал правый бампер левой  машины.
Когда я вернулся в Москву, некоторое время меня считали больным
- переходя  улицу, я дергался во все стороны.  Шея у меня долго
болела,  я   закрывал   глаза  и  просил  прохожих:  "Помогите,
братцы!".
     Ездить на  автомобиле,  например  по Мельбурну, трудно, но
еще  труднее  поставить  машину  -  "припарковаться".  Когда  я
спросил  у  Гордона о  проблемах,  стоящих  перед  страной,  он
заявил, что одна из важнейших проблем - это паркование машин.
     - Некоторые  думают,  -  вежливо  сказал  он,  изучая  мою
улыбочку, - что парковаться - значит найти свободное местечко и
поставить машину.
     Мы подъехали  к ресторану, где происходил очередной прием.
Там места для машины не  нашлось.  Мы  медленно двигались вдоль
поребрика,   плотно   заставленного  машинами,   проехали  один
квартал, второй,  впереди  показалась  свободная полоса, но там
возвышалась надпись:  "No  parking",  мы  свернули  на соседнюю
улицу,  там  вообще было запрещено парковаться, мы свернули  на
следующую и  снова поехали вдоль  линии машин, мы ехали долго и
молча, вдруг Гордон тормознул и  дал  задний ход - он увидел  в
зеркальце, как позади одна из  машин  отделилась  от  тротуара.
Реакция его была  мгновенной.  К свободному месту рванулись еще
какие-то машины. Гордон, рискуя, перед самым их носом втиснулся
к обочине, и они, сердито скрипнув тормозами, поплелись дальше.
У машины торчал столбик с автоматом-счетчиком. Гордон опустил в
автомат шиллинг.  Автомат  затикал,  разрешая  стоянку на сорок
минут,  затем   надо  снова  опускать  монету,  иначе  выскочит
какой-то флажок и полиция оштрафует водителя на солидную сумму.
     Теперь нам как-то надо было  добраться  до  ресторана.  Мы
отъехали от него километра на два.
     - Придется взять  такси,  -  сказал Гордон. Мы отправились
ловить такси. Нам повезло, - через десять минут  мы нашли такси
и поехали в ресторан.
     - Хочу быть богатым, -  мечтательно  сказал Гордон, - я бы
продал машину и ездил на такси.
     В  ресторане,   когда  все  расселись  за  столом,  Гордон
тоскливо взглянул  на  немыслимой  красоты  салат  и  сандвичи,
взглянул на  часы и вышел - его звал  счетчик. В течение вечера
Гордон появлялся на несколько  минут  и снова исчезал, и другие
тоже время от времени исчезали, спеша  к  своим  стоянкам,  над
которыми стучали счетчики.
     От чего порой зависит цивилизация - Цицерон прерывает свою
речь и бежит  к счетчику, Ферми не может закончить эксперимент,
больной убегает от врача, детектив от преступника...
     А  тем  временем  Австралия  мчится  на  своих  машинах  к
благословенному  расцвету,  где будет еще больше машин. Сидя  в
машине, смотрят кино, на машине  едут  по  магазинам, на машине
едут к своей машине.
     Несомненно,  машина,  как установили  социологи, формирует
национальный характер.
     1. Рискуя  сломать  голову,  австралиец  мчится  домой  со
скоростью сто двадцать - сто пятьдесят километров и идет стричь
свой газон. Таким образом, наличие машин  способствует уходу за
газонами.
     2. Поскольку   общая   длина   машин  больше,  чем   длина
австралийских тротуаров, то архитекторы  решают,  каким образом
сделать  тротуары  длиннее  улиц. Машина способствует  созданию
национальной архитектуры.
     3. После длительного заточения в машине австралиец  жаждет
общения,  последних  достижений  культуры,  поэтому,  выйдя  из
машины, он  немедленно  вступает  в  разговор,  втискивается  в
пивную или бар.
     4. Привыкнув держать  руль  в руках, австралиец вне машины
хватается за лопату,  книгу, ракетку или перо, он что-то должен
держать в руках, - некоторые  считают,  что  поэтому в Астралии
так много хороших писателей и спортсменов.
     5. Рабочий,  купив  подержанную машину,  имеет возможность
чинить ее  каждое  воскресенье, что помогает сохранить трудовой
ритм.
     Накрепко привязанные  ремнями к машине Гордона, плелись мы
по  тесной   мельбурнской   улице   со  скоростью  каких-нибудь
девяносто километров. Вдруг мимо нас с ревом проскочила машина,
битком набитая парнями и девушками.  И  тотчас  с другого бока,
нагоняя,   выскочила   вторая  машина.   Они   неслись   сквозь
запруженную улицу. Машины шарахались от них,  они срезали углы,
проскакивали под носом огромных двухэтажных бусов.
     - Что случилось? Что такое? - закричали мы.
     - Гонки.  Просто  ребятишки  устроили  гонки,  -   сообщил
Гордон.
     Правила гонок,  по  его словам, несложные: выигрывает тот,
кто,  не   разбившись,  быстрее  доберется  до  центра.  Иногда
добираются. А кто первый разбился, тот, значит, проиграл.
     Однажды в Аделаиде Ненси Катор и ее муж предложили поехать
посмотреть автомобильные кладбища. Ночные улицы давно опустели.
Дома спали, прикрыв  свои жалюзи. Мы подъезжали к пустырям. Они
единственные были ярко освещены в полутемном городе. Там тесно,
бок о бок,  стояли подержанные машины. Они не слишком изношены,
чтобы идти под пресс, они просто  старые,  устарелые.  Их  было
много, и  на лобовом стекле  каждой машины краской цена - очень
дешево,  в   рассрочку,   на  любых  условиях,  только  купите.
Начищенные  круглые   фары   смотрели   на  нас  с  безнадежной
пристальностью. Синие, желтые, черные,  белые,  широкие, узкие,
приземистые, крутыми  умными лбами стекол, - безмолвные шеренги
их вызывали чувство обреченности.
     Недаром Ненси называла эти  парки  кладбищами. Накопленный
гнев против машин боролся с жалостью.  Конечно,  я  вспомнил  о
нашей нехватке машин, о наших заезженных  насмерть работягах. Я
вспомнил  пыльные  улицы  Карачи  -  верблюдов,  запряженных  в
телеги, маленьких ишаков с непосильным грузом. Одно дело читать
в газете о  бессмыслицах  нашего мира,  а  другое - увидеть  их
своими глазами.
     Под утро  мне  приснился  кошмарный  сон:  все страны были
запружены  машинами,  земли уже не было видно,  люди  ехали  на
машинах по крышам машин, а потом я попал в фантастический город
с  широкими  тротуарами, с цокотом копыт, с  лицами  людей,  не
отделенных от меня ветровыми стеклами и  не привязанных ремнями
к своим машинам.
     Но  и  во  сне  я  понимал,  что это наивная  беспочвенная
фантазия.
     До сих пор  я  знал лишь, как плохо,  когда  мало машин. Я
знал мечты о сносных дорогах,  о  резине,  о запчастях. Красные
колонки заправочных станций умиляли меня,  я  хотел,  чтобы  их
было  больше, чтоб  они  встречались чаще, мне  и  в голову  не
приходило, что получается от избытка автомашин. От переизбытка,
от  пере-пере-пере  - какой становится жизнь, когда машины  уже
некуда  девать,  а  они  прибывают  и  прибывают,  громоздятся,
невозможно остановить их появление, и невозможно понять, к чему
это  все  приведет,  и о будущем  уже  не  мечтается,  о нем не
хочется думать.


ПРО АБОРИГЕНОВ

1

     Вернувшись  из  Австралии, я пошел в Музей антропологии  и
этнографии,  что  у  нас  на  Вясильевском   острове,  и  вволю
налюбовался аборигенами. Они  сидели  за стеклом, в самом своем
натуральном виде, и добывали трением огонь.
     - Похож? - спросили меня сотрудники музея.
     Тот, что с бородой, был похож  на  Льва  Толстого.  Только
грифельного цвета.
     - При чем тут Толстой?  -  сказали сотрудники. - На живого
аборигена похож?
     Он был  действительно  похож  на  фотографии,  которые нам
дарили,  на  снимки  в  брошюрах,  которые  нам тоже дарили,  -
брошюрках о положении аборигенов, о проблеме аборигенов.
     - При чем  тут брошюры? -  сказали сотрудники. - Вы были у
аборигенов?
     В том-то и дело, что я не был у аборигенов и не видел, как
они живут.
     Я вспомнил свои предотъездные мечты -  пойти по Австралии,
встретить аборигенов, посидеть  с  ними у костра, поговорить по
душам о  всяких колонизаторах, пошвырять бумеранг. Что касается
бумерангов,  нам   их   тоже   дарили.   Полированные,  в  виде
настольного украшения бумеранги, щетку в виде бумеранга. Вообще
в Австралии можно запросто увидеться с кем угодно. Например, на
одном  из   приемов   мы   разговорились  с  каким-то  седоусым
джентльменом, а потом выяснилось, что это лорд и к тому  же мэр
Мельбурна. Он обрадовался,  узнав, откуда мы, и попросил нас во
что бы  то ни стало передать  привет своим знакомым  - министру
Громыко и  министру  Фурцевой.  Трудно  даже  себе представить,
насколько демократична  эта  страна. Лорда там легче встретить,
чем какого-нибудь аборигена.
     Лорды в Австралии не перевелись, а вот с аборигенами хуже.
Пока никаких лордов не было, в  Австралии  жило  около  трехсот
тысяч аборигенов. Сейчас их осталось примерно тысяч сорок.
     В 1879 году Миклухо-Маклай писал из Сиднея:
     "В   Северной   Австралии,  где   туземцы   еще   довольно
многочисленны,  в  возмездие за убитую лошадь или корову  белые
колонисты собираются  партиями  на  охоту  за  людьми и убивают
сколько удастся черных..."
     Убивать перестали,  когда скваттерам понадобились  дешевые
пастухи и объездчики овцеводческих станций.
     Ныне аборигенами занимается великое множество всевозможных
комитетов  защиты  прав  аборигенов, фондов помощи  аборигенам,
ассоциации,   лиги.  Ученые   собирают   фольклор   аборигенов,
этнографы  изучают  быт,  в  каждом  университете  -  отделения
антропологов, исследующих аборигенов,  резервациями  аборигенов
ведают   государственные   чиновники,  аборигенами   занимаются
социологи, журналисты, учителя,  миссионеры лютеранской церкви,
миссионеры-сектанты,   миссионеры-католики,   комиссионеры   по
продаже   сувениров.   Положение   аборигенов   обсуждается   в
дискуссионных  клубах,  в газетах,  в  парламенте,  выпускаются
специальные бюллетени, брошюры, книги...
     Как только мы приехали в  Канберру,  нас  повели  смотреть
фильмы о жизни аборигенов  в  резервациях. Мы увидели, как юные
аборигены утром чистят зубы, играют в мяч, какие  они веселые и
как они выступают на фестивале.
     И было  непонятно,  почему же существует какая-то проблема
аборигенов.
     Честно говоря, и для меня перед отъездом из Австралии все,
что касается аборигенов, было просто. Проблема аборигенов - это
выдумка буржуазных идеологов, которым  надо  оправдать политику
порабощения,  дискриминации,  эксплуатации. Никаких  проблем не
существует. Аборигенов надо освободить, и вся проблема.
     Дома    все   чужеземные    проблемы    решаются    легко,
капиталистическая система как на ладони, нет  ничего легче, как
ее разоблачить.
     Но  проблема  аборигенов, конечно,  существует, доказывали
нам австралийские друзья, вопрос лишь - какая.
     Каждый  определял  ее  иначе,  по-своему,  но  большинство
сходилось на  том,  что  существующее  положение  аборигенов  в
резервациях - нетерпимо. Я убеждался, что  у каждого уважающего
себя австралийца есть собственное решение проблемы аборигенов.
     В начале  XIX  века  белые  колонизаторы,  захватывая  для
овечьих  пастбищ  охотничьи  территории  аборигенов,  энергично
уничтожали их, оттесняли  в  глубь материка, в пустыню. Племена
аборигенов всегда  жили  охотой и собирательством растений, они
находились,  по выражению  этнографов,  "накануне  земледелия",
домашних животных не держали, жили рыболовством, собирали ягоды
диких  растений.  Вскоре  участки,  богатые  дичью,  животными,
лесами, земли,  где  тысячелетиями жили предки аборигенов, были
захвачены белыми.  Уцелевших аборигенов загоняли в резервации -
пусть потихоньку  домирают. В резервациях миссионеры взялись их
обращать в новую веру.  Детей  отрывали от родителей и добились
своего: оторвали от старой веры,  заодно  оторвали  их от своей
древней  культуры,  обычаев, от языка. В резервациях, в  чуждой
обстановке оседлости,  среди  сколоченных  из ящиков лачуг, они
утеряли    искусство    охоты,   собирательства,    врачевания,
накопленный поколениями  опыт.  Изъятые  из  своей культуры, не
получив взамен культуры белых, они оказались среди развалин, на
перепутье.
     Правительство под давлением  прогрессивной  общественности
учредило нечто  вроде государственной опеки с целью ассимиляции
аборигенов. Но  кроме  политики ассимиляции есть сторонники так
называемой интеграции. Передовая  интеллигенция страны сходится
в своих  требованиях  дать полные гражданские права аборигенам.
Доказывает,  что  аборигены вовсе не низшая раса,  у  них  своя
этика,  свое  мировоззрение,  им  надо  лишь  дать  возможность
приспособиться к  европейской цивилизации. Но как? Я попробовал
записывать ответы разных людей, с которыми я разговаривал:
     - Надо   организовать   сельскохозяйственные   кооперативы
аборигенов!
     - Ничего  подобного,  нужно  выделить   удобные   для  них
автономные  области,  и пусть они там вернутся к  естественному
для них образу жизни. Это может их спасти.
     - А  кто нам  дал  право решать их  судьбу?  Надо дать  им
возможность самим выбрать.
     - Их может спасти только жестокое насильственное приучение
к  производству,  к  машинам,  к  современному  труду  фермера.
Иждивенчество в резервациях их губит.
     - А есть ли вообще выход? Народ не в состоянии перескочить
сразу из  первобытного общества в современное. - Представляете,
что будет  с аборигенами, если  им дать сейчас все права белого
человека?
     И так далее,  и  так далее. Лично я  не  успел встретить и
двух австралийцев, полностью согласных между собой.
     Мы хотели составить хоть какое-то собственное суждение.
     В Перте мы попросили разрешения посетить резервацию. Любую
резервацию, пусть показательную.
     Безнадежная затея - предупреждали нас.  Но  мы  не  хотели
уклоняться. Пусть откажут, - интересно, как откажут.
     Отказ был  упакован  довольно  изящно. Культура упаковки в
Австралии  стоит   высоко.   Любую   безделушку  вам  уложат  в
специальный  красочный   конверт,  приклеят  слип...   Рубашку,
например,  мне   подали  в  жестком  целлофановом  футляре.  На
обратной стороне  футляра  была рельефная цветная карта страны.
Ради такого  футляра  можно  купить  любую  рубашку. Я завернул
футляр в рубашку, я вынимал  футляр  в  торжественных случаях -
вот какой это был футляр.
     Примерно в  таком  же  роскошном футляре правительственный
чиновник передал нам отказ:
     - Вы передовые  социалистические  люди, и мы надеемся, что
вы  поймете   нас   лучше,  чем  английская  писательница.  Она
специально приехала писать про аборигенов. Как будто у нас мало
литературы выходит. Мы не нашли с ней общего языка и не пустили
ее.  Посудите   сами:   мы   считаем  аборигенов  полноправными
гражданами, мы воспитываем в них чувство  достоинства. Разве мы
можем превратить резервации в зверинец для любопытных? Вот если
аборигены вас пригласят, тогда пожалуйста.
     Как социалистические люди, мы хорошо поняли его. Не то что
англичанка.  Аборигены  нас почему-то не пригласили. И сами  не
пришли, хотя мы очень хотели увидеться. И в университеты они не
ходят, и в клубы, и  в  бары, поскольку это, очевидно, тоже  не
зверинцы для любопытных. Они предпочитают голодать, и болеть, и
умирать в  своих  резервациях  как  полноправные  граждане этой
прекрасной, богатой, передовой страны.
     Почти  в  каждом  доме,  где  мы  бывали,  так  или  иначе
присутствуют аборигены.  О  них не хотят забывать, интеллигенты
Австралии  не  стараются  уйти  от  этой  мучительной  для  них
проблемы.
     Я вспоминаю  стены  квартиры миссис Линден Роуз, увешанные
большими фотографиями аборигенов. Она  много  путешествовала по
Северной Австралии с племенами аборигенов.
     У   Клемма   Кристенса   мы    видели    собрание   картин
художников-аборигенов.
     У  профессора   Клареса   -   его  библиотеку  по  истории
аборигенов.
     И, наконец, библиотеку  Алана  Маршалла о мифах и легендах
аборигенов, чудесные  книги  об  аборигенах, написанные Аланом,
снятые им копии  рисунков чуринг - священных камней; он подарил
нам эти рисунки.
     Бумеранги,   копья,   плетеные  сумки,   трубы,  священные
палочки, наконечники - что-нибудь да обязательно  было в каждом
доме.
     В  публичной  библиотеке Аделаиды  директор  прежде  всего
выложил   перед   нами   несколько  толстенных  томов:   отчеты
экспедиций научных  сотрудников  -  музыка аборигенов, легенды,
обряды.
     Интерес к искусству  аборигенов - не мода. Через это часто
выражается чувство ответственности и вины за судьбу аборигенов.
Подчеркивается уважение к народу и его древней культуре.
     Культура   белых   австралийцев  ищет   свое  национальное
своеобразие,  искусство еще  формируется  как  самостоятельное,
изучение  искусства   аборигенов,  насчитывающего  тысячелетние
традиции, обогащает австралийское искусство. Лучшие писатели  и
художники Австралии давно уже связали свое творчество с защитой
аборигенов. Из года  в  год романы, рассказы Причард, Маршалла,
Виккерса,  Дьюрак,  Моррисона воспитывали  общественное мнение,
искореняли   предрассудки.   Литература  боролась,   литература
работала.   Она   способствовала  появлению   литературы  самих
аборигенов.  Мы  познакомились  с первым поэтом-аборигеном  Кэт
Уокер.  Ее  сборник  стихов  на  английском  языке  пользовался
успехом. Кэт рассказывала  нам о переизданиях ее книги в других
странах.  Худенькая,  спортивного  вида   женщина,   в  строгом
английском костюме,  она  не  вызывала  никакого  удивления,  я
наблюдал  за  ней  с  гордостью   и   с   трудом  удержался  от
восторженных умилений, а удержался потому, что вспомнил рассказ
про  прием  в  честь  Наматжиры, где один  восторженный  дурень
в