будем нарушать обычая. "Мы" - признак  скромности.  "Мы"  -  не
такая ответственность. "Мы" - более типично,  когда "мы" ездим,
"мы" ходим,  "мы" - так оно  спокойнее. Конечно, тут  есть свои
сложности. "Мы увидели", "мы сказали" - еще куда ни шло,  а вот
попробуйте - "мы чихнули", "мы подумали", "мы хлопнули дверью".
     Мы  действительно  были "мы".  Нас  было  двое.  Вся  наша
делегация  -  Оксана  Кругерская, консультант Союза  писателей,
специалист по английской и австралийской литературе, и я.
     Наше  "мы  сказали"  -  тоже  правда.   Сперва  говорил  я
по-русски, а потом Оксана то же  самое изображала по-английски.
Под конец путешествия это уже бывало не потом - я  еле поспевал
за ней, я ей только мешал.
     Ночной аэропорт  Тегерана  был  пуст.  На стенах светились
цветные диапозитивы  иранских  мечетей.  Стоянка длилась час, и
весь  час  мы  стояли  перед витриной и  разглядывали  иранские
миниатюры на слоновой кости, эмали.
     Так они и запоминались - аэропорты с роскошными волнующими
названиями:  Калькутта,   Карачи,   Сингапур   -  по  узорчатым
дамасским клинкам,  кашемировым шалям, по пухлым фигуркам будд,
серебряным  браслетам,  сафьяновым алым  туфелькам,  с  золотым
тиснением.
     Самолет летел  наискосок  к  рассвету,  мы  поглядывали на
карты,  проверяя  очертания  материков, земля кружилась  далеко
внизу, словно  подвешенная  в  авоське меридианов и параллелей.
Горизонт опустился, открылась вся земля, со  всеми ее секретами
и выпуклостями, она была и  вправду  круглой,  и горы выглядели
измятыми,  и   послушно   извивались   реки.  Как  на  школьной
физической карте, планета состояла только из моря и суши, лесов
и пустынь - первородная планета, еще без границ, без вокзалов.
     В Сингапуре мы задохнулись. Там была парилка. Тело, одежда
- все сразу стало мокрым. Мы еле добрались  до аэровокзала. Под
его     стеклянным     колпаком,      надрываясь,      нагоняли
кондиционированный воздух эркондишен.
     - САС!САС!
     Пассажирам  САС  выдавали  за счет авиакомпании джус.
     В другом  углу конкуренты кричали:
     - Эр-Индиа!
     Там давали кофе.
     Сингапур    был    перекрестком.   Десятки    авиакомпаний
переманивали  к  себе пассажиров,  угощая,  развлекая,  обещая.
Круглые  сутки  здесь торговали  фотоаппаратами, транзисторами,
магнитофонами.   Для   авиапассажиров   японские,   английские,
американские, голландские изделия продавались без пошлины.
     Мужчины  молча  разглядывали  маленькие  плоские  японские
телевизоры и  совсем  крохотные  магнитофоны. Женщины обступали
парфюмерию,   а   дети   и   мы  сидели  на   корточках   перед
электроигрушками.
     Игрушечные  самолеты,  жужжа,  бегали по полу,  загорались
сигнальные   огни,   самолет  останавливался,   разворачивался,
умолкал, вдруг  опять  двигался,  действия его были неожиданны.
Навстречу ему  ползли  танки.  Башни  их  поворачивались, пушки
стреляли. Тут  же  ходили  слоны,  прыгали  обезьяны. Роскошные
лимузины и  старинные  паровозы,  старинные автомобили и мощные
локомотивы, вертолеты, ракеты - в такие игрушки взрослые хотели
играть больше, чем дети.
     Самолет поднялся над Сингапуром, и возник  город, огни его
реклам. Через несколько минут он съежился и сам стал игрушечным
и затерялся  среди  островов и тускло поблескивающего выпуклого
океана.
     От  Москвы  земля  была  в  снегу,   черно-белая,  как  на
фотографии.  Краски  проступали  несмело,  серо-зеленые,  затем
появились  коричневые  пустыни  Пакистана,   соленые   озера  -
высохшие, грязновато-молочные, без блеска. И какие-то  красные.
Ярко-красные  озера.  Таких я никогда не видел. Опять  пустыни.
Бескрайние пространства.  А  в  пыльном Карачи теснились тысячи
бездомных,   лишенных   работы,   они  превращались  в   нищих,
попрошаек, жизни  уходили  впустую...  На  высоте  девяти тысяч
метров мыслишь  иначе.  Не  видно  государств,  границ, и земля
становится единой.
     Самолет пересек экватор. Нам вручили  на  память  об  этом
событии  удостоверение,   подписанное  командиром  корабля,   -
пеструю грамоту, разрисованную  всякими тропическими животными.
Вместо купания  напоили  джусом.  Итак,  мы  на другой половине
земного шара. Мы вверх ногами. Мы антиподы.
     Посадок  больше  не будет,  следовательно,  все  пассажиры
летят в Австралию. Среди них есть коренные антиподы. Я прошелся
по самолету, пробуя, каково быть антиподом. Вроде ничего, вроде
нормально, как будто  я  всю жизнь  ходил  вверх ногами. Тут  я
вспомнил, что, в сущности, человеческий глаз видит все предметы
перевернутыми, а  уже  наш  мозг  восстанавливает их нормальное
положение. Дело в привычке. И  с  нами,  наверное,  происходило
что-то похожее.
     Внизу  ползли  островки, черно-зеленые  островки Малайзии,
эскадры больших  и  малых  островов.  Где-то  там плыли корабли
Магеллана,  Кука,  Лаперуза,  Крузенштерна,  Лазарева,  Коцебу.
Гравюра в  затрепанной  книге  детства:  гибель  капитана Кука.
Туземцы  с  копьями  убивают  на берегу храброго  капитана.  На
каком-то из этих  островов погиб Магеллан, погиб Лаперуз. И все
же,  несмотря  на  все  тяготы  и  неприятности,  это  отличная
профессия -  первооткрыватель.  Они  вкладывают  свой  талант и
жизнь в наиболее устойчивое дело. Открыл  ты  Тихий  океан  или
открыл Новую Зеландию  - и никто  этого отнять уже  не  сможет.
Бессмертие обеспечено. Слава полностью расцветает примерно  лет
через  сто,  но зато далее не  меняется.  Она не зависит ни  от
какой конъюнктуры, от новых открытий. Стоят тебе памятники - их
не сносят, упоминают  тебя в путеводителях - не вычеркивают, не
пересматривают. Поколения  гидов восхищенно твердят о тебе одно
и то же, что бы ни творилось в мире.
     Слава  первооткрывателей  никогда   не  стареет.  Стройная
бронзовая фигурка  Крузенштерна  на  берегу  Невы,  в старинном
мундире с эполетами,  с  годами становится романтичней. Рядом с
огромными    лайнерами,    атомным     ледоколом,     дерриками
судостроителей  он  не кажется ни старомодным, ни наивным.  Они
все обладают  этим удивительным свойством: памятник Джемсу Куку
в  Сиднее  и  памятник  Колумбу  на   Кубе,  памятник  Нансену,
памятники тем, кто  искал  неведомые земли, кому удалось дойти,
увидеть то, что еще никто не знал.
     "Будьте,  пожалуйста,  первооткрывателями! Если  вы ищете,
куда вложить  отпущенную  вам  смелость,  силу,  положенную вам
славу,  -  вкладывайте  их  в  первооткрывательство.   Надежно!
Гарантировано!"  -   вот   что   следовало   бы   вывесить   на
трансконтинентальных линиях, в аэропортах, в самолетах.


ТЕРРА ИНКОГНИТА

     Рассвет набегал на закат, солнце оказывалось  то слева, то
справа, время спуталось -  может  быть, мы летели вторые сутки,
может быть - неделю, часы то  и  дело  приходилось  переводить,
завтраки, ужины, ленчи - все  смешалось.  Одна  лишь  усталость
отсчитывала истинное время.
     Превосходный  голландский  мореход   Абель  Тасман,  чтобы
открыть свою Тасманию,  плыл к ней три месяца. Команда питалась
сухарями и солониной. Это было в 1642 году. Большинство великих
открытий шестнадцатого  -  семнадцатого  веков  было сделано на
сухарях и солонине. Консервов не существовало и витаминов-драже
также.  Из  каждых четырех матросов трое болели  цингой  -  Кук
первый взял с собой сушеные  фрукты,  чтобы  как-то спастись от
цинги. А мы за каких-нибудь  восемь  часов  устали, утомились в
мягких креслах.  Перед едой нам приносили замороженные душистые
салфетки, пропитанные лосьоном, чтобы вытереть руки, лицо.
     И тем не менее немножко,  чуть-чуть  мы  тоже  чувствовали
себя первооткрывателями.
     В  Аэрофлоте  девушки,  бывалые,  с  глазами  зеркальными,
никого не  видящими,  при  слове  "Австралия"  все-таки подняли
головы, и что-то нездешнее оживило их лица.
     На  этой  исхоженной планете,  оказывается,  еще  остались
дальние  страны. Километры  пути  тут ни при  чем,  США уже  не
дальняя, и  Куба не дальняя.  А, например, Тибет или Турция еще
дальние, загадочные. И Австралия.
     Terra australis  incognita  -  неведомая  южная земля. Она
появилась как гипотеза еше в древности - некий огромный материк
в  южном  полушарии,  должный уравновешивать северный  материк.
Одна за  другой  снаряжалась экспедиции в поисках австралийской
земли. Искали ее где-то южнее настоящей Австралии. В те времена
об  Антарктике  не  было  известно ничего, ни один  корабль  не
заходил  дальше  мыса Горн. Сбиваясь с пути, некоторые  корабли
приставали к  Австралии. Но так как на ней  надписи не было, то
называли  ее  по-всякому:  "Великой Явой", "Новой  Голландией",
"Новым Южным Уэлсом".
     Австралию   открывали   мучительно  долго.   Перипетии  ее
открытия могли бы многому научить, если бы люди желали учиться.
Это поучительная страница в Истории человеческих заблуждений.
     Начинают эту  страницу  античные  географы  во втором веке
нашей эры.  Птолемей, автор многих великих заблуждений, считал,
что на юг от Индийского  океана  должен  существовать  огромный
массив суши.  Со свойственной ему самоуверенностью он изобразил
ее на своей карте. Документ есть документ, и полторы тысячи лет
таинственный материк  послушно  наносили на карту под названием
"Еще неведомая Южная Земля".
     Одна за другой экспедиции голландцев, англичан,  испанцев,
французов  бороздили  Тихий  океан,  разыскивая  Южную   Землю.
Попутно открывали острова, архипелаги. Южной Земли  не было. Не
находили.  А  между  тем  миф  обрастал  новыми  подробностями.
Географы вычислили площадь южного материка, он получился равный
всем цивилизованным странам северного полушария - 180 миллионов
квадратных  километров  (то есть  в  22  раза  больше  нынешней
Австралии и в 12 раз больше Антарктиды).
     Шло  время,  была  открыта Америка, рухнула  птолемеевская
система мира,  погасли  костры инквизиции, Галилей отказался от
физики Аристотеля, Ньютон создал новую механику,  представления
о Вселенной расширились в тысячи раз,  а  легенда  о  неведомой
Южной Земле здравствовала и процветала. Заблуждение становилось
мифом. Миф  обзавелся  теорией  -  солидной теорией равновесия:
материковые   массы   северного   и  южного  полушарий   должны
находиться в равновесии.
     Человечество   давно   сбросило  астрологический   колпак,
алхимики   переучились  на   химиков,   вместо   "электрической
жидкости" появились первые серьезные  теории  электричества, и,
несмотря на  все  это,  всерьез  обсуждалась  работа географов,
которые сосчитали,  сколько  людей  должно проживать на искомом
южном  материке  -  не  меньше  50  миллионов!  Путешественники
мечтали с ними встретиться... Смешно?
     Совсем недавно  мы  сами мечтали встретиться с марсианами,
строителями  марсианских  каналов.  Тоже  смешно?  Кто   знает,
сколько еще мифов и заблуждений окружает нас сегодня, сколькими
мифами  мы  пользуемся. Что станет смешным для наших  потомков?
Боюсь, что  им даже не слишком  интересно будет читать  о наших
ошибках.  Так  же как  и  нас  не  слишком  волнует  путаница с
открытием южного материка.
     Если бы мы научились распознавать свои  собственные мифы и
заблуждения, если  б  мы  изучали  Историю Великих Заблуждений,
если б,  наконец,  кто-нибудь  занимался  этой  Историей...  Но
историки предпочитают  историю  открытий истории удач и успехов
познания.  Заблуждения,  когда  они  становятся  заблуждениями,
кажутся слишком нелепыми, непонятно, как люди могли так подолгу
жить с ними и верить в них.
     Та  экспедиция  Джемса  Кука, которая установила  истинные
очертания  Австралии,  отправлялась  не  за  этим,  она  искала
пресловутый южный материк, так что некоторым  образом легенда о
южном материке помогла открытию Австралии.  В  мифах  бывает  и
нечто  прогрессивное,  часто именно ради них пускались в  путь,
под них выделялись всякие фонды  и  средства.  Я вспоминаю мифы
нашего времени:
     Снежный человек.
     Сигналы из Вселенной.
     Тунгусский метеорит.
     Каналы Марса.
     Телепатия.
     Атлантида.
     ...Разочарования ничему  меня  не  научили,  каждый  раз я
неохотно расставался  с обещанным чудом  - ну, если и не чудом,
то, во всяком случае, с тайной.  Приятно  было  надеяться,  что
есть  в  нашем  мире что-то таинственно-необъяснимое,  загадки,
рожденные не в лабораториях.
     Австралия терпеливо  ждала,  и  когда  люди убедились, что
никакой другой Южной Земли нет, она утвердила наконец свое имя.
     С  тех  пор, за  какие-нибудь  полтораста  с  лишним  лет,
Австралия сделала  блестящую  карьеру.  Она стала частью света,
одной  из  пяти,  сочинила  свой  гимн,  вошла во все  школьные
программы географии, статистические  справочники, развела овец,
автомобили, коттеджи. Но все равно что-то  осталось  в  ней  от
мифа,  от  ее  предка  -  легенды   о  неведомом,  таинственном
материке.
     Под крылом самолета плыли ее красноватые земли.
     "...Плотность населения Австралии примерно один человек на
квадратный километр..."
     Как он встретит нас, этот  человек,  на  своем  квадратном
километре и что он за человек?
     Из   статистического   справочника,  преподнесенного   мне
ленинградскими   австраловедами,    человек   этот   появлялся,
окруженный пятнадцатью  приходившимися  на него овцами. На душу
его приходилось сто килограммов мяса в  год, триста килограммов
стали, три грамма  золота  украшали  его  душу и  много  разных
цветных металлов.
     Я слепил из этих данных австралийца, затем стал воображать
себе Австралию,  и нас в  этой Австралии, и наши приключения, а
потом я представил, как через три-четыре недели мы будем лететь
обратно и со мной будет  уже  увиденная  Австралия. Совпадут ли
они,  увиденная  и воображенная, и  какая из них  будет  лучше?
Вспомню ли я нынешнюю? Самолет будет такой же, те же салфетки и
кресла, а  мы станем другими.  Вспомню ли я нынешнее чувство, с
каким я подлетаю к этой земле, а если вспомню, то  как отнесусь
к нему, к моему волнению и ожиданиям?


ИНТЕРВЬЮ

     Обычное  демисезонное  пальто  повисло  на  руке   нелепой
толстенной   шубой.   Пока   оформляли  паспорта,  мы   потели,
задыхались, со страхом ожидали, что станет  с  нами,  когда  мы
выйдем из аэровокзала на улицу. Встречающих в таможенный зал не
пускали. А мы понятия не  имели,  встречает  ли нас кто-нибудь.
Посольство в Канберре, а тут, в Сиднее, ни консульства,  никого
из советских людей.
     - В  крайнем  случае позвоним в Союз писателей, - сказал я
Оксане.
     Лишь спустя неделю я оценил наивность своего утешения.
     Последний чиновник хлопнул последней печатью, и мы вышли в
общий зал.
     Мы в  Австралии.  Я собирался ощутить торжественность этой
минуты, но тут все завертелось  быстро-быстро,  как  на  старой
киноленте. Букеты, объятия, улыбки, имена, имена:
     - Мона Бренд.
     - Лен Фоке.
     - Джон Хейсс, - и еще, еще.
     "Как долетели?", "Устали?", "Хотите кофе?", "Где багаж?"
     - Мери Ароне.
     - Терри Рэни.
     Мы целовали, нас  целовали, я не успел разобраться, кто из
них  Джон,  а  кто  Мери, вдруг нас куда-то  потащили,  скорей,
скорей, и мы оказались в  маленькой  комнатке,  странно  пустой
комнатке с диванчиком, нас толкнули на  этот диванчик, зажглись
юпитеры,  на  нас  покатились сверкающие циклопы  телевизионных
аппаратов, зажужжала кинокамера, завспыхивали блицы, вокруг нас
не осталось никого из тех,  кто  обнимал,  целовал, а появились
какие-то молодые люди  с  блокнотами, с микрофонами, они зажали
нас со всех сторон,  в маленькую комнатку было не пропихнуться,
стало еще жарче, уже совсем жарко.
     - Есть ли в СССР свобода  печати?  -  громко спросила меня
Оксана. - Зачем вы приехали в Австралию?
     Я смотрел па нее с ужасом. Только что она была здоровой. С
неподвижной беззаботной улыбкой она продолжала:
     - С  кем  вы собираетесь тут встретиться? -  И,  не  меняя
голоса, она сказала: - Пресс-конференция,- и  крепко взяла меня
за руку, мешая вскочить, бежать.
     - Какая пресс-конференция? Зачем? Не хочу! Пустите меня!
     Первое, что  пришло  мне  в  голову, - это схватить штатив
киноаппарата и, вертя его над головой, пробиваться к выходу.
     Я не  хотел  никакой  пресс-конференции,  я  хотел пить, я
хотел курить, хотел вытереть пот,  я  был  грязный, небритый, я
хотел под душ,  я  мечтал отделаться  от  своего пальто. Я  был
готов к чему угодно, только не к пресс-конференции.
     "Советский писатель в Австралии!
     В ответ на вопросы он  опустился  на  четвереньки,  укусил
нашего корреспондента, рыча,  выбежал  из аэропорта и скрылся в
соседней пустыне..."


     - Товарищи,    учтите,    возможны   всякие    провокации,
реакционные круги этой страны могут встретить вас враждебно...

     - Ты слушай  меня,  я  человек  опытный,  я эту буржуазную
журналистику,  как  свои  пять.  Они любят, когда  им  отвечают
быстро, остроумно. Что-нибудь такое находчивое. И оригинальное.
Чтобы вынести  в заголовок. Например: "Остановись, мгновенье, -
ты  прекрасно"  или: "Собака лает - ветер  носит".  Действуй  в
таком роде.
     - Буржуазные журналисты  -  они  могут  приписать тебе что
угодно. Говорил ты,  не говорил -  это их не  остановит,  потом
ходи доказывай.


     Со  всех  сторон  нависли   занесенные   шариковые  ручки.
Господи, как я ненавидел этих журналистов - чистых, выбритых, в
легких рубашках.
     - Зачем  мы  приехали?  Не  для  того,   чтобы  потеть  на
пресс-конференциях.  Проделать шесть  тысяч  километров,  чтобы
рассказывать вам про Достоевского?
     Я огрызался,  накидывался  на них, - ничего не получалось.
Они  не  обиделись и  не  ушли.  Они  весело  строчили  в своих
блокнотах, как будто им нравился мой тон.
     - Печатаете ли вы несоциалистических реалистов?
     - Богатые ли вы люди?
     - А можете  вы сами напечатать  свой роман?
     - Что сейчас делает Пастернак?
     Пастернак? Сверкнули  блицы,  фиксируя  мои вылупленные от
изумления глаза.  Я  невесело  рассмеялся.  Каждый  из них умел
стенографировать,    у   них    были    отличные    портативные
магнитофончики и превосходные фотоаппараты,  они  были оснащены
по последнему  слову журналистской  техники, - но до чего ж они
мало знали, до чего ж нелепы  были  приготовленные  вопросы!  Я
смеялся над собой и над ними. Я увидел, что передо мной
сидят замороченные газетные работяги,  мало  знающие, мало
читающие.
     - Кто вам нравится из современных западных писателей?
     - Хемингуэй, - сказал  я, - Колдуэлл. -  Я вспомнил одного
нашего критика и в пику ему добавил: - Кафка.
     - Кто?
     - Кафка,- повторила Оксана.
     И по их  физиономиям я понял,  что никакого Кафку  они  не
знают, первый  раз слышат. С таким же успехом  я бы мог назвать
им Овидия, Бронислава  Кежуна, Вольфа Мессинга. Они ни черта не
знали, ни  западной,  ни  советской  литературы,  не знали, что
Пастернак   умер,   а  потом  выяснилось,  что  они  и   своей,
австралийской,  литературы  не  знали.  Журналистка  одной   из
центральных газет Австралии приехала к Катарине Причард взять у
нее  интервью  по  каким-то  вопросам  женского  движения.  Она
спросила: "Говорят, что вы пишете романы? Вы писательница?".
     Мы часто недооцениваем широты  собственных  знаний, своего
образования. Нам все  кажется, что они  знают больше. Мы  и  не
представляем, как много мы изучили за последние годы.
     Еще сыпались  вопросы,  а  радио  уже  объявило посадку на
Канберру,  и  нас в том же  темпе  потащили на поле, и  бобслей
раскручивался  в  обратном порядке,  пока  мы  не  очутились  в
воздухе. И тут  мы обнаружили, что дотошные журналисты украли у
нас встречу с Австралией.  Мы с Оксаной  пытались выяснить друг
у  друга,   что   мы  наговорили.  Осталось  ощущение  бедлама,
суматохи, мельтешни. Нет, быть первооткрывателем тоже нелегко.
     Итак, туземцы  с фотоаппаратами вместо копий отбили первую
поп