Я молчал.
   - Я сейчас видела Ольгу.  Она  поехала  домой  и  ждет  тебя  к  ужину.
Говорила, что вы собираетесь на ленинградский балет.
   Я молчал.
   - Что это за штучки? Ленку разыгрываешь. Зачем?
   Я не мог найти слов для ответа. Все рухнуло. Какие объяснения могли  бы
удовлетворить их? Правда? Но кто в моем положении отважился бы на это?
   -  Лена  говорит,  что  ты  болен,  -  продолжала  она,  пытливо   меня
разглядывая. - Может быть, правда болен?
   - Может быть, правда болен, - повторил я.
   Я не узнал своего голоса - таким чужим и далеким он мне показался.
   - Ну что ж, - прибавил я, - извините. Я, пожалуй, пошел.
   - Куда? - встрепенулась Галя. - Одного не пустим. Я отвезу тебя  домой.
- Она выглянула в окно. - Вон и такси  мое  стоит.  Ленка,  добеги.  Может
быть, успеешь задержать.
   Мы остались одни.
   - Что все это значит, Сергей? Я ничего не понимаю.
   - Я тоже, - сказал я.
   - А все-таки?
   - Ты, кажется, физик, Галя? - бросил я наудачу.
   Она насторожилась:
   - А что?
   - Ты имеешь представление о множественности миров? Сосуществующих рядом
миров? Одновременно загадочно далеких и удивительно близких?
   - Допустим. Есть такие гипотезы.
   - Тогда допустим, что один из смежных с нами миров подобен нашему.  Что
в нем тоже есть Москва, только чуть-чуть другая. Может быть, те же  улицы,
только иначе  орнаментированные.  Иногда  те  же  дома,  только  с  другим
номерным знаком. Что там  есть  и  ты,  и  я,  и  Лена,  только  в  других
отношениях...
   Она все еще не понимала. Но мне уже давно надоел  мой  предшествовавший
душевный маскарад. Я отважился:
   - Допустим, что в той, другой Москве тебя зовут не Галя Новосельцева, а
Галя Громова. Что вот из этой комнаты шесть лет назад мы с тобой  пошли  в
загс. А сейчас произошло чудо: я переменил оболочку... заглянул в ваш мир.
Вот тебе и дьявольщина для наших ограниченных умишек.
   Она глядела на меня уже с  испугом.  Вероятно,  думала,  как  и  Ленка:
внезапное помешательство, бред.
   - Ладно, покончим с этим, - скривился я. - Вези куда  хочешь,  мне  все
равно. И не пугайся: ни душить, ни целовать тебя не буду.  Вон  уже  Ленка
рукой машет. Пошли.



КТО ДЖЕКИЛЬ И КТО ГАЙД?

   Галя, должно быть, и в этом мире  обладала  той  же  выдержкой.  Минуту
спустя она уже успокоилась.
   - Надеюсь, мы не будем при шофере  заниматься  научной  фантастикой?  -
спросила она, подходя к машине.
   - А ты считаешь, что научной? - не утерпел я.
   - Кто знает!
   На лице ее я  не  читал  ничего  особенного.  Обычное  поведение  умной
женщины,  Галино  поведение  с  чужими,  но  небезынтересными  ей  людьми.
Внимательные глаза, уважительный интерес  к  собеседнику,  бессознательное
кокетство, насмешливость.
   - Почему у вас памятник Пушкину посреди площади? - спросил я, когда  мы
проезжали мимо.
   - А у вас где?
   - На бульваре.
   - Врешь ты все. И о загсе соврал. И почему шесть лет назад?
   - Судьба, - засмеялся я.
   - Где я была шесть лет назад? - задумчиво проговорила она. - Весной - в
Одессе.
   - И я.
   - Что ты врешь? Ты же не поехал с нами.
   - Это я у вас не поехал, а у нас - наоборот.
   - Стран-но, - по слогам сказала она и прибавила,  критически  посмотрев
на меня: - А ты не производишь впечатления больного.
   "Приятно слышать", - хотел сказать я, но не сказал. Черный шквал ударил
мне прямо в лицо. Все потемнело.
   - Что с тобой? - услышал я испуганный крик Гали  и  ее  же  торопливые,
взволнованные слова: - Голубчик, остановите  где-нибудь  у  тротуара.  Ему
плохо...
   ...Я открыл глаза. Колдовской туман  все  еще  клубился  в  машине.  Из
тумана глядело на меня лицо женщины.
   - Кто это? - хрипло спросил я.
   - Тебе плохо, Сережа?
   - Галя? - удивился я. - Как ты здесь очутилась?
   Она не ответила.
   - Что-нибудь со мной случилось  там...  на  бульваре?  -  спросил  я  и
оглянулся.
   - Случилось, - сказала Галя. - Поговорим потом. Можешь ехать домой  или
нужен врач?
   Я потянулся, тряхнул головой, выпрямился. Можно было явно обойтись  без
врача. Пока мы ехали, я рассказал Гале, как я шел по  Тверскому  бульвару,
как  закружилась  у  меня  голова  и  как  я  в  лиловом  тумане   пытался
разговаривать сам с собой.
   - А потом, - неожиданно заинтересовалась Галя - до  этого  она  слушала
меня не то недоверчиво, не то равнодушно, - что было потом?
   Я недоуменно пожал плечами.
   - Не помнишь?
   - Не помню.
   Я действительно ничего не помнил и только по возвращении узнал от  Гали
о том, что произошло у нее дома.
   - Бред, - сказал я.
   Галя, с ее любовью к точным формулировкам, сейчас же поправила:
   - Если бред, то очень  последовательный.  Как  хорошо  отрепетированная
роль. Так не бредят. И  потом,  бред  -  это  симптом  болезни,  а  ты  не
производил впечатления больного.
   - А обморок на бульваре? - вмешалась Ольга. - И в такси?
   Она  как  врач  искала  медицинских  объяснений.  Но  Галя  по-прежнему
сомневалась:
   - А что же между обмороками?
   - Какое-то сомнамбулическое состояние.
   - Что я, лунатик? - обиделся я.
   - Если это сон, то наяву, - насмешливо уточнила Галя.  -  И  потом,  мы
видели этот сон, а не он. Кстати, о снах: ты все еще видишь их?
   - При чем здесь сны? - буркнул я. - Я был в обмороке и никаких снов  не
видел.
   Я хорошо понимал,  что  Галина  никого  не  мистифицирует.  Поэтому  ее
рассказ  о  моих  похождениях  в  сомнамбулическом  состоянии  -  пришлось
все-таки  прибегнуть  к  такой  оценке  моего  поведения  -  меня   сильно
встревожил. Я никогда не падал в обморок, не гулял по  карнизам  в  лунные
ночи и не терял памяти. Но разумных объяснений случившегося найти не мог.
   - Может быть, гипноз? - предположил я.
   - А кто это тебя загипнотизировал? - поморщилась  Ольга.  -  И  где?  В
редакции? На бульваре? Чушь!
   - Чушь, - согласился я.
   - А ты, случайно, не пишешь фантастической повести или романа? -  вдруг
спросила Галина. - Твое  довольно  толковое  сообщение  о  множественности
миров меня даже заинтересовало... Понимаешь, Ольга, -  засмеялась  она,  -
два смежных мира в пространстве, как подобные треугольники. И там, и здесь
- Москва; и там, и здесь - Сергей Громов. Только тебя нет. Там он  на  мне
женат.
   - Так тайное становится  явным,  -  пошутила  Ольга.  -  И  сомнамбула,
конечно, это гость из другого мира в Сережкином обличье?
   - Он мне так и объяснил. Москва, говорит,  такая  же,  только  немножко
другая. Памятник Пушкину у нас на площади, а у них на бульваре. Я чуть  не
расхохоталась.
   Ольга почему-то задумалась.
   - А знаешь, что можно предположить? - оживилась она: ей все-таки  очень
хотелось найти разумное объяснение, как и мне. - Сережка  ведь  знал,  что
памятник когда-то перенесли? Знал. Так, может  быть,  такая  записанная  в
мозгу  информация  и  определила  этот  бред?  Возбуждение,  сигнал  -   и
пожалуйте: миф о смежном и подобном мире.
   У меня эти рассуждения вызвали только досаду.
   - Слушаю вас, и  уши  вянут.  Какой-то  новый  вариант  стивенсоновской
сказки. Прямо доктор Джекиль и мистер Гайд. Только кто Джекиль и кто Гайд?
   - Ясно кто, - отпарировала Галя, - себя-то ты не обидишь.
   Ольга не поняла:
   - Вы о ком?
   - Оленька, -  сказал  я,  -  это  агенты  международного  империализма,
переброшенные к нам на самолете без опознавательных знаков.
   - Я серьезно.
   - И я серьезно. Есть такой английский писатель, по  фамилии  Стивенсон.
Читают его обычно в юности. Даже медики. Для  них,  кстати,  этот  рассказ
почти пособие по курсу психиатрии, ибо Джекиль и Гайд - это, по сути дела,
один человек, вернее, квинтэссенция  добра  и  зла  в  одном  человеке.  С
помощью открытого  им  эликсира,  или,  на  языке  медиков,  некоей  смеси
сульфаниламидных   препаратов   и   антибиотиков,   благородный    Джекиль
превращается по ходу действия в подлеца Гайда. Изложил точно? - спросил  я
Галю.
   - Вполне. Поищи в карманах -  может  быть,  Гайд  оставил  какие-нибудь
следы своего превращения?
   Я порылся в карманах  и  выбросил  на  стол  пакетик  с  таблетками  от
головной боли.
   - Должно быть, вот это. Я тройчатки не покупал.
   - Может быть, это ты ему положила? - Галя спросила Ольгу.
   - Нет. Наверно, это купил он по дороге домой.
   - Ничего я не покупал, - рассердился я, - и вообще я не был в аптеке.
   - Значит, это был Гайд. А других следов он не оставил?
   Я машинально провел рукой по нагрудному карману.
   - Погоди. Блокнот не на месте. - Я вынул блокнот и раскрыл его.  -  Тут
что-то написано. Где мои очки?
   - Дай сюда. - Галя вырвала блокнот и прочла вслух: - "Если со мной  что
случится, дайте знать жене,  Галине  Громовой.  Грибоедова,  43.  Сообщите
также в Институт мозга профессорам Заргарьяну и Никодимову. Очень  важно".
Даже подчеркнул, что очень важно, - засмеялась она.  -  А  Галя,  конечно,
Громова. Я же говорю, что бред последовательный. Только почему Грибоедова?
Старо-Пименовский - это улица Медведева.
   - А есть ли у нас улица Грибоедова? - спросила Ольга.  -  Я  что-то  не
слышала.
   - Есть, - вмешался я. - Это бывший Малый Харитоньевский. Только  такого
дома там нет. Видимо, Гайд имел в виду какой-то проспект, а не улицу.
   - А кто это Заргарьян? - заинтересовалась Галя. -  Никодимова  я  знаю.
Это физик, и, между прочим, довольно крупный. Только  он  не  в  Институте
мозга, а в Институте новых физических проблем. А кто такой  Заргарьян,  не
знаю.
   - А ведь это не Сережка писал! - вдруг  воскликнула  Ольга.  -  Не  его
почерк... хотя у "в"  такая  же  закорючка  и  палочка  у  "т"  такая  же.
Посмотри.
   Я нашел очки и прочел запись.
   - Почерк-то похож. Я студентом так писал. А  газетная  писанина  почерк
испортила. Сейчас я так не напишу.
   Я повторил в блокноте запись. Она сильно отличалась от первой.
   - Да-а, - протянула Галя, - графологической экспертизы не  потребуется.
А может быть, почерк меняется в сомнамбулическом-состоянии?
   - Не знаю. Это - область психиатрии. Какое-то молниеносное  психическое
расстройство. Иначе я объяснить не могу. И мне все это очень не  нравится,
- сказала Ольга.
   - Мне тоже, - подтвердила Галя.
   Она читала и перечитывала обе  записи  в  моем  блокноте.  На  лице  ее
отражалась  не  только  сосредоточенная  работа  мысли,  но  и  сдержанная
тревога: ясный, логический ум Гали не хотел отступать перед необъяснимым.
   - Ну просто объяснить не могу. Хотя бы не научно, а  только  логически,
житейски так сказать. Совершенно здоровый психически  человек  -  и  вдруг
какая-то сомнамбула! Ну, обмороки - это понятно, врач найдет объяснение. А
бред о множественности миров -  это  какая-то  цитата  из  фантастического
романа. И эти просьбы о ночлеге, о крыше над  головой,  когда  у  человека
собственная отдельная квартира.
   - Очевидно, мой Гайд искал убежища, - засмеялся я. - Не мог же он пойти
в гостиницу.
   - Вот это мне и не нравится. Гипотеза  о  Гайде  объясняет  все.  Но  я
предпочитаю иметь дело с наукой, а не с  фантастикой.  Хотя...  здесь  все
фантастично. Ну, почему ты напросился к Лене? Ты же не знал, что она живет
у меня.
   - Я и сейчас этого не знаю. Я  Ленку  десять  лет  не  видал.  Даже  не
представляю себе, как она выглядит.
   Моя авантюра в Галином рассказе удивила меня больше всего. Мы  с  Леной
не встречались, не переписывались; вероятно, даже забыли  о  существовании
друг друга.
   - Это его пассия? - спросила Ольга.
   - Мы все вместе учились еще в школе, до  войны.  Вместе  собирались  на
медфак. Да не вышло: Сережка с Олегом ушли на фронт, а я предпочла физику.
Только Ленка поступила на медицинский.  Кажется,  она  действительно  была
влюблена в тебя.
   - В Олега, - сказал я.
   - Все девчонки за ним бегали, - вздохнула Галя, - а я самая несчастная.
Выиграла и потеряла. - Она поднялась. - Мир дому сему, а мне  пора.  Совет
детективов окончен. Шерлок Холмс предлагает экскурсию в область физики.
   - Психики - ты хочешь сказать.
   - Нет, именно физики. Я бы поинтересовалась Заргарьяном и Никодимовым и
тем, что они делают в Институте новых физических проблем.
   - Зачем? - удивилась Ольга. - Я бы обратилась к психиатру.
   - А я бы к Заргарьяну. Кто такой Заргарьян? Чем он  занимается?  Связан
ли  с  Никодимовым?  И  если  связан,  то  в  какой  именно  области?   Ты
когда-нибудь слыхал эти фамилии? - обратилась Галя ко мне.
   - Никогда.
   - Может быть, читал где-нибудь и забыл?
   - И не читал, и не забывал.
   - Вот это и есть самое интересное  в  твоей  сомнамбулической  истории.
Физика, милый, физика. Институт новых  физических  проблем.  Новых,  учти!
Знаешь что?  -  обратилась  она  к  Ольге.  -  Позвони  Зойке  и  узнай  о
Заргарьяне. Она всех знает.
   Зойке мы решили позвонить утром.



ЛИСТОК ИЗ БЛОКНОТА

   Я сразу заснул и проспал всю ночь до утра.
   А сны, можно  сказать,  моя  особенность,  отличающая  меня  от  других
смертных. Галя не случайно спросила, вижу  ли  я  сны  по-прежнему.  Вижу.
Навязчиво повторяющиеся, почти неизменные по содержанию,  странно  похожие
на куски видовой кинохроники.
   Конечно, мне снятся и  обыкновенные  сны,  в  которых  все  сумбурно  и
смутно,  а  пропорции  и  отношения  искажены,  как  в   кривом   зеркале.
Воспоминание  о  них  зыбко  и  недолговечно,  потому  их  всегда   трудно
представить я записать. Но сны, о которых я говорю, помнятся всю жизнь,  и
я могу описать их с такой же точностью, как обстановку своей квартиры.
   Они всегда цветные, и краски в них  естественны  и  гармоничны,  как  в
природе. Весенний луг, возникающий из  ночной  тьмы,  цветет  с  такой  же
силой, как в жизни; а на ситцевом платье девушки, мелькнувшей в  солнечном
сне, запоминается даже рисунок. Ничего особенного  не  происходит  в  этих
снах, они не пугают и не тревожат, но таят в  себе  что-то  недосказанное,
как частицы чужой, нечаянно подсмотренной жизни.
   Чаще всего это уголок незнакомого города,  перспектива  улицы,  которую
никогда не видел в действительности,  но  в  которой  все  запомнилось  до
мелочей: балконы, витрины, липы на тротуарах и  чугунные  решетки  я  могу
представить себе так же ясно, как будто видел их только вчера. Я вспоминал
и прохожих, всегда одних и тех же, даже кошку, черную  с  белыми  пятнами,
перебегавшую дорогу. Она всегда перебегала ее на одном и том  же  углу,  у
одного и того же дома.
   Иногда я вижу себя в пассаже, крытой торговой галерее, похожей на  ГУМ.
Но это не ГУМ. Пассаж одноэтажен  и  разветвляется  на  множество  боковых
продольных и поперечных магистралей. Я всегда кого-то жду у писчебумажного
магазина  или  медленно  прохаживаюсь  мимо  выставки  тканей,  причудливо
подсвеченных каким-то странным переливчатым светом.  Я  никогда  не  видел
этого пассажа в действительности, но помню не только его витрины, но  даже
образцы товаров, высокие стеклянные своды и цветную мозаику на полу.
   Бывает, что сон преподносит мне интерьер городской квартиры, в  которой
я никогда не бывал в жизни, или идиллический сельский пейзаж.  Чаще  всего
это дорога между голых земляных откосов, скупо поросших кое-где  кустиками
пыльной травы. Дорога  сбегает  вниз  к  сизой  полоске  воды,  пестреющей
золотыми кувшинками. Иногда впереди идет женщина в белом, иногда старик  с
удочкой, но оба они никогда не оборачиваются, и я никогда не обгоняю их. Я
вижу только полоску воды, прошитую ряской и кувшинками, по почему-то знаю,
что это пруд, и дорога сейчас свернет направо  по  берегу,  и  что  именно
здесь я бегал еще мальчишкой, хотя в реальном  детстве  моем  не  было  ни
этого пруда, ни этой дороги.
   Именно  эти  сны  и  побуждали  Ольгу  усомниться  в  моем  психическом
равновесии и так решительно настаивать на консультации с психиатром. Но  я
все же склонялся последовать совету Галины. Злополучный листок из блокнота
с фамилиями Заргарьяна и Никодимова не  давал  мне  покоя,  потому  что  я
твердо знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах я не слыхал о  них.
В подсознательное же восприятие услышанного  где-нибудь  в  метро  или  на
улице  я,  понятно,  не  верил.  Нормальная  память  хранит  услышанное  в
сознании, а не в подсознании.
   - Хорошо, я позвоню Зойке, - согласилась Ольга.
   Зойка работала в Институте научной информации и, по  ее  словам,  знала
всех "крупначей". Если Никодимов и Заргарьян принадлежали  к  этой  высоко
аттестуемой категории,  я  в  одну  минуту  мог  получить  добрый  десяток
анекдотов об их образе жизни. Но мне были  нужны  не  анекдоты,  а  точная
информация о специальности и работах ученых. Мне нужно было убедиться, что
это мои Никодимов и Заргарьян.
   Я решил позвонить сначала Кленову, заведующему отделом науки  у  нас  в
редакции. Кленова я знал еще с фронта.
   - Нужна справка, старик. Точные координаты двух мамонтов: Никодимова  и
Заргарьяна.
   В трубке захохотали.
   - Я еще вчера подумал, что ты малость спятил.
   - Когда вчера? - удивился я.
   - Когда я тебя у  Пушкина  застукал.  Часов  в  шесть.  Когда  о  Мишке
рассказал.
   Я  облизал  пересохшие  губы.  Значит,  Кленов  видел  Гайда  и  с  ним
разговаривал. И ничего не заметил. Очень интересно.
   - Не помню, - сказал я.
   - Не разыгрывай. И о том, что Мишка остался, не помнишь?
   - Где остался?
   - В Стамбуле. Я же тебе рассказывал. Попросил политического  убежища  в
американском посольстве.
   - С ума сошел!
   - Он в полном рассудке, гад. Проморгали. Говорят, чужая душа - потемки.
А надо было просветить вовремя. Теперь коллективное письмо  писать  будем,
чтобы назад не пускали, когда он на брюхе  к  нам  поползет.  Да  ты  что,
серьезно не помнишь?
   - Серьезно. Вчера примерно с пяти вечера часов до десяти полный  вакуум
в голове. Сначала обморок, потом - что говорил,  что  делал  -  ничего  не
помню. Очнулся, уже когда домой привезли. Должно быть, памятка все той  же
контузии. Под Дунафельдваром, помнишь?
   Еще бы Кленову не помнить, когда мы вместе форсировали Дунай! С ним и с
Олегом. А Мишка Сычук, между прочим, тоже там был, только заранее смылся в
тыл: откомандировался в редакцию фронтовой газеты.
   Минуту, должно быть, мы оба молчали. Пережитое на Дунае не  забывается.
Потом Кленов сказал:
   - А ты бы с  профессором  посоветовался.  Могу  устроить  консультацию:
кой-кого знаю.
   - Не надо, - вздохнул я. - Ты лучше скажи, что делают в науке Никодимов
и Заргарьян.
   - На очерк надеешься? Не выйдет. Никодимов отвечает на эти  попытки  по
методу конан-дойлевского профессора Челленджера. Репортера "Науки и жизни"
он в мусоропровод спустил.
   - Пусть тебя не тревожит мое ближайшее будущее.  Поделись  всеведением.
Кто такой Никодимов? И без шуток: мне это действительно очень нужно.
   - Видишь ли, это физик с большим диапазоном интересов. Есть  работы  по
физике поля. Интересовался электромагнитными процессами в сложных  средах.
Одно время с Жемличкой выдвинул идею нейтринного генератора.
   - С кем?
   - С Жемличкой. Чешский биофизик.
   - А идея?
   - Я профан, конечно, и слышал от профанов, но, в  общем,  что-то  вроде
нейтринного лазера, пробивающего окно в антимир.
   - Ты серьезно?
   - А что? Попахивает авантюркой? Так к этому и отнеслись, между прочим.
   - А Заргарьян?
   - Что - Заргарьян?
   - Идет сейчас в пристяжке с Никодимовым?
   - Тебе и это известно? Поздравляю.
   - Он тоже физик?
   - Нейрофизиолог или что-то вроде. В общем, телепат.
   - Что, что?! - закричал я.
   - Те-ле-пат, - назидательно повторил  Кленов.  -  Есть  такая  наука  -
телепатия.
   - Сомневаюсь. Средневековьем отдает. Нет такой науки.
   - Ты отстал. Это уже наука. Конденсаторы биотоков и все  такое  прочее.
Удовлетворен?
   - Почти, - вздохнул я.
   - Если пойдешь в атаку, поддерживаю духом и телом.  Все,  что  выудишь,
печатаем. А начинать советую с Заргарьяна. Он и попроще,  и  доступнее.  И
парень что надо...
   Я поб