нная в 1577 и опубликованная в 1578 г. носила название "Стихотворение о комете или загадке 1577 года доктора философии и медицины Франциско Санчеза". Уже в предисловии автор заявляет, что намерен уничтожить веру в то, что судьбы людей на земле зависят от явлений, происходящих на небе, веру, представляющую собой предрассудок. Текст этого произведения заверяет читателя, что в природе все происходит естественно, что появление или исчезновение различных явлений в физическом мире происходит в соответствии с законами природы, что небесные явления никакого влияния на жизнь людей не оказывают и настаивает на том, что все утверждения астрологов, приписывающих движениям звезд и планет решающую роль в жизни каждого человека, - вымысел, что притязания астрологов на признание того, чем они занимаются, наукой - совершенно беспочвенны.
    Вторая работа, упомянутая выше, критикуя воззрения Аристотеля, приписывающего сновидениям значение пророчеств, отнюдь не ограничивается темой, названной в ее заглавии. Автор доказывает, что не только представление о том, будто сон, предсказывает нам, что должно с нами произойти, но и все вообще представления о том, что якобы в реальной действительности наряду с естественными происходят явления сверхъестественные, совершенно ошибочны. В природе, говорится в этом сочинении, любой факт вызывается естественной причиной, то же, что нам снится, не может быть естественной причиной какого-нибудь события, происходящего в реальности. То же относится и к движениям небесных тел, они не находятся ни в какой естественной связи с тем, что происходит в жизни людей на земле и поэтому не могут быть естественной причиной тех фактов, которые имеют место в жизни людей. Астрология, утверждающая, что от положения или движения звезд, комет и других небесных тел зависят события, совершающиеся в человеческой жизни, - это, по мнению Санчеза, лженаука, ничего общего с научным знанием не имеющая. Лженаукой считает Санчез и демономонию, которая полагает, будто существуют сверхъестественные существа - демоны, будто эти демоны, эта нечистая сила, вселяются в людей и те становятся колдунами и ведьмами, приносящими людям всевозможные беды. Природа не знает никаких демонов, заявляет Санчез и обстоятельно опровергает взгляды Кардано. Признавая этого гуманиста крупнейшим ученым и врачом XVI столетия, Санчез выражает свое огорчение по поводу того, что такой замечательный ум оказался жертвой тяжкого заблуждения.
    Будучи подлинным ученым, тулузский мыслитель придавал большое значение борьбе с предрассудками, с лежащим в их основе фидеизмом, без преодоления которых, считал он, не может утвердиться пусть и несовершенное, но подлинно научное знание.
    Важнейшими трудами Санчеза-ученого были сочинения по анатомии и медицине. О том, что интересы его не были жестко ограничены двумя этими областями, свидетельствует тот факт, что первое его научное сочинение было результатом математического исследования. Оно называлось: "Возражения на геометрическое доказательство Эвклида и указание на допущенную в этом доказательстве ошибку, направленные Христофору Клавиусу, славному геометру и первоклассному интерпретатору Эвклида". Известно, что знаменитый математик в своем ответе положительно оценил мысли Санчеза, но в XVI в. ни в анатомии, ни в медицине математика ощутимой роли еще не играла, и интерес тулузского философа к геометрии вскоре угас.
    Санчез дает понять, что его трактат - лишь введение к тем мыслям, которые он намерен изложить в работах, подготавливаемых им и подлежащих публикации в ближайшее время, он считал необходимым продолжение исследования, описанного в трактате. Книгу свою он завершает словами: "Подготавливаясь к исследованию действительности, мы сделаем предметом нашего рассмотрения вопрос, существует ли какое-нибудь знание и как оно нами достигается"153. Это заявление, в сущности, повторяет то, что мы читаем в самом начале трактата: "Если мы... можем достичь какого-нибудь знания, я это исследую, когда буду рассматривать вопрос о способе познания (ostendam inferius ubi de modo sciendi)"154. Заявляя, что единственными средствами достижения истины являются опыт и рассуждение, Санчез прибавляет: "Что касается способа приобретения и использования обоих этих средств, мы лучше это осветим в малом моем труде, который будет опубликован вслед за настоящей книгой и работа над которым с каждым днем продвигается вперед"155. В другом месте трактата говорится, что "мы обладаем активной способностью, которой лишены животные, способностью, которой мы обязаны изобретением наук и искусств. Но об этом будет сказано больше, когда эта проблема будет трактоваться в нашей работе "О душе""156. Аналогичные обещания высказываются и на других страницах книги: "если мы без всех этих аристотелевских вымыслов можем достичь какого-нибудь знания, я это исследую позже, когда буду рассматривать вопрос о способе познания"157; "в дальнейшем я покажу, как можно пользоваться доводами и доказательствами, отличными от силлогистических, представляющих большую ценность, чем силлогизмы"158; "поспешим же к "Исследованию фактов". В этой работе то, к чему я буду призывать, будет опираться на опыт"159.
    
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Процесс познания
    Но интерес представляют не только те мысли Санчеза, которые он собирался высказать в подготавливавшихся им работах, но и те, которые уже изложены в его трактате. А таких мыслей (разумеется, кроме того, что в нем говорится о роли опыта в познании) несколько. На некоторых мы остановимся.
    Признание того, что наши исследования реальной действительности должны обязательно иметь предел, достигнув которого мы должны прекратить изыскания в том направлении, в каком они велись до этого предела, - говорит Санчез, - "не удовлетворяет ум", стремящийся никогда не прекращать своей исследовательской деятельности. Вопрос, должно ли исследование познаваемых нами объектов производиться только до некоторого определенного предела, или его необходимо продолжать независимо от того, к каким результатам оно привело, - вопрос, на который Санчез дает отрицательный ответ, утверждая, что никаких пределов нашим исследованиям ставить нельзя. Этот вопрос имеет принципиальное философское значение и от того, как философ отвечает на этот вопрос, зависит его гносеологическая позиция.
    На первый взгляд позиция, занимаемая автором "Quid nihil scitur" по данному вопросу, кажется противоречащей постоянно повторяемому в его трактате положению - установлено, что вся, добываемая нами информация о познаваемых нами объектах, знанием не является, положению, равносильному призыву воздерживаться от каких бы то ни было утверждений - "эпохэ", - известному основоположению пирроников. Цицерон, в своей работе "Academia", утверждал, что основатель и глава так называемой Новой Академии - Карнеад, занимаясь исследованием проблемы истины и лжи, противоречил себе, ибо признавал "эпохэ" (по мнению этого римского мыслителя, воздержание от суждений означает окончательный отказ от каких бы то ни было дальнейших изысканий, это воздержание есть признание того, что всем исследованиям существует предел).
    Можно, конечно, тезису о том, что исследование познаваемых нами объектов не может иметь никаких пределов, дать другую интерпретацию: процесс познания и всей действительности, и отдельных ее элементов, т.е. всей действительности в целом (поскольку вся она и каждая ее часть, и во времени, и в пространстве - бесконечны) является также бесконечным. Познание, длящееся бесконечно, какой бы объект оно ни познавало, ни к какой истине не приведет. Признать, что познание не знает никаких пределов, равносильно признанию того, что подлинного знания, истинного знания, верно отображающего то, чем в действительности являются познаваемые нами объекты, не существует и существовать не может, ибо истина для нас совершенно недостижима. Не является ли именно такой позиция тулузского философа?
    Прежде всего, напомним то, о чем выше уже говорилось: нельзя скептицизм Санчеза, скептицизм эпохи Возрождения отождествлять со скепсисом древних греков. Свои гносеологические выводы, основные принципы своей философии, да и все ее содержание, они обосновывали только критическим анализом чувственных восприятий, эмоций, мыслей, понятий, суждений, умозаключений, доказательств, философских и научных теорий. Все их изыскания сосредоточены на содержании нашего сознания. Этим они отличаются и от Гераклита, и от Демокрита, и от ряда досократиков и даже от Протагора. В аргументации, приводимой ими в обоснование их воззрений, античные скептики гораздо ближе к софисту Горгию, исследовавшему мышление, из анализа которого он приходил к своей концепции, чем к софисту Протагору, исходившему из гераклитовского учения о непрестанном изменении и противоречивости бытия, объективной действительности.
    Секст Эмпирик разъясняет свою позицию следующим образом: скептик лишь "говорит о том, что ему кажется, и заявляет о своем состоянии, не высказывая никакого мнения и не утверждая ничего о внешних предметах"160. "Пирроновское рассуждение, - сообщает внимательно изучавший произведения античных пирроников Диоген Лаэрций, - есть отчет о том, что кажется и каким-либо способом мыслится"161. Секст неоднократно повторяет, что все свои высказывания скептик сопровождает оговорками: "для меня", "как кажется мне" и если этих оговорок он не произносит, они, тем не менее, всегда подразумеваются. Его исходный пункт - не внешний мир, не объективная реальность, а сознание. Это недвусмысленно субъективистская, явно тяготеющая к субъективному идеализму позиция.
    С этой позицией Санчез ничего общего не имеет (как и другие представители скептической мысли XVI в). В том, что вне меня существуют познаваемые мною внешние предметы и процессы, я совершенно уверен, говорит он, я сомневаюсь лишь в том, верно ли я о них сужу, таковы ли они в действительности, какими они мне представляются. Ощущения, мысли, суждения и доказательства его интересуют лишь в той мере, в какой ими можно воспользоваться для постижения того, что имеет место в действительности, что происходит в физическом мире, в котором мы живем.
    Автор "Quod nihil scitur" отнюдь не разделял изложенного выше взгляда, утверждающего, что безграничность нашей познавательной деятельности надлежит понимать в том смысле, что не существует знания не только совершенного, но и несовершенного; в том смысле, что во всем доступном людям знании нет и не может быть ничего верного, ничего хоть в какой-то степени соответствующего тому, что имеет место в реальности. Агностицизм, провозглашающий принципиальную непознаваемость мира, в котором мы живем, тулузский мыслитель решительно отвергает. Выше было приведено достаточно его высказываний, свидетельствующих об этом.
    И Пиррон, и его последователи - глава Средней Академии Аркезилай, и глава Новой Академии Карнеад, и Энесидем, и Секст Эмпирик - не считали, что предпринимавшиеся ими исследования различных научных и философских вопросов противоречат "эпохэ", которой они придерживались. Позиция, занимаемая по этому вопросу античными скептиками, видна из следующих высказываний видного представителя греческого скепсиса Секста. Он так характеризует различие между скептицизмом "академиков"162 и взглядами подлинных скептиков, к которым он относил себя. Последователи Карнеада и другие "академики", пишет Секст, утверждают, что для нас "истина невоспринимаема"163, что раз никакого истинного знания мы приобрести не можем, нечего и пытаться искать что-нибудь истинное. Подлинный же "скептик не отчаивается, подозревая, что пожалуй что-нибудь и может быть воспринято"164. Эта позиция, весьма близкая к признанию того, что никаких пределов исследованиям ставить не следует. С этой позицией тесно связано и отношение античного скептицизма к эмпирическим исследованиям в области медицины. Санчез, писавший о себе, что "обращался за советом к пирроникам, академикам и скептикам"165, и писавший, что его философия близка к взглядам греческих скептиков, тоже не считал, что выдвинутые им положения: "знания не существует" и "никаких пределов, которые можно было бы поставить исследованию реального мира и поискам истины, нет" противоречат друг другу.
    Есть и другая, очень важная причина того, что Санчез так же, как и его древнегреческие предшественники, вовсе не противоречит самому себе, утверждая, что все имеющиеся у нас знания содержат не только множество неточностей, но и множество заблуждений, и одновременно требуя, чтобы мы не останавливались ни на одном достигнутом нами познавательном результате. Чтобы разобраться в том, что представляет собой эта причина, необходимо ближе присмотреться к гносеологическим воззрениям этого мыслителя. Дело в том, что хотя он не устает повторять, что знания у нас нет, и в познаваемой людьми действительности есть много такого, что существенно препятствует приобретению истинных знаний о ней, и те средства, которыми люди могут пользоваться для познания реальной действительности таковы, что ими совершенного знания добыть нельзя, он все же внимательно рассматривает процесс познания, каким фактически люди занимаются. При этом он обнаруживает, что добытые нами знания всегда оказываются несовершенными и вся информация, которой мы располагаем, не допускает сомнений в том, что и в будущем знания, которых удастся достичь, останутся несовершенными и люди не только смогут, но будут всеми условиями их познавательной деятельности подталкиваться, вынуждаться продолжать исправлять, дополнять, уточнять, короче - совершенствовать свои знания, и этот процесс может длиться безгранично.
    Из важнейшего положения теории познания Санчеза, гласящего, что необходимо различать знание совершенное, нам недоступное, и несовершенное, к которому относятся все имеющиеся у нас знания, следует вывод, что исследование всех объектов, из которых слагается мир, в каком мы живем, не может никогда быть приостановлено.
    В историю философии Секст вошел как Секст Эмпирик, так как он, как и некоторые другие греческие скептики в последний период существования античного пирронизма, занимался врачебной деятельностью, которую он, как и его современники именовал "эмпирией". Он писал о медицинской концепции, которой придерживался, как и его единомышленники, и выступавшей под названием "метод" - "это единственное из медицинских учений, которое, как кажется, не торопится чрезмерно в суждениях о неочевидном, ... следует явлению и берет из него то, что кажется помогающим по способу скептиков", "способ рассуждения методиков в медицине имеет больше сходства со скепсисом, чем другие медицинские учения"166.
    Секст считал, что действия "методиков", применяющих в медицинской практике меры, основанные на опыте ("эмпирии"), свидетельствующем, что данные меры помогают излечению пациентов и не притязающих на совершенно точное, безошибочное знание ни данной болезни, ни этих мер по излечению больного, не только не противоречат скепсису, но, напротив, близки, родственны ему. "Методики", руководствующиеся опытом, приходят к тому знанию (и используют то знание), которое полторы тысячи лет позднее Санчез называл "несовершенным знанием". Секст считал, что ученые, не позволяющие себе делать поспешные выводы, не считающие свои выводы окончательными, на которых надлежит закончить все исследования и осторожно следующие тому, о чем свидетельствует до сих пор имевший место опыт, пользуются способом рассуждения, который "близок к способу рассуждения скептиков"167.
    Здесь обнаруживается, что мысль о том, что нельзя устанавливать предел исследованию познаваемых нами объектов, высказал задолго до тулузского мыслителя древнегреческий пирроник. Санчез не мог заимствовать эту мысль у Секста, так как ни он, ни Монтень, ни один из скептиков XVI в. не только не был знаком с произведениями Секста, но даже не знал об их существовании. Несмотря на то, что первые издания этих произведений увидели свет в 1562 и 1569 гг., они были библиографической редкостью и, вероятно, поэтому ни один гуманист XVI в. сочинений Секста Эмпирика не знал. "Можно почти точно датировать начало воздействия Секста Эмпирика на мысль Возрождения"168, - справедливо отмечает Р.Попкин. Это воздействие очень отчетливо выступает в XVII в., когда Пьер Бейль в своем "Историческом и философском словаре" пишет, что философия Нового Времени началась с ознакомления с трудами Секста, которого Ламот Левайе называет "божественным Секстом".
    Но тот факт, что Санчезу не было ничего известно о мыслях Секста, не колеблет мнения о том, что по своим взглядам Санчез при всех своих разногласиях с Секстом кое в чем близок к нему. Вот в чем обнаруживается эта близость. Наше знание о любом объекте - результат познавательного процесса, всецело определяемого тем, что познаваемый объект всегда пребывает в каком-нибудь определенном отношении к познающему субъекту и к другим объектам. Отсюда можно заключить: все то, что принято считать знанием познаваемого нами объекта, на самом деле есть лишь выражение того, чем этот объект является по отношению к субъекту и другим объектам. Данное положение представляет собой мысль о том, что истинность наших знаний относительна. Это положение еще до античных скептиков выдвинули софисты. Все они, кроме Горгия, выдвигая эту мысль, опирались, главным образом, на анализ представлений обыденного сознания. Скептики же, кроме обыденного сознания, обстоятельно исследовали многие проблемы, которыми занимались античные ученые и философы, а также исследовали теории, которые они выдвигали.
    Относительный характер истинности наших знаний, на что указывали вслед за софистами скептики, действительно имеет место. Ошибочность трактовки относительного характера истинности наших знаний, которую давали этой относительности представители двух данных античных философских школ, заключалась в антидиалектическом, одностороннем понимании относительности. Они рассматривали предметы как нечто отделенное, изолированное от отношений, в которых эти предметы действуют. При таком рассмотрении получалось, что, познав отношение, существующее между познаваемым объектом и субъектом, между познаваемым объектом и другими объектами, мы о самом изучаемом нами предмете ничего не узнаем. Выявляя моменты, вынуждающие негативно оценивать те или иные стороны нашего знания, эти философы игнорировали все то, что обязывает оценивать его позитивно. Но в действительности предметы и отношения между ними (точно так же, как абсолютное и относительное, негативное и позитивное, ошибочное и верное) не только противоположны друг другу, но и предполагают друг друга, обуславливают друг друга, неотделимы друг от друга.
    Выявляя тот факт, что отношения познаваемого объекта с субъектом и другими объектами накладывают свою печать на наши знания, выявляя относительность наших знаний, античный скепсис заставляет осмотрительно, критически относиться ко всем результатам нашей познавательной деятельности, не останавливаться на достигнутом, не считать никакой результат пределом, дальше которого никакое исследование пойти не может. Взаимосвязь уже исследованных явлений действительности и тех, которые еще предстояло изучить, обязывает не считать ни одну достигнутую нами ступень знания окончательной, утверждает Санчез, никакой момент исследования не считать его решительным пределом: "Природа пределов не терпит"169. Остановка в исследованиях принесет вред науке. Здесь перед нами предстает сторона античного пирронизма, являвшаяся его положительной тенденцией. В этом Санчез близок к греческим скептикам.
    В их же рассуждениях о том, что хотя нам доступно знание об отношениях между познаваемым объектом и субъектом, а также другими объектами, но это знание не содержит никакой информации о самом познаваемом объекте, их утверждения о том, что относительность наших знаний означает, что в них нет ничего абсолютно верного, показывают, что их воззрениям присуща антидиалектическая и агностическая тенденция. Такова та сторона взглядов Санчеза, которая близка к Сексту, и та их сторона, в которой они совершенно чужды скепсису греческого философа.
    Размышляя о том, следует ли прекратить исследования, достиг