ак были созданы "Опыты" Монтеня. Изучая сохранившиеся материалы о жизни Санчеза, ученые, исследовавшие эти материалы, не нашли в них ничего такого, что позволило бы предположить, что Санчезу были знакомы личность Монтеня и его взгляды. Что касается Монтеня, то около тысячи исследователей, занималось скрупулезным изучением его жизни, о которой сохранилось в несколько раз больше различных материалов, чем о жизни и деятельности Санчеза, но никто из них не обнаружил чего-либо, свидетельствующего о том, что он знал о существовании и взглядах тулузского мыслителя.
    Ознакомлению читателей с главным трудом Санчеза (по сравнению с "Опытами", написанными по-французски) существенно мешало то, что труд этот был написан на латинском языке. Но главной причиной того, что судьба книги Санчеза оказалась весьма отличной от судьбы "Опытов", явилось то, что книга эта никакой заметной роли в истории литературы не играла. "Опыты" же - произведение, занимающее большое место в истории не только французской литературы (ведь Рабле и Монтень - отцы французской прозы), но одно из гениальных произведений мировой литературы. По справедливому замечанию Лефрана, "из всех писателей Нового Времени Монтень и Шекспир, без всякого сомнения, те, кого чаще всего цитируют или упоминают в книгах и в периодической печати нашего времени"64. "...Его влияние, - пишут В. и А.Даренты, - распространилось на три столетия и четыре континента"65. Некоторые исследователи находят даже, что в "Опытах" перед нами - "первое в новое время цельное и систематическое философствование"66. Естественно, монументальная фигура автора "Опытов" совершенно заслонила тулузского мыслителя.
    
ГЛАВА ВТОРАЯ
Существует ли знание
    В своем главном труде "О том, что знания не существует" (Quod nihil scitur) Франциско Санчез многократно повторяет мысль, выраженную в его заглавии, выдвигает различные аргументы ее обосновывающие и выясняющие своеобразие его скептицизма.
    Важнейшая особенность философской позиции Санчеза: острая критика схоластического менталитета, еще не преодоленного в университетах XVI в. Менталитет этот Санчез обвиняет прежде всего в "книжности", присущей ему, в том, что познание реальной действительности представители этого образа мышления подменяли изучением книг, авторы которых считались непререкаемыми авторитетами. "...Люди ученые, располагающие фактами, которых невежды отрицать не могут, ... не нуждаются в авторитетах"67, - писал он. "...Клясться словами учителя нельзя не нанося вреда истине"68. Покорное следование во всем мнению авторитета "более подобает душе слуги, чем свободному уму, любящему истину"69. Свою критику авторитаризма этот мыслитель обращал не только против схоластов Средневековья, но и против некоторых представителей первого этапа Возрождения.
    Что касается знания, писал Санчез, то считается общепринятым, что оно содержится в дефинициях, определениях, ибо в них выясняется, что собой представляют познаваемые нами объекты. Ведь в них, по-видимому, содержатся ответы на вопрос, в чем сущность этих объектов. "Ты утверждаешь, - говорит он, обращаясь к читателю, - что существуют определения, открывающие природу любой вещи. Приведи мне такое определение"70. Затем он выдвигает аргументацию, доказывающую, что ни читатель, ни кто-либо другой, привести определение, вскрывающее сущность, природу определенного предмета не смогут.
    Логика различает определения номинальные и реальные. Номинальными являются определения, "с помощью которых: а) вводится новый термин (знак, выражение) как сокращение для более сложных выражений, описывающих Dfd (то, что определяется)... б) поясняется, уточняется значение уже введенного в язык науки или в повседневный язык термина, слова, выражения и ... реальные определения, в которых фиксируются специальные характеристики самих определяемых предметов; в них устанавливается, что предметы, обозначаемые терминами Dfd и Dfn (то есть определяемое и определяющее) суть одни и те же предметы"71. В сущности, указывает Санчез, любая дефиниция сводится к сообщению, что смысл слова, посредством которого обозначается определяемый предмет, всецело совпадает со смыслом слова или выражения, предлагаемого нам как определяющее этот предмет. Кроме сообщения о совпадении смысла двух этих наименований в определении нет ничего. "Ты мне скажешь, что дефиницией "животное, одаренное разумом, смертное" ты определяешь объект, являющийся человеком"72. Но ты ведь должен еще определить слова: "животное", "одаренное разумом", "смертное", а потом - определить слова, при помощи которых ты определяешь эти последние слова, и так до бесконечности. А из всех этих определений, говорит Санчез, мы узнаем лишь о том, что смысл слов, именующих определяемые предметы, и слов, определяющих эти предметы, одинаков.
    Конечно, слова и выражения, при помощи которых определяется какой-нибудь объект, звучат как его специальная характеристика. Но понять смысл этих слов и выражений можно лишь узнав их определения, а смысл этих определений раскрывается в других определениях и так до бесконечности. Все эти определения, говорится в трактате, оказываются лишь номинальными. Они сообщают только, какими словами можно заменить данные нам слова73.
    Руководствуясь этими соображениями, Санчез предлагает начать обсуждение того, что такое знание и обладаем ли мы знанием с рассмотрения номинальных определений; ведь, говорит он, при ближайшем рассмотрении анализ содержания произведений философов оказывается поиском слов, которыми можно заменить слова, обозначающие познаваемые нами объекты. Но отыскание таких слов не представляет собой знания о том, что представляют собой сами познаваемые объекты, именуемые данными словами. Пока мы остаемся в кругу слов, никакого знания о предметах мы, по-видимому, не приобретаем. "Хотя, - пишет Санчез, - есть суждения, истинность которых признается всеми, это лишь утверждения, а не положения, относительно которых имеется доказательство, что дело фактически обстоит именно так, как утверждается в этих положениях. Я не ставил перед собой задачи доказать то, что я утверждаю (по крайней мере в том смысле, какой ты придаешь слову "доказательство"). Достаточно показать трудности, которые необходимо преодолеть, чтобы добыть доказательство чего-нибудь"74. Ни я, ни ты, ни кто-либо другой преодолеть их не сможет. В произведениях Платона, Аристотеля и других знаменитых философов доказательства истинности их утверждений нет. Картина, нарисованная при помощи многословных описаний - вот все, что там имеется75. Доказательств чего бы то ни было не существует.
    Вот как в своем трактате Санчез обосновывает это заявление.
    Подлинным знанием является только истинное знание, истинным же оно оказывается тогда, когда приведено доказательство его истинности. С этим доказательством необходимо считаться при условии, что доказательство это строгое, безупречное. Безупречность же этого доказательства налицо тогда, когда приведено доказательство этой его безупречности. А чтобы было принято это последнее доказательство, необходимо доказательство его безупречности, а также доказательство строгости, безупречности данного доказательства и так до бесконечности. Если же, двигаясь по этой цепи, в какой-то момент остановиться, то безупречность последнего доказательства окажется в этот момент не доказанной. Это вынудит нас признать недоказанность истинности положения, которым эта цепь начиналась. Положение это не сможет поэтому считаться истинным, а следовательно, не сможет считаться знанием.
    Хотя на самом деле доказательств не существует, говорит автор "Quod nihil scitur", ибо у нас "нет средств, позволяющих добыть безупречное доказательство"76, общепринято считать, что доказательства, которыми мы пользуемся в обычных наших рассуждениях, принуждают принять заключения, логически следующие из принятых нами посылок. Но нельзя забывать, что принуждены мы принимать лишь положения, следующие из посылок, истинность которых абсолютно несомненна, иначе говоря, положения, представляющие собой совершенное знание. Такое знание доступно лишь существу совершенному, а люди таковыми, очевидно, не являются, в том числе и я, поясняет автор трактата: "Моему заключению не присуща необходимость, оно лишь вероятно"77. 
    То, что мы обычно называем доказательством, не является рассуждением, дающим нам знание какого-то объекта, а представляет собой рассуждение, указывающее нам, познанием какого объекта нам надлежит заняться, "тот, кто пальцем указал мне какую-то вещь для того, чтобы я ее увидел, не производит во мне видения, а возбуждает во мне мою способность видения, которую для того, чтобы совершился акт видения, надо пробудить"78. Так же обстоит дело с познанием. Мы обладаем способностью приобретать информацию о познаваемых нами объектах. Польза, доставляемая нам доказательством, заключается в том, что оно указывает нам на определенный объект, побуждает нас привести в действие нашу способность добывать сведения, направив ее на данный объект. Но так как вышеописанные цепи доказательств бесконечны, истинность любого звена этих цепей остается не доказанной. В истинность какого-нибудь звена таких цепей можно, конечно, верить, но знать об этом невозможно. Распространенное мнение, согласно которому существуют доказательства, принуждающие нас признать истиной то, что ими доказывается, ошибочно, заявляет Санчез, "доказательство принуждает признать истинным доказываемое им только невежд, которым достаточно одной лишь веры"79.
    Во Вселенной, говорится в трактате, существует универсальная, охватывающая все, что в ней есть, все происходящее в ней, связь. В ней все так или иначе связано со всем. Так как "ни один объект не действует без причины"80, "все элементы, из которых состоит мир служат построению целого... одни являются причинами других, одни порождаются другими"81.
    Чтобы наглядно показать, что исследование любого объекта неизбежно вынуждает исследователя выявлять и анализировать связи, от которых зависит и само существование исследуемого объекта, и его поведение, тулузский философ рекомендует обратить внимание на обыкновенные часы. Если нам надо узнать, как они своим звоном извещают нас о том, что наступил определенный момент времени, мы вынуждены рассмотреть все участвующие в подготовке этого звона колесики, выяснить, как одно из них приводит в движение другое, а то - следующее и т.д., пока не доберемся до первого колесика, с которого начинается вся эта цепь82.
    Поэтому добыть знание о каком-то предмете или событии можно располагая знаниями всех связей данного предмета или события. А сколько этих связей у каждого предмета, процесса или события, из которых состоит все имеющееся и происходящее во Вселенной? Ведь каждый из этих объектов непосредственно или опосредовано связан со всеми предметами, процессами, событиями в мире, количество которых бесконечно.
    Подлинное знание, считает автор трактата, должно быть исчерпывающе полным, охватывать все, что в мире достойно познания83. Но "...невозможность для нас достичь знания некоторых объектов из-за их удаленности в пространстве и во времени"84 приводит к тому, что этому требованию наше знание удовлетворить не может. Мы ничего не можем знать относительно "всего образующегося и существующего в глубинах моря, в недрах Земли, в высших слоях воздуха"85, короче, обо всех предметах и событиях, настолько удаленных от нас, что никакое чувственное восприятие ни их, ни объектов так или иначе с ними связанных, нам не доступно и знания о них мы иметь не можем.
    Универсальная взаимосвязь всего в мире, подчеркивает Санчез, опять-таки приводит нас к выводу: подлинного знания не существует. Близость всеобщей взаимосвязи с царящей во всей реальной действительности причинностью приводит его к несколько неожиданному для человека верующего выводу. Говорят, пишет он, знать объект - значит обрести знание его причин. Но если удастся их найти, сразу же возникнет вопрос - какие причины вызвали найденные нами причины, а затем - каковы причины последних? "Дойти до конца этой цепи причин невозможно: она бесконечна"86. Тут Санчез обращается к читателю: "Ты быть может прибегнешь к Богу, говоря: чтобы не впасть в бесконечность, надо на чем-нибудь остановится... Бог ведь, как ты считаешь, есть причина всех причин... Но разве Бог может быть объектом нашего познания? Никоим образом"87. Даже Аристотель, как известно, считал, что причинно-следственная цепь не является безначальной, что у нее было начало - первопричина, которая сама никакой причины не имела. А тулузский мыслитель такое решение этого вопроса отверг.
    Есть в вещах еще другая причина отсутствия у нас знаний о них, говорит он, - это вечно происходящее их изменение, а также то, что, возникнув в какой-то момент, они рано или поздно исчезают, происходит их переход от небытия к бытию и от бытия к небытию. То, чем является какой-нибудь объект в данный момент, отличается от того, чем он был в предыдущий момент, а то, чем он станет в следующий момент, будет отличаться от того, чем он является теперь88.
    Эта важная особенность, присущая всем без исключения объектам, из которых состоит мир, вплотную примыкает к универсальной взаимосвязи всего во Вселенной: "Нет на свете объекта, который не приводился бы в движение другим объектом и сам не приводил бы в движение другие объекты; нет ни одного объекта, не воздействующего на другие объекты и не подвергающегося воздействию со стороны других объектов"89. Но когда один объект воздействует на другой - оба объекта не остаются такими, какими были до этого, оба изменяются в результате имевшего место воздействия - и тот, который воздействовал, и тот, который подвергся воздействию.
    Санчез указывает, что тесная взаимосвязь всех областей реальной действительности друг с другом повлекла за собой зависимость друг от друга наук, изучающих различные области действительности. Различные науки помогают одна другой, заимствуя некоторые сведения одна у другой. Изучая небесные явления, астрономия пользуется теми знаниями о законах движения, которые выяснила физика, для постижения законов небесных светил. А знания, содержащиеся в математике, применяются во многих науках. При этом естественно, говорит автор "Quod nihil scitur", попытки некоторых ученых установить резкие, отчетливые границы между науками терпят неудачу, ибо эти границы так же не являются резкими, как не являются они резкими и между различными областями природы.
    Постоянно происходящее воздействие всех вещей друг на друга, вызывающее их изменения, таково, что "нет среди них ни одной, пребывающей в покое, ни одной, которая бы не вредила бы или не способствовала бы другой"90. Объект, воздействующий на другой объект, имеет тенденцию превратить этот другой объект в себя, стараясь в то же время сохранить свое собственное бытие. Объект, воздействующий на другой объект, в процессе этого воздействия неизбежно испытывает и на себе воздействие объекта, на который он воздействует, объект же, подвергающийся воздействию, старается не допустить уничтожения себя - такова естественная тенденция каждого объекта. Таким образом оба объекта - и воздействующий, и подвергающийся воздействию - влияют друг на друга. Но один приходится считать воздействующим, а другой - подвергающийся воздействию потому, что первый сильнее и его влияние оказывается существенно значительнее, чем влияние, оказываемое вторым.
    Оставим открытым вопрос, насколько верны эти мысли тулузского философа, но в том, что эти его мысли о взаимосвязи и изменчивости проникнуты диалектикой, сомневаться не приходится.
    Есть еще два обстоятельства, которые, по его мнению, заставляют нас признать, что знаний у людей нет.
    Познание, доставляемое нам органами чувств, "предпринимается через двух посредников, а порой - через трех или четырех... внутренний посредник - глаз. Внешний - воздух. Приносят ли нам эти посредники совершенное знание познаваемых объектов? Никоим образом. Ведь совершенное знание какого-нибудь объекта не должно приобретаться через посредство познания другого объекта. Познающий субъект, чтобы получить совершенное знание, должен непосредственно познать сам познаваемый объект (In hac duo sunt media; quandoque tria aut quator... Alterum internum oculus. Alterum externum aer. An per haec aliquid perfecte cognoscitur? Nequaquam. Nam non per aliud cognosei debet, quod perfecte cognosci debet, sed per scipsum ab ipsomet cognoscente immediate)91.
    Так как непосредственно познавать сами чувственно воспринимаемые объекты, не прибегая ни к внутренним посредникам (глаз, ухо, нос, язык, кожа), ни к посредникам внешним (воздух, стекло, вода, сквозь которые мы воспринимаем видимое и осязаемое), мы не можем, значит совершенного знания у нас нет.
    Другое обстоятельство, приводящее Санчеза к такому же выводу, заключается в том, что наш интеллект сами воспринимаемые нами объекты не воспринимает, он "судит о вещах по доставляемым чувственными восприятиями образам, подобиям этих вещей. Может ли он при этом составить верное суждение о них? Это можно было бы допустить, если бы чувственные восприятия доставляли нам образы, подобные всем объектам, которые мы хотим познать" (Per simulacra de rebus indicat. Anergo rectum potest esse indicium? Tolerabile id esset, si omnium rerum, quas scire cupimus, simulacra a sensu haberemas)92. Но нам неизвестно, насколько образы, доставляемые нам восприятиями, вызванные у нас познаваемыми объектами, подобны самим этим объектам. Мы, следовательно, совершенного знания о них не имеем.
    В Средние Века господствовало догматическое убеждение в том, что существуют тексты, содержащие совершенно несомненные, абсолютно точные и исчерпывающе полные ответы на все вопросы, стоящие перед познанием. При этом задачи познания сводились к изучению этих текстов, к поискам правильной интерпретации их смысла и всего, что из их смысла логически следует. С этой догматической философской позицией связано большое внимание, уделявшееся тогда тому разделу логики, который исследует дедуктивные умозаключения, выясняет меры, которые надлежит принять, чтобы обеспечить логическую безупречность этих дедукций.
    В зависимости от типа суждений, которыми оперируют дедуктивные умозаключения, сами эти умозаключения различны и, соответственно, различны требования, предъявляемые к ним логикой. Логика Аристотеля - единственная логика, которая была известна Средневековью (выйти за ее пределы до XIX в. тоже не удалось), сводила все отношения между терминами суждения к объемным отношениям принадлежности или непринадлежности, включения и исключения. Современная же логика признает существование суждений, выражающих множество отношений другого логического типа: отношений родства ("Толя - сын Виктора"), отношений равенства и неравенства (а = в, а > в), отношений по положению в пространстве ("Париж западнее Берлина") и т.д. Схема "S есть P", в которую аристотелевская логика включала все возможные виды отношений между субъектом и предикатом суждения, теперь уступает место схеме "a R b", где R означает любое отношение между двумя объектами, не только отношение принадлежности a к b, но и отношение неравенства (a > b), отношение причинности (a - причина b), отношение по положению в пространстве (a выше b), отношение во времени (a раньше b). Поэтому умозаключения, оперирующие такими суждениями, оказались весьма отличными от тех, какими занималась логика Аристотеля. Она не могла вместить столь отличные от силлогизма выводы. Силлогизм в понимании современной логики является не единственной формой дедуктивных умозаключений, а лишь их разновидностью, представляющей лишь небольшую часть множества таких умозаключений, куда наряду с силлогизмами входят всевозможные виды несиллогистических выводов.
    Хотя до всего выше изложенного Санчез (как и логики XVII и XVIII вв.) не додумался, но он задолго до логиков XIX в. решительно выступил против сведения всех дедуктивных умозаключений к силлогизмам, заявляя, что берется показать "как можно пользоваться другими рассуждениями и доказательствами, имеющими б(льшую ценность, чем силлогизм"93, "в аргументации и процессе иссл