х знаний за ограниченный период, имеющийся в распоряжении каждого человека, добыть невозможно.
    Как мы видим, трактовка практики и ее соотношения со знанием, выдвинутая Санчезом, хотя и не тождественна с пониманием этих категорий, выработанным в XIX в., но настолько близка к последнему, что можно сказать, что его позиция является как бы подготавливающей то решение данного вопроса, к которому философия пришла впервые через триста лет после Санчеза. Проблема соотношения между практикой и знанием тесно связана с вопросом о роли опыта в познании. Это необходимо принимать во внимание при рассмотрении и состояния теории познания в XVI в., и того, как решал эти вопросы Санчез.
    Не все идеи, выдвижение и развитие которых составляет заслуги Френсиса Бэкона, мы находим в трактате Санчеза. Френсис Бэкон - первый мыслитель убедительно доказавший, что решающую роль в развитии научных знаний играет не любой опыт, а опыт тщательно организованный и специально приспособленный для исследования, преследующего вполне определенную цель, то есть эксперимент. Его Бэкон называл "светочем, который надо возжечь и внести в природу", чтобы осветить и увидеть сокрытые ее тайны. Указывая, что "самое лучшее из всех доказательств есть опыт", Бэкон присоединяет к этому заявлению уточнение: "если только он коренится в эксперименте"134.
    Но и эксперимент, по Бэкону, не всегда способствует развитию научных знаний, а лишь тогда, когда он является "светоносным", то есть когда цель, для достижения которой он специально приспособлен, - открытие причины или свойств познаваемого явления природы, а не "плодоносным", не тем, цель которого не знание, а практическая польза. "...Прежде всего, - писал Бэкон, - должно из многообразного опыта извлекать открытие истинных причин и аксиом и должно искать светоносных, а не плодоносных опытов"135.
    Конечно, в науке ставятся и опыты, преследующие получение непосредственной практической пользы - "плодоносные" опыты. Но, прежде всего, для науки важны опыты, поставленные с целью открытия ранее не известных свойств изучаемых объектов, их причин ("светоносные" опыты). Именно такие эксперименты дают материал для достижения при последующих исследованиях более полного и более глубокого постижения познаваемых объектов.
    Справедливая мысль Монтеня о неизбежной проблематичности выводов, основанных на выполненных опытах, составляющих незначительную часть всех опытов, на которые эти выводы распространяются, то есть о проблематичности выводов индукции - умозаключения, основанного на опытах, приковывали к себе внимание Бэкона. Он поставил перед собой задачу сформулировать принцип научной индукции, "которая производила бы в опыте разделение и отбор путем должных исключений и отбрасываний и делала бы необходимые выводы"136. Бэкон положил начало выработке схем "улавливания" причинно-следственных отношений, порождающих регулярность выявляемых опытами явлений.
    Хотя всех этих весьма важных бэконовских мыслей в трактате Санчеза нет, но, объявив единственными средствами получения знаний, опыт и рассуждение (experimentum iudiciumque) и обстоятельно обосновывая и защищая этот тезис, наш философ внес ощутимый вклад в подготовку того коренного поворота в философской теории познания, который совершил Бэкон.
    Здесь уместно отметить, что если Санчез предвосхитил ряд глубоких философских положений, гораздо позднее него высказанных Френсисом Бэконом, то за триста лет до Санчеза важнейшие мысли, высказанные им были выдвинуты средневековым однофамильцем Френсиса Бэкона - Роджером Бэконом (ок. 1214-1292), преподавателем Оксфордского и Парижского университетов, ученого-естествоиспытателя и философа, которого современники прозвали "удивительным доктором" (doctor mirabilis).
    XIII век, когда жил Роджер Бэкон, был временем, в течение которого европейцы с жадностью впитывали идеи впервые оказавшихся в их распоряжении трудов Аристотеля и почти все стали аристотеликами. Стагирит же в своих естественнонаучных произведениях сосредотачивал внимание на качественной характеристике явлений природы, мало занимаясь количественной их стороной и ролью математики в естествознании. Исследование явлений природы европейскими учеными (до того почти вовсе не занимавшихся естествознанием), лишь начинавшими в XIII в. изучать природу под влиянием Аристотеля, было направлено почти исключительно на качественную сторону природных явлений. Количественная их характеристика, количественные измерения, роль математики в их познании, как правило, игнорировались.
    Выступив против присущих средневековой схоластике авторитаризма и оторванных от реальной действительности пустых умозрительных рассуждений, Роджер Бэкон резко критиковал попытки его современников решать все стоящие перед познанием задачи посредством одного лишь пассивного мышления, настаивая на том, чтобы место беспочвенных спекуляций заняло активное мышление, опирающееся на опытное исследование познаваемых предметов и процессов. "Имеются ведь два способа познания, - писал он, - именно с помощью доказательства и из опыта. Доказательство... не подтверждает и не устраняет сомнения так, чтобы дух успокоился в созерцании истины, если к истине не приведет нас путь опыта"137, "...понимание, - продолжает он, - должно сопровождаться опытом, а не одним голым доказательством"138. Опытная наука, указывал Оксфордский мыслитель, "одна дает совершенное знание того, что может быть сделано природой, а что - старательностью искусства"139.
    Он отмечал также большое значение того, что узнать о существовании предмета или процесса, о которых раньше ничего известно не было, науке удается только после того, как опыт натолкнул ее на них; лишь после этого ученые начинают размышлять о таком предмете или процессе и начинают их исследовать. Ведь никакое самое изощренное умозрение, писал Роджер Бэкон, не могло побудить людей даже подозревать о существовании такого важного явления природы, каким является магнетизм, до того как их опыт им о нем сообщил. Благодаря этому сообщению, доставленному опытом, были проведены различные эксперименты, позволившие найти очень важные практические применения магнетизму. Так что своими поразительными успехами и географическими открытиями мореплавание обязано компасу, следовательно, - опыту, открывшему магнетизм.
    Опытная наука, заявлял "удивительный доктор", - "владычица умозрительных наук", ибо она "может доставлять прекрасные истины, к которым сами эти науки никаким путем прийти не могут"140. В опытной науке осуществляется тесная связь между наблюдением над познаваемыми объектами, производимыми над ними экспериментами и работой ума, организующего наблюдения и эксперименты и делающего из них важные для науки выводы.
    В произведениях этого мыслителя показывается, какое большое значение имеют добываемые при помощи опыта истинные знания в решении практических задач, которые ставит перед людьми жизнь, в деле добывания ими пищи, одежды, в возведении жилищ и других сооружений. Знаниям, заявлял он, предстоит поразительное будущее: становясь все точнее и обширнее, они приведут к господству людей над окружающей их природой. Выдвинув мысль о могуществе, которое принесут людям знания, он предсказывал, что людьми будут построены управляемые одним человеком суда без гребцов и парусов, быстрейшие колесницы без лошадей, летательные аппараты, подводные лодки. Своей мыслью "удивительный доктор" предвосхитил то, чего людям удалось достичь лишь через шесть столетий после него.
    Этот поистине выдающийся средневековый мыслитель явился не только предшественником и Франциско Санчеза, и Френсиса Бэкона, но в чем-то даже оказался более прозорливым, чем они. В частности, он в XIII веке убедительно показал, как велико для всего вообще познания значение математики. Эта наука, провозгласил он, - это "врата и ключ" всего доступного нам знания, "не зная ее, нельзя знать ни прочих наук, ни мирских дел"141.
    
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ученый
    Выше отмечалось, что при всех различиях между мыслителями, являвшихся выразителями скептицизма эпохи Возрождения, среди черт, общих им всем, есть особенность, которой, казалось бы, у них не должно было быть. Все они критиковали схоластов, "книжность" их учености, игнорирование ими реальной действительности. Они призывали тех, кто намеревался заниматься познавательной деятельностью, внимательно наблюдать и изучать природу. Но ни один из этих философов, много внимания уделявших вопросам этическим, социально-политическим, эстетическим, не последовал рекомендации, содержавшейся в их произведениях, никто из них сам не занимался естествознанием. Никто из них не изучал окружающих их явлений живой и неживой природы, ни физической природы человека. Ни Эразм Роттердамский, ни Пьер Раме, ни Жан Боден, ни Жоффруа Валле, ни Себастьян Кастеллион, ни крупнейший философ и скептик Возрождения Мишель Монтень естествознанием не занимались. Не занимались им и мыслители, отстаивавшие скептические идеи несколько позднее - Пьер Шаррон, Пьер Гассенди, Франсуа Ламот Левайе.
    Единственный крупный мыслитель-скептик этой эпохи, являющийся не только философом, но и естествоиспытателем, - Франциско Санчез. Всю свою жизнь он посвятил научной деятельности, главным образом, в двух естественнонаучных областях - анатомии человеческого тела и медицине. Людвиг Геркрат утверждает, что на самом деле (да и по мнению самого Санчеза) его жизненным призванием была не научная, а практическая деятельность. Ознакомление с его биографией и его произведениями не позволяет с этим согласиться. Профессия врача и ученого, указывал он, доставляла ему большое счастье, и он посвятил им более сорока лет жизни, он не намерен покидать их до конца своих дней, хотя работа ученых и врачей связана с большим трудом и тяжкими переживаниями.
    Дело в том, что сохранять остро критическую позицию, которую он занимал в отношении царившей в университетах схоластике, было нелегко. На словах, говорит Санчез, мы ищем истину, на деле ее преследуют и ложь находит много защитников. На правду же ополчаются всеми средствами, вплоть до оружия. Преданные истине погибают. Мудрые люди, количество которых невелико, соглашаются с тем, что считают ошибочным. Гуманисты эпохи Возрождения в борьбе за истину, пишет А.И.Герцен, "где не могли высказывать ее прямо, одевали ее в маскарадное платье, облекали аллегориями, прятали под условными знаками, прикрывали тонким флером, который для зоркого, для желающего ничего не скрывал, но скрывал от врага: любовь догадливее и проницательнее ненависти. Иногда они это делали, чтобы не испугать робкие души, иногда, чтобы не тотчас попасть на костер... Надобно было хитрить"142. В "Опытах" Монтеня, владевшего искусством этой маскировки, немало прозрачных намеков на то, как он к ней прибегал. Если бы он был волен поступать по-своему, то мог бы "опубликовать суждения... являющиеся противозаконными и заслуживающими наказания"143. Монтень подчеркивал, что обстоятельства вменяют ему "обязанность особого рода - высказываться лишь наполовину"144, "я говорю правду отнюдь не полностью, а лишь настолько, насколько осмеливаюсь"145, но так, прибавлял он, поступают все философы: они вынуждены делать заявления, противоречащие их убеждениям, "поскольку они хотят жить, следовать множеству требований, которые им непонятны, для них неприемлемы, с которыми они вовсе не согласны"146. Автора "Опытов", этого весьма состоятельного представителя "дворянства мантии" и влиятельного политического деятеля некоторое время не преследовали, не сразу на него набросились только потому, что он очень умело вел себя в зловещей обстановке, в которой ему пришлось жить. Но уже через несколько десятилетий после его смерти преследования обрушились на его книгу. В ней в 1628 г. проповедник королевы Буше, аббат Котен (в 1629 г.), иезуит Баго (в 1645 г.) и многие другие обнаружили "яд ереси". В 1670 г. король запретил печатание "Опытов", а в 1670 г. их включили в "Индекс запрещенных книг".
    В отличие от Монтеня и подавляющего большинства ренессансных мыслителей, жизнь и деятельность которых проходили вне университетов, где в то время еще продолжала царить схоластика, Санчез всю жизнь провел в университетах. На медицинском факультете университета в Монпелье, являвшегося тогда одним из крупнейших центров медицинской науки, он получил образование и ученую степень и там же начал преподавательскую деятельность. Но, числясь католиком, он не мог чувствовать себя в безопасности в городе, бывшем одним из главных центров гугенотов. Правда, в 1563 г. там победили католики, однако уже через четыре года положение изменилось: взявшиеся за оружие гугеноты вновь достигли господства. Санчез поступал, руководствуясь изречением, которое мы встречаем в его работе "Carmen de cometa anni 1577" ("Стихотворение о комете 1577 года"), - "бойся переменчивости религиозной веры" (time cultum variare deorum) и бежал из Монпелье в Тулузу. Там господствовали католики. И, хотя университет в Тулузе был оплотом консерваторов (Джордано Бруно, посетив этот университет, столкнулся там со "схоластическим бешенством [furor scholosticum]", Санчез, подчеркивавший, что он далек от политики, нашел это осиное гнездо пригодным для себя убежищем. В его работах о борьбе между католиками и гугенотами нет ни слова.
    Он не занимал в обществе видного положения и был всецело поглощен своими научными исследованиями, которым в этом университете никто не препятствовал. Трактат его, как и "Опыты" Монтеня, содержит многократные выражения религиозного смирения автора и его беспрекословной покорности церкви, но борьба этого автора против фидеизма, авторитаризма, иррационализма проводится им неустанно. Только его осторожность позволила ему избегнуть участи гуманистов, не пожелавших или не сумевших такую осторожность соблюдать.
    Один из знатоков ренессансной мысли во Франции Анри Бюссон говорит: "В XVI веке, в сущности, невозможно было писать все, что думаешь"147. Матюреи Дреано, неотомист, считающий, что скептицизм эпохи Возрождения представлял собой защиту фидеизма, признает, однако, так же, как и Бюссон, давший этому скептицизму противоположную оценку, что публично высказывать тогда мысли, отличные от общепринятых, было невозможно148.
    Санчез организовал на медицинском факультете Тулузского университета группу (в которую привлек некоторых студентов), систематически производившую под его руководством анатомирование трупов. Следуя не столько основоположнику анатомии Клавдию Галену (131-211), первому, кто подробно описал кости, суставы мышцы, нервы и другие органы, сколько великому реформатору этой науки Андрею Везалию (1514-1564)149. В течение тринадцати веков труды Галена были основным источником знаний анатомии человека. Постепенно прекратившиеся в этот период анатомические исследования были возобновлены лишь в эпоху Возрождения. В XVI в. переворот в этой науке совершил Везалий и его соратники. В свою очередь, занимаясь в это же время аналитическими исследованиями, Санчез способствовал дальнейшему развитию интереса к изучению анатомии человека.
    Поездка в Италию и пребывание в ней удовлетворяли рано проявившуюся у Санчеза склонность к изучению явлений природы150. В Италии, по словам его ученика и биографа Делассуса, юноша проявлял большой интерес к научной жизни этой страны. Анатомические исследования там, отмечает Сальваторе Миккелис, приобрели тогда совершенно новый характер. Благодаря большому вкладу, внесенному в них Везалием, Коломбо и Фаллопием претерпели во второй половине XVI в. коренные изменения существовавшие до того аристотелевско-галеновские анатомия и физиология151. Все, что узнал об этом молодой человек, наложило свой отпечаток на то, чем он занимался, возвратившись во Францию.
    Прибыв в Тулузу, он в течение некоторого времени занимался только врачебной работой в больнице и анатомическими исследованиями. Позднее он стал также профессором медицины и философии Тулузского университета. Здесь, идя по пути, проложенному Везалием и его соратниками, он развернул свою деятельность по изучению человеческого тела. Вклад, внесенный им в анатомию, был не мал. Тогда еще сохранялся средневековый обычай излагать результат своих исследований как труд, охватывающий все разделы излагаемой науки, - "сумма". Так и названо фундаментальное произведение Санчеза по анатомии: "Анатомическая сумма. Четыре книги, в которых содержится краткое описание всех частей тела, их расположения, составляющие их элементы, их сущность, их использование, их форма" ("Summa Anatomica. Libris quator in que breviter omnium corporis partium, situs, numeros, substantia, isus, figura, continentur"). Ему также принадлежат работы: Сборник, содержащий критическое обсуждение взглядов Галена и Везалия; Добавление замечаний, направленных совместно с Коломбо и Фаллопием против Галена и рассмотрение разногласий между Галеном и Везалием (ex Galeno, Andrea Vesalio collecta; "Additae sunt etiam Annotationes quibus Colombi et Fallopii repugnontia cum Galeno et Vesalio continentur et inter se").
    Кроме трактата "Quod nihil scitur", есть некоторые другие философские произведения этого мыслителя: "Стихотворение о комете 1577 года" (Carmen de cometa anni 1577), "О пророчествах, приписываемых Аристотелем сновидениям" (De divinatione per somnum ad Aristotelem), "О длительности и краткости жизни" (De longytundine et brevitute vitue), "Комментарий к книге Аристотеля "Физиогномикон"" (In librum Aristoteles Physiognomicon commentarius). Из этих работ наибольшее значение имеют две первые.
    Для средневекового менталитета характерен был трепет перед силой демонов, обрушивающих на нас страшные беды и страдания, засылающих к нам своих агентов - колдунов и ведьм, на каждом шагу готовящих нам ужасные несчастья. В связи с тяжелыми потрясениями, пережитыми европейцами в XVI в., вера в такие сверхъестественные явления и страх перед ними возросли. В различных городах Европы множество ни в чем неповинных людей, обвиненных в том, что они колдуны или ведьмы, подвергалось жестоким преследованиям. Тысячи их предавались мучительному сожжению на "autodaf(". Охватившему общество психозу поддались даже некоторые образованные люди. Гуманист, выдающийся ученый медик, математик, физик, Джироламо Кардано, тоже поверил в демонов, так же как и такой проницательный ум, как Жан Боден. Появился учебник демонологии, по которому в некоторых университетах читались лекции. Подавляющее большинство населения верило в то, что сообщала псевдонаука астрология о решающей роли небесных явлений для судеб людей на земле, и в то, что эти явления предсказывают, что со всеми людьми произойдет.
    Заслугой скептицизма XVI в. является то, что его представители, свободные от этих предрассудков, решительно выступили на борьбу с ними. Уже в 1530 г. немецкий гуманист-скептик Генрих Корнелий Агриппа из Неттесгейма (1486-1535) энергично выступил против представления о том, что все беды людей - дело нечистой силы и ее посланцев - ведьм и колдунов. Он смело стал защищать женщин и мужчин, обвиненных в сношениях с нечистой силой, за что ему самому пришлось пострадать. Он разоблачал также лживость людей, считавших астрологию наукой. О предсказаниях астрологов он писал: "Это искусство не что иное, как суеверные и мошеннические домыслы, которые, будучи использованы в течение длительного времени, присвоили себе звание науки...", "пророчества" астрологов - "это искусный обман, в который эти прорицатели артистически умеют вводить людей"152.
    Столь же решительно выступил против этих предрассудков Монтень. Он защищал тех, кто оказался их жертвами и разъяснял, что ни в чем неповинные люди подвергаются мучительным пыткам и казням только потому, что обвиняющие их в колдовстве очень невежественны.
    Названные выше два произведения Санчеза свидетельствуют о том, что он, как и другие скептики Возрождения, боролся с верой в существование сверхъестественных явлений, с лежащим в ее основе фидеизмом. Появление в 1577 г. кометы вызвало большие страхи: большинство населения Европы видело в этом небесном явлении нечто зловещее, свидетельствующее об ожидающих людей ужасных бедствиях. Работа Санчеза, написа