понимая непознаваемость абсолютного, должна тем не менее
признавать факт его существования, как абсолютную первопричину всего
сущего. А далее, - далее наука идет своим путем.
   Хотя в высшем метафизическом смысле, т.-е., согласно требованиям
религии, понятие о материи исполнено противоречий, но с точки зрения
требований науки она представляет собой необходимую предпосылку. И идя
путем своих предшественников и учителей, английских эмпириков, главным
образом Юма и Милля, Спенсер мирно, без всяких драматических потрясений
расстается с непознаваемым абсолютом, забывая об антиномическом характере
понятия материи и становится со спокойной и чистой совестью на твердую
почву материализма; так обстоит дело, когда он занимается об'яснением и
описанием эволюции в области природы. Но философская мысль и метод
исследования принимают совершенно другой оборот, когда вопрос идет о
социальном коллективе. Тут, в социологии, мыслитель остается на почве
позитивизма. И оставаясь на этой почве, он совершенно лишен возможности
найти какой-либо общий, единый фундамент общественно-исторической
действительности. С другой же стороны, Спенсер - крупный мыслитель и
сериозный ученый, а потому ясно понимает и отчетливо сознает, что
социология только может стать наукой, когда будут открыты вновь принципы,
"управляющие" социальными явлениями. Из этого по существу дела
безвыходного положения опять выручил компромисс. Таким компромиссом
оказался аналогический метод. Законы эволюции были перенесены из области
биологии на социологию самым произвольным образом. Так называемые
Спенсером законы дифференциации и интеграции представляют собой не что
иное, как простое описание процессов без всякой попытки об'яснения их
причин. На основании самого по себе взятого факта распадения и усложнения
первобытных общественных групп, делается совершенно произвольный, ничем не
обоснованный вывод, что вообще всякое социально однородное общество лишено
устойчивости и должно обязательно вступить на путь дифференциации.
Несостоятельность этого вывода очевидна. Ибо, для того, чтобы факт
дифференциации всех или большинства первобытных обществ был возведен в
закон, необходимо было обнаружить общественные причины, вызвавшие
дифференциацию, а затем, на основании этих причин, показать неустойчивость
всякого однородного общественного аггрегата, какого содержания он бы ни
был; иными словами, необходимо было обнаружить, что однородность, при всех
мыслимых условиях или, что одно и то же в учении Спенсера, социальное
равенство вообще скрывает в себе такое основное начало, которое ведет с
неумолимой необходимостью к распадению и дифференциации. Но от такого
научного обоснования так называемого закона дифференциации нет и следа. То
же самое относится к утверждению другого так называемого закона об
устойчивом состоянии дифференцированного общества, в котором другой
процесс, процесс интеграции, достигает высокой степени своего развития,
короче, - к закону об устойчивом состоянии капиталистического общества.
Как в первом, так и во втором случае мы видим простое описание фактов, где
на место закона выступает аналогия общественного коллектива с животным
телом.
   Повидимому, совершенно бессознательно вводятся Спенсером определения из
механики устойчивого и неустойчивого равновесия, которые в применении к
общественным явлениям лишены всякого смысла и не имеют ни малейшего
положительного значения.
   В области механики законы устойчивого и неустойчивого равновесия
вытекают, как это и подобает истинному закону, из самой сущности вещей,
который и определяется данный закон. Всякий знает, кто бессознательно, из
прямого непосредственного опыта, а кто на основании опыта обобщенного,
т.-е. из элементарной механики, что под устойчивым равновесием следует
понимать стремление тела, слегка выведенного из равновесия, снова
вернуться в прежнее состояние. Наоборот, неустойчивым равновесием мы
называем положение тела, выведенного из состояния равновесия и
удаляющегося все более от прежнего своего положения. Знание положений
устойчивого и неустойчивого равновесия, вытекающее, повторяем, из сущности
тел и их взаимоотношений, делает возможным обратное действие на тела,
согласно нашей определенной цели, т.-е. дает возможность в зависимости от
нашего желания привести тела в устойчивое и неустойчивое равновесие. Но
какое, спрашивается, значение имеют и могут иметь эти принципы механики в
применении к общественным явлениям, отличающимся по существу от физических
тел, и их взаимоотношения?
   Кроме образной иллюстрации решительно никакого. Наоборот, когда эти
принципы механики провозглашаются в качестве законов общественных явлений,
они теряют характер поясняющей иллюстрации, а лишь затемняют сложную и
своеобразную совершенно отличную от механики природы сущность
общественно-исторического движения. Если кто-нибудь из вас станет на
каком-нибудь собрании совершенно справедливо утверждать, что современная
Европа вышла из состояния устойчивого равновесия и к этой общей,
абстрактной характеристике больше ничего не прибавит, то это утверждение
останется образным выражением и не больше. Интересующийся, внимательный
слушатель пришлет вам записку с вопросом, почему Европа находится в
положении неустойчивого равновесия, какими силами определялось ее прежнее
состояние, и какие силы, какие факты и какие явления вывели ее из
прежнего, более устойчивого состояния? А если слушатель захочет быть едким
- а это бывает, - то он к тому же заметит, что западная Европа не конус,
который сохраняет устойчивое равновесие, когда стоит на своем основании, и
приходит в состояние неустойчивого равновесия, когда поставлен на острие.
Это значит, что законы из области естествознания, в частности законы
механики, перенесенные на область общественных явлений, совершенно
бессильны что бы то ни было об'яснить. А раз нельзя при помощи этих
законов об'яснить общественные явления, то этим самым исключается всякая
возможность обратного, сознательного воздействия на
общественно-исторический ход вещей. Социология же, как совершенно
справедливо рассуждает Спенсер, ставит определенные практические задачи.
Ее задача, как и всякой отрасли науки, - это возможность руководствоваться
в социальной практической жизни определенными законами. А для
осуществления этой цели законы должны быть выведены на основании тех
явлений, на которые данные законы должны оказать свое обратное действие.
   Понятия - дифференциация, интеграция и сведение этих понятий к
устойчивому равновесию есть не более как результат чистого описания
определенных групп общественных явлений, названных терминами из математики
и механики. Сказать, что общество первобытных групп перешло от однородного
состояния к разнородному, это решительно все равно, что сказать, что оно
дифференцировалась или что оно оказалось неустойчивым. Все три понятия
однозначны и ни одно из них не об'ясняет причины распадения однородного.
То же самое относится и к другому утверждению Спенсера, будто
капиталистическое общество, где восторжествовали законы дифференциации и
интеграции, отличается наибольшей степенью устойчивости. И в данном случае
Спенсер остается все на той же почве чистого описания, ибо аналогия с
животным телом, конечно, и в этом обороте не есть закон развития
капиталистического общества.
   Итак, в своей органической теории общества Спенсер никаких общественных
законов не открывает и он не может их открыть при общей постановке
проблемы. Для того, чтобы открыть законы, управляющие общественной жизнью,
должен быть дан ответ на поставленный Спенсером вопрос: "Что такое
общество?". Что об'единяет и связывает человеческие индивиды в
коллективное целое и что, какими элементами обусловливаются различные
общественные группировки, другими словами, что служит материей общества?
Без ответа на эти вопросы вообще не мыслима социология как предмет науки,
ее просто не существует. На эти вопросы у Спенсера ответа нет, а потому
нельзя считать органическую теорию общества социологией.
   Когда силой логического развития темы Спенсеру навязывается
необходимость определить цемент общества, тогда он оставляет свою аналогию
с животным телом и становится на эклектическую точку зрения. Человеческое
общество оказывается тогда связанным и спаянным языком, религией,
обычаями, нравами, искусством, политическими учреждениями и т. д. При
данном обороте мысли, Спенсер, ясное дело, оставляет в стороне свой
аналогический метод, ибо при всей тщательности исследования животного тела
нельзя утверждать, что животное тело связывает язык, религия, искусство,
экономика и т. д. Спенсер чувствует неудовлетворительность эклектической
точки зрения и, чувствуя это, переходит обратно к своей аналогии,
воображая подчас, что сравнение общества с организмом ведет к монизму,
т.-е. к общему, об'единяющему началу как природы, так и истории.
   Заканчивая критику основ аналогического метода, считаю необходимым,
во-первых, отметить и указать еще на некоторые положительные элементы в
социологических взглядах нашего мыслителя, во-вторых, подвести некоторый
общий итог.
   Одним из главных положительных основ в учении Спенсера является его
стремление к об'ективному методу в области социологии.
   В своем очень интересном на мой взгляд сочинении "Социология как
предмет изучения", которому, кстати сказать, дается совершенно
неправильная оценка проф.
   Кареевым, наш мыслитель старается доказать и с большим успехом
доказывает, что социология должна и может стать положительной наукой.
   Поистине убедительными и блестящими являются те страницы этого
сочинения, на которых автор об'ясняет причины культа деяний отдельных
личностей, заслонивших действительные причины социально-исторического
процесса. Господствовавшее и до сих пор далеко не умершее убеждение, что
история человечества есть в сущности история великих людей, действовавших
в ней, Спенсер об'ясняет всем ходом нашего уродливого развития.
   Начало этого ошибочного понятия мыслитель видит в воззрениях дикарей.
Вот как рисует Спенсер начало этого заблуждения. "Собравшись вокруг своего
лагеря, дикари пересказывают друг другу свои охотничьи приключения
последнего дня, и тот из них, кто выказал особенную ловкость или
искусство, получает заслуженные похвалы. По окончании войны,
проницательность вождя и сила или храбрость того или другого из воинов
составляют самые интересные темы разговора. Когда окончившийся день или
близкое прошлое не представляют никаких замечательных происшествий, то
предметом рассказов становятся подвиги какого-нибудь знаменитого вождя,
недавно умершего, или известного по преданиям родоначальника племени;
иногда эти рассказы сопровождаются пляской, драматически изображающей те
победы, о которых поется в песне. Подобные рассказы, касаясь
благосостояния племени и самого существования его, возбуждают живейший
интерес, и в них-то мы находим общий корень музыки, драмы, поэзии,
биографии, истории и вообще литературы". Идя дальше от культа личности,
Спенсер касается рассказов библии, греческой мифологии, воспитывающих и
внушающих ложный индивидуалистический взгляд на историю человечества, и
заключает: "Самое достоинство знания оценивается таким образом, - что
ошибка в перечислении любовных похождений Зевса считается постыдной,
незнание имен предводителей в Марафонской битве непохвальным, а не знать
социальных условий времени до Ликурга или происхождение и обязанности
ареопага считается извинительным". Взгляд на всеобщую историю, как
результат деятельности выдающихся личностей, свидетельствует о наивности и
примитивности обладателя такого взгляда на этот важный предмет.
   Далее чрезвычайно интересна аргументация Спенсера в защиту
необходимости социологии как утилитарной практической отрасли науки, в
существовании которой должна быть заинтересована каждая социальная
единица, каждый член общества.
   Отвергать возможность социальных законов, значит, по справедливому
мнению Спенсера, закрывать глаза на действительность. Ибо в действительной
жизни всякий фактически руководствуется теми или другими правилами,
полученными на основании социального опыта. "Всякий, - говорит Спенсер в
упомянутом сочинении, - кто выражает политические мнения, кто говорит, что
та или другая общественная мера будет благодетельна или вредна, тот
невольно признает этим самым социальную науку, потому что из его слов
следует, что между социальными действиями существует естественная
последовательность, и так как эта последовательность естественна, то
результаты возможно предвидеть". Читатель-марксист поймет без всяких
пояснений, почему мы остановились с особенным вниманием на этих взглядах
Спенсера и почему сочли полезным привести здесь соответствующие выдержки.
   Читателю же не-марксисту скажем, что цитированные строки совершенно
совпадают с теми взглядами представителей марксизма, против которых с
наибольшей свирепостью обрушивалась критика, исходившая из лагеря
мелко-буржуазной и вообще буржуазной идеологии.
   В общем и целом Спенсер является ярким представителем и упорным
защитником английской национальной буржуазии. Его органическая теория
продиктована ходом социально-исторического развития английского
капитализма.
   В странах раннего капиталистического развития социальное движение
совершалось путем наибольших компромиссов. Англия представляет собою
классический пример такого именно типа развития как в социальном, так и
соответственно в политическом отношении. А потому с изумительной яркостью
отразился этот компромисс в идеологии всех, почти без всякого исключения,
английских мыслителей, которые, кстати сказать, в противоположность
мыслителям других стран, всегда стояли близко к практической жизни.
Спенсер же, как мыслитель консервативного периода буржуазии, возвел
капиталистический порядок на степень устойчивого равновесия, что в
сущности также является продолжением идеи естественного права, которая
признавалась предшественниками автора органической теории.
   Весьма замечательна в изложении учения об эволюции характеристика
момента перехода количества в качество. Везде, там, где речь идет о таком
переходе, т.-е. скачке, Спенсер определяет этот последний словами "чуть,
чуть", "едва заметно" и тому подобными робкими выражениями,
характеризующими ползучий эмпиризм.
   Если на учение о диалектике Фихте и Гегеля оказала несомненное влияние
Великая Французская революция, бурные и грандиозные события которой их
увлекали, то учение об эволюции Спенсера является отчетливым отражением
исторического развития Англии, не знавшей таких потрясающих драматических
катастроф (это, конечно, не значит, что история Англии совершала путь
своего развития не по законам диалектики).
   В заключение еще два слова: читатель-марксист, без сомнения, поставит
нам в упрек, почему мы не подвергли критике понятие эволюции в теории
Спенсера с точки зрения диалектики. Изложение принципов диалектического
метода впереди, и тогда же будет подвергнуто критическому разбору понятие
эволюции. На все свое время и свое место.