вам придется повторить или, если ваша власть и влияние исчерпаны до дна,
ваша попытка возобновить их тщетна и повторения напрасны". Очень хорошо и
глубокомысленно говорит знаменитый историк новой философии Куно Фишер о
смысле повторений исторических событий:
   "Повидимому, - пишет историк философии, - всемирная история в великих
вопросах, от которых зависит будущее мира, должна повторять доказательства
необходимости или невозможности противоположного, чтобы утвердить
окончательно новое положение; она дважды доказывала необходимость римского
цезаризма и безуспешность умерщвления цезаря; битвою при Филиппах и битвою
при Акциуме.
   Точно так же Бурбоны должны были дважды подвергнуться изгнанию и
Наполеон был дважды побежден".
   История также полна экспериментов, и в известном смысле и она
представляет собою лабораторию, в которой производятся опыты. Но
исторический эксперимент отличается от естественно-научного эксперимента
тем, что экспериментатор естествоиспытатель, имея дело с неодушевленными
телами или животными, отчетливо сознает, что он производит опыт и потому с
самого начала готов на неудачу.
   Исторический деятель, руководящий теми или иными событиями,
экспериментирует бессознательно. Имея дело с живыми людьми, а не с
пассивным, бессознательным материалом, он должен действовать с
уверенностью в успехе, и так именно действует исторический деятель и
тогда, когда опыт завершился неудачей. К этому надо еще прибавить, что в
историческом эксперименте всегда так или иначе принимают участие массы.
Сознание приходит post factum. Сова Минервы вылетает в сумерках, как
говорит Гегель.
   Дальше. Кроме указанных мотивов, якобы лишающих возможности
установления исторических законов, выдвигается суб'ективистами еще одно
самое сильное с их точки зрения доказательство в тщетности искания
исторического об'ективизма.
   Каждый историк, или социолог, является человеком определенного
сословия, группы, партии, он - продукт своей среды, воспитания, так или
иначе, историк или социолог - заинтересованное лицо, а потому в
историческое исследование вносятся неизбежно суб'ективные элементы,
окрашивающие желательным цветом исследуемые события. А суб'ективная оценка
событий и фактов естественно приводит к общим суб'ективным ошибочным
выводам.
   В нашей русской социологической литературе это возражение выдвигалось и
пространно обосновывалось родоначальниками суб'ективной школы в социологии
П. Л.
   Лавровым и Н. К. Михайловским. Оба мыслителя утверждали, что каждая
партия и каждый ее представитель может найти в истории достаточное
количество фактов для оправдания и подтверждения своего общественного
идеала. Протестант, исследующий историческую жизнь, найдет в ней
достаточное количество фактов, на основании которых он сумеет доказать,
что история человечества имела своей миссией осуществить идею Лютера;
католик в свою очередь придет также при помощи внушительных фактов и
событий к выводу, что принципы католицизма были и являются главными
двигателями в ходе исторического развития. Или революционер найдет полное
основание для защиты той идеи, что революционные перевороты рождают новые
творческие силы, радикально разрушая ветхие, отжившие социальные формы и
государственные учреждения, стоящие преградой на пути к прогрессу.
Консерватор в свою очередь остановит главное внимание на таких культурных
ценностях, которые необходимо следует хранить, и отсюда сделает
заключение, что прогресс обусловливается бережным и тщательным сохранением
всего существующего, и т. д.
   Исходя из этой суб'ективной точки зрения, представители русской
суб'ективной социологии приходили к общему выводу, что всякое стремление
установить исторические об'ективные законы обречено на полную неудачу.
   Только буржуазные ученые, утверждали они, руководимые неутомимым
стремлением оправдать существующий порядок вещей, могут искать и страстно
ищут почвы и опоры в мнимых законах истории, якобы научным путем
установленных. Передовой же человек, социалист, т.-е. истинный защитник
интересов народа и прогресса, должен сделать точкой исхода своего
социалистического мышления и практической программы не теоретический
разум, не об'ективную историческую закономерность, а разум практический,
т.-е. нравственную волю. Нравственная воля, творящая идеальные цели,
является главным источником и истинной философской основой
социалистического идеала, к осуществлению которого стремится критически
мыслящая личность. Социалист оценивает исторический ход развития не с
точки зрения научной закономерности, а берет за критерий всего
совершившегося свой нравственный идеал. Он подвергает строгому
нравственному суду историческое зло, несправедливость, все формы
эксплоатации человека человеком, с одной стороны, а с другой - он черпает
силу и вдохновение в положительных идеальных проявлениях и событиях
исторической действительности. Нравственный суд над злодеями в истории и
восторг перед ее героями, вот истинные воспитатели критически мыслящей
личности, т.-е. социалиста, а не немые цифры и равнодушные факты. Лишь
этот сознательно суб'ективный метод, метод нравственных оценок*1 ведет
социалиста к сокровенной цели. Научный же об'ективный взгляд на движение
мировой истории, утверждение, будто в исторической действительности
господствует безусловная закономерность, на которую должна опираться
практическая деятельность, приводит к пассивности, бездеятельности или,
как любили выражаться наши суб'ективные социологи, к квиэтизму.
   /*1 Историческая теория Виндельбанда-Риккерта обнаруживает большое
сходство с субъективной теорией наших субъективных социологов. И
неудивительно, так как философская основа субъективной социологии и
историческая теория упомянутых немецких мыслителей имеют своим общим
источником этику Канта. Тут же отмечу, что в известном смысле еще большее
сходство с русской субъективной социологией мы замечаем в этическом
социализме марбургской школы. Об этих направлениях в
философско-исторической мысли будет речь впереди.
   Вопрос об отношении практической деятельности к научному пониманию
истории мы пока оставим неразрешенным. Об этом довольно сложном вопросе
будет речь впереди.
   В данной же общей связи нас интересует утверждение, будто
историеведение в отличие от естествознания не может стать настоящей
наукой, благодаря неминуемому и неизбежному суб'ективному отношению
исследователя к вопросам общежития человечества.
   Это утверждение не выдерживает ни малейшей критики по той простой и
очевидной причине, что и естествознанию присущи все роды суб'ективизма. В
действительности всякий вновь открытый закон, всякая добытая истина,
безразлично из какой области, утверждались и приобретали всеобщее
признание путем упорной, серьезной, а подчас и героической борьбы,
проходя, если можно так выразиться, через чистилище суб'ективных отношений
и наслоений, которые составляли тем более серьезное препятствие, чем
основательнее, значительнее и плодотворнее был данный закон и данная
истина.
   Утверждать, что естественные науки составляют исключение, значит либо
нарочно закрывать глаза на общеизвестные исторические факты, или же, что,
конечно, чаще всего, бессознательно упускать их из вида, не отдавая себе
ясного отчета в их значении. Что касается индивидуально-суб'ективных черт
и склонностей исследователя, то естествоиспытатели, которые, как известно,
не падают с неба, а рождаются, растут и развиваются на грешной земле, в
определенной социальной обстановке, принадлежат к определенному классу и
определенным общественным группам, могут точно так же, как и социологи, и
философы истории приступать к изучению природы с огромным запасом
предрассудков и разного рода беспросветного суеверия. И в настоящее время
теоретические отделы произведений по естествознанию полны мистическими
уклонами мысли. При изложении и оценке успехов современной положительной
науки можно легко встретить благочестивое утверждение, что в конечном
итоге познанные нами известные законы природы, открывающие человечеству
такие грандиозные ободряющие перспективы, суть не что иное, как мысли
божии. Подобная орнаментика не так уж невинна, как это может казаться на
первый взгляд. Бог всегда вызывает логическую паузу, обрывающую нить
критической пытливой мысли, и неизбежно служит веским препятствием на пути
к научному исследованию. И все эти мистические тенденции в философии
естествознания вытекают из тех же источников, которыми обусловливается
суб'ективизм в общественной науке.
   Еще Бэкон делал указания на те родовые индивидуальные и вытекающие из
общественной среды суб'ективные свойства и склонности исследователя,
которые являются величайшим тормозом на пути к об'ективному познанию
явлений природы.
   Анализируя и подчеркивая эти суб'ективные начала, требуя от
естествоиспытателя, чтобы он от них освободился, основоположник точного
знания намечал вместе с тем методы, при помощи которых возможно достижение
точного опытного знания. И нет ни малейшего сомнения, что со времени
Бэкона естествознание добилось таких успехов, о которых не мечтал ни
Бэкон, несмотря на его пылкую фантазию, ни Гоббс, ни другие основатели
современной положительной науки.
   Все больше и больше укрепляющееся, преимущественно в буржуазной
идеологии, суеверие, что в естествознании об'ективное исследование и
научное предсказание возможны, а в общественно-исторической науке
невозможны, имеет своим поводом тот факт, что естествознание в настоящее
время обладает многими общепризнанными законами, между тем как законы и
выводы общественных наук составляют предмет страстных и ожесточенных
споров. Но это различие не принципиального свойства, а исторического
характера. Нет почти ни одного из известных нам законов природы, нет почти
ни одной значительной истины, которые не подвергались в свое время таким
же страстным и ожесточенным нападкам, каким подвергается в наше время
учение Маркса о стоимости, о борьбе классов и все положения и выводы
научного социализма. Возможность, хотя далеко не безусловная, свободного
беспрепятственного развития естествознания в нашу эпоху обусловливается
тем, что познание природы и победа над ее силами необходимы и выгодны
буржуазным классам, между тем как об'ективное беспристрастное выяснение
общественных отношений становится все более и более угрожающим явлением
для теперешнего общественного порядка. И точно такой же острый критический
момент переживало естествознание, когда оно являлось могучим орудием в
борьбе против общественного порядка средних веков. Выражая классовые
интересы господствующего духовенства, инквизиция сожгла Джиордано Бруно на
костре, а Галилея держала тридцать лет в заточении: первого - за проповедь
и за вершение системы Коперника, второго - за учение о вращении земли.
Идеологи современных привилегированных классов, признающие теперь движение
земли, изыскивают всевозможные софистические доводы, чтобы с их помощью
задержать историческое движение вперед современного человечества. Но как
бы там ни было, историческая наука все же делает огромные успехи,
завоевывая одну территорию за другой.
 
 
   Лекция 2.
 
 
   Краткий очерк развития философско-исторической мысли.
   Всякая вещь, всякое явление и всякое учение имеют свою историю. И для
того, чтобы надлежащим образом понять вещь, явление или учение, необходимо
узнать их историю. История определенного учения раскрывает его истинное
содержание и сущность тех воззрений, которые ему пришлось преодолевать на
пути к собственному утверждению. Без знания последних невозможно настоящее
знание и первого.
   Философия истории, т.-е. та отрасль знания, которая занимается
установлением общественно-исторических законов, имеет свою собственную и
по своему внутреннему содержанию весьма почтенную историю. Полное и
всестороннее понимание материалистического понимания истории, настоятельно
требует знания исторического развития философии истории вообще, хотя бы в
кратких чертах. Считаю, поэтому, необходимым дать краткое и сжатое
изложение основных и главных принципов исторического развития философии
истории, которые имеют на мой взгляд особенно важное значение для ясного
понимания исторического материализма.
   Сравнительно с другими областями человеческого познания философия
истории и обществоведение очень позднего происхождения.
   Вопросы естествознания зарождаются на самых первых стадиях
человеческого развития, на заре культуры. Почти у всех первобытных народов
есть своя религия, имеющая своим главным предметом об'яснение явлений
природы. К этому вынуждает прежде всего борьба за существование. В мире, в
бесконечно разнообразных явлениях окружающей природы первобытный, или
выражаясь более научным определением исследователя Ревиля,
нецивилизованный человек останавливает свое внимание на тех, которые
решают сложный и тяжелый вопрос о его существовании, на тех, которые
поддерживают или препятствуют его самосохранению, на тех, которые внушают
ему надежду и вызывают чувство роковой зависимости. Чтобы отстоять себя,
чтобы утвердить свое право на жизнь, чтобы не быть раздавленным внешними,
стоящими перед ним грозными и непонятными силами окружающего мира, человек
должен был так или иначе определить свое отношение к ним и установить ту
или иную гармонию между своей деятельностью и работой внешних
противостоящих сил.
   Этим установлением и является по существу первобытная религия, которая
представляет собою по своему основному содержанию естествознание
первобытного или нецивилизованного человека.
   Ранее зарождение начал естествознания об'ясняется, таким образом,
очевидной и ярко-выявленной зависимостью человека от сил и явлений
окружающей природы и стремлением воздействовать на нее. Природа дает себя
чувствовать с самого начала, как внешний, противостоящий предмет,
требующий настойчиво об'яснения и разгадки ее тайн.
   Совершенно иначе слагаются отношения человека к его
общественно-исторической жизни. Общественная среда даже на высоких
сравнительно ступенях своего развития представляется человеку как
продолжение его собственной деятельности, ничем не обусловленной; она
кажется следствием свободной воли, результатом индивидуальных усилий и
сознательно поставленных общих целей. И тогда, когда судьбы общественной
жизни фетишизуются, т.-е. когда они переносятся по ту сторону общества и
приписываются воле и намерениям божества, общество, общественная
действительность все же невоспринимается, как об'ективная, противостоящая
сила, а продолжает рассматриваться, как плод исключительно человеческого
сознания и воли, управляемых и определяемых божеством, при чем добрая или
злая воля самого божества так же ставится в зависимость от поведения
человека.
   Другая причина, об'ясняющая позднее возникновение философии истории,
заключается в том, что историки обращали свое исключительное внимание на
выдающиеся шумные и бьющие в глаза события. Ежедневная жизнь, труд и
борьба за существование широких народных масс, т.-е. те явления
общественной действительности, которые составляют сущность и основу
общественного бытия и исторического движения, оставались где-то в тени,
скрытыми за пределами сознания историографов.
   Привычные явления серых будней истории ускользали от духовного взора
историков, как явления, не заслуживающие серьезного внимания. На
поверхности житейского бурного моря виднее всех и всего были выдающиеся
крупные личности, деятельность королей, крупных законодателей и военные
подвиги храбрых и умелых полководцев.
   Совершенно верно поэтому говорит один из новаторов исторического метода
Огюстэн Тьерри:
   "Удивительна упорная склонность историков не признавать за массой
никакой самостоятельности, никакого творчества. Если какой-нибудь народ
выселяется, ища себе нового места жительства, то наши историографы и поэты
об'ясняют это тем, что какой-нибудь герой решился основать новую империю с
целью прославить свое имя; если возникает какое-нибудь новое государство,
то это об'ясняется инициативой того или другого государя. Народ, граждане
- всегда представляют собою лишь материю, одухотворяемую мыслью отдельных
людей".
   Так говорит новатор исторического метода начала XIX столетия, выражая
свое удивление и даже свое негодование по адресу историков старой школы.
Давая яркую и справедливую оценку прежнему историческому методу,
знаменитый историк упускает из виду, что новый взгляд, им исповедуемый, на
историческую действительность не есть плод гениальной интуиции, а
продиктован движением масс XVII и XVIII столетий.
   Сделанное О. Тьерри в общем и целом справедливое обобщение имеет,
конечно, и свои внушительные исключения. Так, например, история
Пелопонесской войны Фукидида, написанная в течение последней четверти V
столетия до нашего летоисчисления, дает обстоятельную характеристику
социальных отношений, изображенной эпохи. А там, где речь идет о
социальных отношениях, там выступает с естественной необходимостью
значение жизни широких слоев населения.
   Далее, в эпоху упадка античной Греции, когда накопление классовых
противоречий явно выступает наружу, угрожая гибелью
общественно-государственной жизни, Платон (427 - 347 по старому
летосчислению) приходит к общему социологическому выводу, что торговля и
промышленность неминуемо приводят к раздирающим государственный организм
противоположностям общественных слоев населения данного государства.
   Великий идеалист классической древности, создавая новый спасительный, с
его точки зрения, утопический план государственного устройства, взял за
исходную точку разделение труда. Разделение труда является, по мнению
Платона, основой единства и в то же время также и противоречия
государственного целого.
   Государственное управление имеет поэтому своей главной целью руководить
силами, составляющими национальное государство, и держать в равновесии
противоречивые, всегда готовые к борьбе общественные элементы. Государство
в целом Платон рассматривает, как нечто связное, единое целое, сравнивая
его с человеческим организмом.
   Тут же следует отметить, что органическая теория в социологии имеет
свое отчетливо выраженное начало в учении Платона о государстве. Взгляд
великого мыслителя на государственное устройство был большим шагом вперед
на пути к постановке проблемы философии истории. Государство, общество
провозглашается об'ективной внешней силой, управляемой так или иначе
какими-то собственными законами.
   Еще дальше в этом направлении пошел гениальный ученик Платона
Аристотель (384 - 322 по ст. лет.). Аристотель, глубокий мыслитель и в то
же время серьезный и терпеливый исследователь, стремится установить законы
общественной жизни, исходя из конкретно-исторических основ. Абсолютно
совершенных государственных форм управления, как и абсолютно негодных, не
существует. Всякая государственная форма правления вытекает из
определенно-конкретных условий жизни данного народа и им соответствует.
Аристотель становится таким образом на диалектическую точку зрения, но
наиболее замечательным является в учении Аристотеля о государстве деление
общества на классы, главным образом по имущественному признаку, и ясное
понимание того, что борьба политических партий обусловливается социальной
борьбой классов. "Существуют, - говорит Аристотель в "Политике", - во всех
государствах три класса: очень богатые, очень бедные и третий класс,
занимающий среднее положение между ними. И если умеренность и средина
вообще должны быть признаны самым лучшим, то ясно, что среднее
имущественное положение также наилучшее". "Ясно, - заключает Аристотель, -
что наилучшей государственной формой управления является та, которая
покоится на среднем классе, и что только те именно государства способны к
хорошему управлению, в которых средний класс многочисленен или же, по
крайней мере, сильнее одного из них. Ибо во втором случае средний класс,
присоединяясь к одному из двух крайних классов, является решающей силой и
не дает господ