,  язвительные шутки,  неземные
мелодии,  которым он нас учил, уже вызывали не раз подозрения, и многие были
настроены против него,  хотя  пока что  молчали.  Рыжий детина,  деревенский
кузнец, сочтя момент подходящим, зычно, чтобы все услыхали, спросил:
     - Чего ты смеешься?  А ну,  отвечай!  И еще доложи народу, почему ты не
бросил в нее камнем?
     - А ты уверен, что я не бросил в нее камнем?
     - Конечно. Не пробуй вывернуться. Я за тобой следил.
     - Я тоже! Я тоже следил, - присоединились два голоса.
     - Три  свидетеля,  -  сказал Сатана.  -  Кузнец Мюллер,  ткач Пфейфер и
подручный мясника Клейн.  Все трое отъявленные лжецы.  Может быть,  еще есть
свидетели?
     - Это неважно,  есть или нет.  И какого ты мнения о нас, тоже не важно.
Важно,  что три свидетеля налицо.  Докажи,  что ты бросил в нее камень,  или
тебе будет плохо.
     - Да, да! - закричала толпа и сгрудилась вокруг спорящих.
     - А сначала дай ответ на первый вопрос,  -  закричал кузнец. Окрыленный
поддержкой толпы,  он  почувствовал себя молодцом.  -  Говори,  над  чем  ты
смеялся?
     Сатана с учтивой улыбкой ответил:
     - Мне  показалось смешным,  что  трое завзятых трусов бросают камнями в
мертвую женщину, когда сами одной ногой уже ступили в могилу.
     Суеверная толпа ахнула и  подалась назад.  Кузнец,  пытаясь храбриться,
сказал:
     - Вздор! Ты не можешь этого знать.
     - Я знаю наверняка. Я предсказываю людям судьбу, это мое ремесло. Когда
вы трое и кое-кто из других подняли руки,  чтобы бросить в женщину камнем, я
прочитал вашу  судьбу по  линиям на  ладони.  Один умрет ровно через неделю.
Другой сегодня к вечеру.  А третьему осталось жить всего пять минут,  -  вот
вам башенные часы.
     Слова Сатаны произвели глубокое впечатление.  Все,  как  один,  подняли
побледневшие лица к  часам.  Мясник и ткач сразу обмякли,  словно пораженные
тяжким недугом, но кузнец взял себя в руки и сказал угрожающе:
     - Сейчас мы проверим одно из твоих трех предсказаний. Если оно окажется
ложным, ты не проживешь и минуты, голубчик ты мой. Это я тебе говорю.
     Все молчали и  следили в  торжественной тишине за  движением стрелки на
башне.  Когда на часах прошло четыре с половиной минуты, кузнец вдруг охнул,
схватился за сердце и  с криком:  "Пустите!  Дышать нечем!" -  стал валиться
ничком.  Окружающие отступили назад, никто не помог ему, и он рухнул мертвым
на землю.  Люди уставились на кузнеца, потом на Сатану, потом друг на друга.
Губы у  них шевелились,  но  никто не мог промолвить ни слова.  Тогда Сатана
сказал:
     - Три человека уже заявили,  что я  не бросал в  женщину камнем.  Может
быть, найдутся еще свидетели? Я обожду.
     Эти слова вызвали панику.  Сатане никто не ответил,  но многие в  злобе
принялись попрекать друг друга.
     - Это ты сказал, что он не бросил в женщину камнем!
     - Лжешь, я заставлю тебя признать, что ты лжешь, - раздавалось в ответ.
     Толпа  заревела,  началась  всеобщая свалка,  каждый  тузил  соседа,  а
посреди висел труп повешенной ими  женщины,  равнодушный теперь ко  всему на
свете. Она покончила с этим миром, ее страдания были уже позади.
     Мы с Сатаной пошли прочь. Мне было не по себе, и меня мучила мысль, что
хотя он и говорил,  будто смеется над ними, но на самом деле смеялся он надо
мной.
     Снова захохотав, он сказал:
     - Ты прав, я смеялся над тобой, Теодор. Из страха, что на тебя донесут,
ты бросил в  женщину камнем,  когда вся душа твоя была против.  Но я смеялся
над ними тоже.
     - Почему?
     - Потому что они испытывали то же, что ты.
     - Как же так?
     - Если хочешь знать, из шестидесяти восьми человек, которые там стояли,
шестидесяти двум так  же  не  хотелось бросать в  эту женщину камнем,  как и
тебе.
     - Неужели?
     - Будь уверен,  что  это  так!  Я  хорошо изучил людей.  Они -  овечьей
породы.  Они  всегда готовы уступить меньшинству.  Лишь  в  самых редких,  в
редчайших  случаях  большинству  удается  изъявить  свою  волю.   Обычно  же
большинство приносит в  жертву и  чувства свои  и  убеждения,  чтобы угодить
горлодерам.  Иногда горлодеры правы,  иногда нет,  для  толпы это  не  имеет
большого значения, - она подчиняется и в том и в другом случае. Люди - дикие
или цивилизованные,  все равно -  добры по своей натуре и не хотят причинять
боль другим,  но в  присутствии агрессивного и безжалостного меньшинства они
не смеют в  этом признаться.  Призадумайся на минуту.  Добрый в душе человек
шпионит за  другим человеком,  таким  же,  как  он,  чтобы  толкнуть его  на
поступок, который обоим гадок. Мне достоверно известно, что девяносто девять
из каждых ста человек были решительно против убийства ведьм, когда много лет
назад кучка святош затеяла это безумие.  Я  утверждаю,  что и сейчас,  после
того,  как суеверия вбивались столетиями в голову, не более чем один человек
из  двадцати в  них  действительно верит.  И  тем  не  менее каждый кричит о
злокозненных  ведьмах  и  каждый  требует,  чтобы  их  убивали.  Но  однажды
поднимется горстка людей,  которая сумеет перекричать остальных, может быть,
это  будет  даже  один  человек,  храбрец  со  здоровой  глоткой  и  твердой
решимостью,  -  и не пройдет недели,  как овцы все повернут за ним и вековой
охоте на  ведьм наступит конец.  Случилось же  так за последние десять лет в
маленькой стране, называемой Новая Англия{431}.
     Монархи,  аристократические правления и  религии основывают свою власть
на  этом коренном недостатке людей.  Суть его в  том,  что человек не  верит
другим людям,  но,  трепеща за свое благоденствие и свою жизнь,  делает все,
чтобы подладиться к ним.
     Монархи,   аристократические  правления  и   религии  будут  и   впредь
процветать,  а вы будете под ярмом,  оскорбленные и униженные, потому что вы
рабы  меньшинства и  хотите оставаться рабами.  Не  было  и  не  будет такой
страны,  где большинство было бы действительно предано монарху, вельможе или
священнику!
     Меня возмутило,  что Сатана сравнивает человеческий род с  овцами,  и я
прямо сказал об этом.
     - И тем не менее это так,  ягненочек мой, - возразил Сатана. - Погляди,
как людей заставляют идти на войну, и ты убедишься, что они истинные бараны.
     - Но почему же?
     - Еще  не  было  случая,  чтобы  тот,  кто  начинает войну,  действовал
справедливо и  честно.  Вот я гляжу на миллион лет вперед и вижу только пять
или шесть исключений из этого правила. Обычно же дело происходит вот так:
     Горстка крикунов хочет войны. Церковь для видимости пока еще возражает,
воровато  оглядываясь по  сторонам.  Народ,  неповоротливая,  туго  думающая
громадина,  протрет заспанные глаза и  спросит недоуменно:  "К  чему мне эта
война?"  -  потом скажет,  от души негодуя:  "Не нужно этой несправедливой и
бесчестной войны!" Горстка крикунов удвоит свои усилия.  Несколько приличных
людей станут с  трибуны и  с печатных страниц приводить доводы против войны.
Сначала их будут слушать,  им будут рукоплескать.  Но это продлится недолго.
Противники  перекричат  их,   они   потеряют  свою  популярность,   ряды  их
приверженцев поредеют.  Затем мы  увидим прелюбопытное зрелище:  ораторы под
градом  камней  сбегают  с  трибуны,  озверелые орды  людей  (которые втайне
по-прежнему против  войны,  но  уже  никому не  посмеют в  этом  признаться)
удушают свободу слова.  И  вот  вся  страна вместе с  церковью издает боевой
клич,  кричит что есть духу до хрипоты и линчует честных людей,  поднимающих
голос протеста.  Вот  уже стихли и  их  голоса.  Теперь государственные мужи
измышляют фальшивые доводы и возлагают ответственность на страну, на которую
сами напали.  И каждый,  ликуя в душе, что ему дают снова шанс почувствовать
себя  порядочным человеком,  прилежно твердит эти  доводы и  спешит заткнуть
уши, услышав хоть единое слово критики. Мало-помалу он сумеет увериться, что
его страна ведет справедливый и честный бой,  и,  надув таким образом самого
себя,   вознесет  благодарственную  молитву  всевышнему  и  обретет  наконец
душевный покой.
     - Но народы ведь станут цивилизованнее, Сатана.
     Он,  конечно,  захохотал.  Слово "цивилизация" он  не  мог  слышать без
смеха. Он сказал, что на его памяти тринадцать цивилизаций возникли, росли и
снова пришли к дикарству, причем три из них были выше всего, что наблюдалось
в былом и предстоит еще в будущем, - и все они были лживы и тираничны.
     - Через двести лет,  -  сказал он,  - христианская цивилизация придет к
апогею. Но христианнейшие монархи останутся конокрадами. Это ли не прогресс!
Англия станет могучей державой,  добьется почетного имени, но потом потеряет
его  в  грязной  войне;  выйдет  запятнанной  и  зловонной.  Угождая  дюжине
богачей-аферистов,   Англия   развяжет  конфликт  с   фермерами{433},   тоже
христианами,  пошлет против их деревень могучую армию, сокрушит их, захватит
их  земли.  Она  будет  шумно кичиться своим торжеством,  но  в  душе  будет
чувствовать,  сколь она опозорена; и флаг ее, символ свободы и чести, станет
флагом пиратов.
     - Сатана,  -  сказал я,  - этого не случилось бы с Англией, если бы она
исповедывала истинную религию.
     - А,  ту прелесть,  которую вы исповедуете у себя в Австрии.  Я слышал,
мой дядя хочет ввести ее у себя во владениях.
     - Сатана, - сказал я, - это осквернило бы нашу религию.
     В  знак  насмешливого сомнения он  чуточку оттянул пальцем край нижнего
века.


        "ГЛАВА X"

     Дни шли за днями.  Сатана не являлся.  Без него жизнь текла уныло. Отец
Адольф разгуливал по  деревне,  пренебрегая общественным мнением.  Время  от
времени какой-нибудь ненавистник волшбы,  надежно укрывшись, запускал в него
камнем.   Маргет   переживала  благодатную  перемену   под   влиянием   двух
обстоятельств. Во-первых, Сатана, который был к ней вполне равнодушен, после
двух-трех визитов перестал бывать у  них в доме.  Это задело ее гордость,  и
она  решила  забыть  его.  Во-вторых,  после  того,  как  Урсула сообщила ей
несколько раз,  что  Вильгельм Мейдлинг стал  вести беспутную жизнь,  Маргет
поняла, что повинна в этом сама, что он ревнует ее к Сатане, и почувствовала
раскаяние.  То и другое пошло Маргет на пользу: интерес ее к Сатане ослабел,
а  интерес  к  Вильгельму Мейдлингу столь  же  неуклонно усилился.  Если  бы
Вильгельму удалось взять  себя  в  руки  и  добиться вновь уважения в  нашей
деревне, это привело бы к решительному перелому в его отношениях с Маргет.
     Вскоре  такой  случай  представился.  Маргет  послала  за  Мейдлингом и
просила его принять на себя защиту ее дяди в  предстоящем судебном процессе.
Вильгельм был чрезвычайно горд полученным поручением,  бросил пить и усердно
принялся  готовить  защиту.   По   правде   говоря,   усердие  заменяло  ему
уверенность,  потому что  шансов на  выигрыш дела почти не  было.  Вильгельм
часто вызывал меня и Сеппи к себе в контору и тщательно обсуждал с нами наше
свидетельство, стараясь разыскать в груде словесной мякины полновесные зерна
истины.
     Ах,  куда же пропал Сатана?  Я не переставал думать о нем ни на минуту.
Он  нашел бы способ,  как выиграть дело.  Раз он предсказал,  что дело будет
выиграно,  значит,  ему известно и как это сделать.  Но дни шли за днями,  а
Сатаны не было.  Я,  конечно,  не сомневался,  что дело будет в конце концов
выиграно и что отец Питер счастливо проживет остаток своей жизни. Раз Сатана
обещал,  это исполнится.  Но на душе у меня было бы много спокойнее, если бы
он  явился и  точно сказал,  что  всем  нам  нужно делать.  Если отцу Питеру
действительно суждена счастливая жизнь, то ждать было больше нельзя. Со всех
сторон говорили,  что  тюрьма и  позор  совсем извели старика,  и  если  это
продолжится, он быстро умрет с горя.
     Наконец  настал  день  суда.  Народ  стекался со  всех  сторон.  К  нам
съехались люди из  отдаленных мест,  чтобы послушать,  как будут судить отца
Питера.  В  зале  собрались все,  кроме него.  Он  был  слишком слаб,  чтобы
присутствовать на  суде.  Маргет  пришла,  она  была  молодцом  и  старалась
поддерживать в  себе  надежду и  бодрость.  Деньги тоже присутствовали.  Они
лежали высыпанные из  мешка на стол,  и  те,  кому разрешалось по должности,
глазели на них и любовно перебирали монеты руками.
     На свидетельской скамье появился отец Адольф.
     Вопрос. Вы утверждаете, что деньги ваши?
     Ответ. Да.
     Вопрос. Как они вам достались?
     Ответ.   Я   нашел  кошелек  с  деньгами  на  дороге,   возвращаясь  из
путешествия.
     Вопрос. Когда это было?
     Ответ. Два с лишним года тому назад.
     Вопрос. Как вы поступили с находкой?
     Ответ.  Я взял деньги с собой и спрятал их в тайнике, в своем кабинете,
рассчитывая, что в дальнейшем найдется владелец.
     Вопрос. Что вы сделали, чтобы отыскать владельца?
     Ответ.  В  продолжение нескольких месяцев я производил розыски,  но без
успеха.
     Вопрос. Что вы тогда предприняли?
     Ответ.  Я решил, что дальше искать бесполезно, и думал пожертвовать эти
деньги на новый приют для подкидышей при здешнем женском монастыре.  Я вынул
кошель из тайника и начал считать деньги, чтобы проверить, в целости ли они.
В эту минуту...
     Вопрос. Почему вы запнулись? Дальше.
     Ответ.  Мне тяжело вспоминать об этом.  Когда я закончил подсчет и стал
укладывать деньги обратно,  то  заметил,  что у  меня за  плечами стоит отец
Питер.
     Кто-то  в   зале  пробормотал:   "Слушайте,   слушайте!"   Но  в  ответ
послышалось: "Да это же лгун!"
     Вопрос. Вы были встревожены?
     Ответ.  Нет,  в ту минуту не был.  Отец Питер и ранее захаживал,  чтобы
попросить помощи. Он нуждался в то время.
     Маргет вспыхнула,  услышав эту  бесстыдную ложь,  будто ее  дядя  ходил
просить  милостыни.  Она  хотела  что-то  сказать,  но  сдержалась вовремя и
промолчала.
     Вопрос. Что было дальше?
     Ответ.  Поразмыслив, я все же раздумал отдавать эти деньги на приют для
подкидышей и  решил,  что буду искать владельца еще в течение года.  Узнав о
находке отца Питера,  я  за него порадовался,  и только.  Не возникло у меня
никаких подозрений и через два-три дня,  когда мои деньги исчезли.  Но потом
обнаружились три  весьма подозрительных совпадения,  связавших мою пропажу с
находкой отца Питера.
     Вопрос. Какие же совпадения?
     Ответ.  Отец Питер нашел свои деньги на тропинке,  я -  на дороге. Отец
Питер нашел золотые дукаты.  Я  -  тоже.  Отец  Питер нашел тысячу сто  семь
дукатов, в точности ту же сумму и я.
     На  этом  отец  Адольф закончил свои  показания.  Было видно,  что  они
произвели на судей сильное действие.
     Задав несколько вопросов священнику,  Вильгельм Мейдлинг вызвал меня  и
Сеппи и  попросил рассказать суду,  как  было  дело.  Публика в  зале  стала
посмеиваться,  и мы оробели.  Нам и без того было не по себе - мы-то видели,
что Вильгельм чувствует себя неуверенно.  Он старался,  как мог, бедняга, но
обстоятельства складывались против  него.  Даже  при  самом  добром  желании
публика в зале суда никак не могла стать на его сторону.
     Допустим,  что  показания отца  Адольфа,  учитывая его  всем  известную
лживость,  не вселили в судей и публику полной веры,  но ведь и рассказ отца
Питера тоже мог показаться чистейшей сказкой!  Мы совсем приуныли.  Когда же
адвокат,  приглашенный отцом  Адольфом,  заявил,  что  не  станет нас  вовсе
допрашивать,  что  наши показания и  так непрочны и  было бы  невеликодушным
предъявлять к ним излишние требования, все в зале заулыбались, и нам с Сеппи
стало окончательно не по себе.  После этого заявления он выступил с  краткой
язвительной речью, высмеял наш рассказ, назвал его детской выдумкой, нелепой
и  вздорной с  первого и  до  последнего слова,  и  под  конец так рассмешил
публику,  что все хохотали до  колик.  Бедная Маргет не в  силах была больше
храбриться и залилась слезами. Мне было жаль ее от души.
     Но вот я  поднял голову и почувствовал,  как в меня вливается бодрость.
Рядом с Вильгельмом стоял Сатана!  Контраст был разительный.  Вильгельм -  с
понуренной головой,  в отчаянии.  Сатана -  уверенный,  полный энергии. Мы с
Сеппи воспрянули духом.  Сейчас он выступит с  речью и убедит суд и публику,
что черное -  это белое,  а белое - черное, - словом, сделает, что пожелает.
Мы обернулись в  зал поглядеть,  какое он произвел на них впечатление,  ведь
Сатана был очень красив,  красив ослепительно.  Но никто,  казалось,  его не
заметил. Мы поняли, что он явился невидимым.
     Адвокат отца  Адольфа как  раз  кончал свою речь.  Когда он  произносил
последнюю фразу,  Сатана стал воплощаться в Вильгельма. Он растворился в нем
и  исчез.   Вильгельма  трудно  было  узнать  -  в  его  глазах  засветилась
неукротимая энергия Сатаны.
     Адвокат  закончил речь  на  патетической ноте.  Торжественно указуя  на
деньги, он заявил:
     - Страсть к  золоту лежит в основе всякого зла.  Вот оно перед нами,  -
древнейший из  соблазнителей!  Оно блещет позорным румянцем,  чванится новой
победой -  бесчестием священнослужителя и двух его юных сообщников.  Если бы
деньги имели дар речи,  то,  наверно, сказали бы нам, что из всех одержанных
ими  побед  еще  не  было  ни  одной,  столь  прискорбной  и  ужасающей  для
человечества.
     Он сел на место. Вильгельм поднялся и спросил:
     - Из показаний истца я заключаю,  что он нашел деньги два с лишним года
тому назад.  Правильно ли я понял ваши слова,  сударь?  Если нет,  поправьте
меня.
     Отец Адольф сказал, что его слова поняты правильно.
     - Деньги оставались во  владении истца вплоть до указанного им дня,  то
есть до  последнего дня истекшего года.  Если я  неправильно понял,  сударь,
поправьте меня.
     Отец   Адольф  кивком  подтвердил  слова  Мейдлинга.   Тогда  Вильгельм
повернулся к председателю суда и спросил:
     - Если я  представлю суду доказательства,  что  лежащие здесь деньги не
те,  о которых сообщил истец, - согласится ли суд, что истец не имеет на них
никакого права?
     - Разумеется.  Но вы нарушаете нормальный ход разбирательства.  Если вы
располагали  свидетельством  подобного  рода,   вы  обязаны  были  известить
своевременно суд, в установленном законом порядке вызвать свидетеля и...
     Председатель суда  прервал  свою  речь  и  стал  совещаться  с  другими
судьями.  Адвокат отца Адольфа живо вскочил с  места и заявил протест против
вызова новых свидетелей,  когда слушание дела уже  подходит к  концу.  Судьи
признали его протест обоснованным и вынесли соответствующее решение.
     - Я не прошу о вызове новых свидетелей,  -  возразил Вильгельм.  -  Мой
свидетель уже принимал участие в  судебном следствии.  Я имею в виду золотые
монеты.
     - Золотые монеты? Какое свидетельство могут дать золотые монеты?
     - Они могут сказать,  что они вовсе не те монеты, которые находились во
владении отца Адольфа,  они могут сказать,  что в  декабре прошлого года они
еще не появились на свет. Не забудьте, что на них обозначен год выпуска.
     Более   верное   доказательство   трудно   было   придумать.    Публика
заволновалась.  Судья и  защитник отца Адольфа брали монеты одну за другой и
потом опускали на  место с  криками изумления.  Все восхваляли Вильгельма за
то,  что  ему пришла в  голову такая блестящая мысль.  Наконец судья призвал
всех к порядку и объявил:
     - Все монеты,  за вычетом четырех, отчеканены в этом году. Суд выражает
сочувствие  обвиняемому.   Суд  глубоко  сожалеет,  что  обвиняемый,  будучи
совершенно невинным,  в силу несчастного стечения обстоятельств был заключен
в темницу, опозорен и предан суду.
     Таким  образом выяснилось,  что  деньги все  же  имеют дар  речи,  хотя
защитник отца Адольфа и выразил в этом сомнение.  Суд удалился, и почти все,
кто был в зале, направились к Маргет, чтобы поздравить ее и крепко пожать ей
руку,  а  затем и  к  Вильгельму,  чтобы пожать ему  тоже  руку  и  выразить
восхищение ег