Лев Вершинин. Первый год Республики

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Хроники неправильного завтра". М., "Аргус", 1996.
   OCъ & spellcheck by HarryFan, 15 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   Хроника неслучившейся кампании


                                  Одессе - моему городу
                                  и России - моей стране
                                  с абсолютной верой в то,
                                  что никакая ночь не приходит навсегда...



   1816  год.  В  Российской  империи  возникает  первое  тайное  общество
дворян-конституционалистов - "Союз благоденствия".
   1818 год. "Союз благоденствия" преобразован в "Союз спасения"  -  более
мощную и многочисленную организацию, поставившую  вопрос  о  необходимости
вооруженного восстания.
   1823-1824  годы.  Формируются  Северное  и  Южное   общества,   активно
готовящиеся к армейской революции и утверждению конституционного строя.
   1825  год,  сентябрь.  К  Южному   обществу   присоединяется   общество
Соединенных  Славян  -  организация  младших  офицеров   полукрестьянского
происхождения.
   19 ноября. В Таганроге скоропостижно  умирает  император  Александр  I,
завещав престол младшему брату Николаю с согласия второго по  старшинству,
Константина.
   25 ноября. Петербург извещен о смерти императора. Не найдя поддержки  у
гвардии и  Сената,  Николай  Павлович  присягает  Константину,  наместнику
Царства Польского.
   6 декабря. Категорическое отречение  Константина  от  престола.  Начало
междуцарствия.
   14 декабря. Вооруженное  восстание  конституционалистов  в  Петербурге.
Подавлено с помощью артиллерии.
   Середина декабря. По доносам предателей и  показаниям  пленных  северян
начинаются аресты членов Южного общества.
   31 декабря. Молодые  офицеры  -  "соединенные  славяне"  -  освобождают
из-под ареста подполковника Сергея Муравьева-Апостола. Черниговский полк в
селе Трилесы (Украина) выступает "за Константина и Конституцию".
   1826 год. 1-2 января. Черниговский  полк  движется  на  Белую  Церковь,
надеясь  соединиться  с  ахтырскими  гусарами  и  конными  артиллеристами,
командиры которых состоят в Южном обществе.
   3 января, раннее утро
   Ахтырские гусары и конные --- Ахтырские гусары и конные
   артиллеристы, не поддержав -- артиллеристы присоединяются
   черниговцев, наносят им ----- к восставшему полку у
   поражение близ Ковалевки... - Ковалевки...
   4 января
   Пленные черниговцы ---------- Армия конституционалистов
   доставлены в Белую Церковь -- занимает Белую Церковь.
   Далее:
   смотри учебники истории ------- ?



        ОТ АВТОРА

   Коротко об®яснюсь.
   Очевидно заранее: так не было! - воскликнет  некто,  прочитав  повесть;
так не могло  быть!  -  добавит  другой.  Согласимся:  так  не  было.  Все
случилось иначе, и люди, мною оживленные, не таковы были, какими описаны.
   Однако! отчего ж такое мненье, что и быть не могло? История не  пишется
в сослагательном наклонении, да; но и то верно, что каждый миг жизни, едва
лишь миновав, уже История. Каждый шаг мог быть иным и -  соответственно  -
влек бы иные последствия.
   Поэтому отвергаю злословье придир; ведь есть же в тугом узле событий, и
дел,  и  чаяний,  и  судеб  людских   нечто,   воспрещающее,   сказать   с
уверенностью: вот свершившееся; иначе же - никак!
   Было. Не было. Могло ли быть? Кто ответит...
   И еще. Есть в российской душе некое свойство, заставляющее  ее  терпеть
даже и невыносимое. Но порой - в не  самый  хмурый  день  накатится  нечто
неясное, и - взрыв! вспышка! с болью, с кровью на выдохе! уж не думая ни о
следствиях, ни о смысле, ни даже и о жизни самой...
   Тогда - вперед! В стенку лбом,  лицом  в  грязь,  давя,  оскальзываясь,
вновь вставая и вновь! - лишь бы не покориться... и уж не  понять  самому:
зачем? для чего? а все та же мысль, и только она: не уступить!
   И лишь после, когда  совсем  иссякнут  силы,  оглянешься!  -  а  кругом
пепелище, и вороний грай, и кровь стынет; тогда только, будто  с  похмелья
проснувшись, спросишь себя: к чему?!
   Но не будет ответа.
   Впрочем, несообразность сия не одной лишь России свойственна...



        ПРОЛОГ: 1826 ГОД, ИЮЛЬ

   Фельд®егерь спал, глядя на императора.
   Плечи развернуты, руки по швам, каблуки сдвинуты, глаза выкачены - и  в
них абсолютная, ослепительно прозрачная пустота. Император  понял  это  за
миг до гневной вспышки, а сумев понять, осознал и то, что темные лосины  -
отнюдь не дань варшавской моде, а просто вычернены грязью по самый пояс.
   И обмяк.
   - Подпоручик!
   Ни звука в ответ.
   - Подпоручик!
   То же: преданно сияющие  пустые  глаза.  И  ведь  даже  не  покачнется,
стервец...
   - Эскадрон, марш!
   Сморгнул, мгновенно подобрался, став ростом ниже, схватился за пояс, за
рукоять сабли; тут же опомнился, щелкнул каблуками.
   - От Его Императорского Высочества Цесаревича Константина Павловича Его
Императорскому Величеству в собственные руки!
   Выхватил из ташки засургученный пакет.
   Протянул.
   Замер, теперь уже пошатываясь.
   Николай Павлович, не стерпев, выхватил депешу  излишне  резко.  Вскрыл.
Цифирь... Обернувшись, передал Бенкендорфу. Уже  и  того  хватило,  что  в
левом верхнем углу  означен  алый  осьмиконечный  крест;  так  с  Костькой
уговорено:  ежели  вести  добрые,  чтоб  не  мучиться   ожиданием,   крест
православный, ежели худые - папский, о двух перекладинах. Доныне  истинных
крестов не бывало.
   - Давно ль из Варшавы, подпоручик?
   - Отбыл утром пятого дня, Ваше Величество!
   Услышанному  не  поверилось.  Ведь  это   ж   быстрей   обычной   почты
фельд®егерской! - да еще и коней меняя где попадется, и тракты минуя, чтоб
раз®ездам польским в лапы не угодить, да, верно, и  без  роздыху  вовсе...
чудо!
   - Как же сумел свершить такое, поручик?
   - Скакал, Ваше Величество!
   Император усмехнулся.
   - И что ж, быстро скакал?
   - Не знаю. Ваше Величество!
   Понятное дело, где уж тут знать...
   - А что в Варшаве?
   - Не могу знать,  Ваше  Величество...  однако  из  города  был  выпущен
открыто, по пред®явлении пропуска от Его Императорского Высочества!
   Еще хотелось расспрашивать, но -  усовестился.  Спросил  с  непривычной
мягкостью:
   - Отдохнуть не желаешь, поручик?
   - Никак нет, Ваше Величество...
   - Тогда ступай, братец. Проводят тебя... - и  едва  успел  отшатнуться:
фельд®егерь, вздохнув освобожденно, устремился прямо  на  государя,  лицом
вниз; глухо, словно тряпичная  кукла,  ударился  об  пол  и  захрапел.  По
паркету из разбитого носа потекла тонкая алая струйка.
   Николай Павлович обернулся.
   - Быстро! Поднять, отнести в кордегардию (сам на себя досадовал:  зачем
не удержал?)... или нет, здесь устройте. Имя выяснить и доложить!
   Спящего, всего уж - от волос до  шеи  -  измазанного  юшкой  и  все  же
улыбающегося блаженно, подняли; бережно унесли.
   Император вернулся  к  столу.  Отодвинул  лишнее,  оставив  лишь  чашку
крепчайшего кофию;  никогда  не  баловался,  но  вот!  -  пристрастился  в
последнее время, уж и не может без турского зелья.
   Что же в Варшаве? - сие  не  давало  покоя,  но  знал:  менее  получаса
цифирный кабинет не провозится; Александр Христофорыч, точности ради, ввел
двойную проверку расшифровки. Позже, чем следует, не придет...  В  который
раз  поблагодарил  Господа,  что  даровал   ему   в   труднейшие   времена
Бенкендорфа. Прочие - шаркуны либо бездари, хоть и преданные без лести;  а
которые с умом  и  честью,  так  те  подозрительны  излишней  близостью  с
карбонариями квасными, хоть и не уличить потатчиков...
   Вчера  лишь  отлегло  немного  от  сердца:  пришли  вести   из   Руссы;
успокоились поселяне. Уплатил за то отставкою и  опалой  графа  Аракчеева;
впрочем, послал графу перед убытием в  именье  табакерку  с  бриллиантовым
вензелем. Русса, Русса... хоть этою занозою меньше; ныне главное -  Польша
и Юг. Особо  -  Юг!  И  то  счастие,  что  в  Петербурге  не  вышла  затея
искариотская.
   Не вышла! - себя не сдержав, ударил кулаком по столу;  фарфор  звякнул,
кофий плеснулся, замочив депешу рязанского губернатора. Отчетливо,  словно
наяву, привиделось ненавистное лицо Пестеля; "Одно лишь  отречение  спасет
вас, гражданин Романов!" - так и сказал, мерзавец. А что, полковник? -  не
встать тебе с Голодая [Голодай - остров в  Петербурге,  место  захоронения
казненных декабристов], не  замутить  воду;  и  не  я  судил  вас,  не  я!
гражданин Романов простил враги своя, как подобает христианину;  император
же миловать не смел. А судил Сенат; по вашему же мнению, нет власти высшей
в Империи...
   Взяв замоченную депешу, перечел, держа на весу.
   Отрадно! вот и в Рязани волнения попритихли; равно и в  Калуге;  а  под
Москвою еще в мае... и на Волге так и не занялось, хотя боялся, боялся.  И
то сказать: покоя не знал, рассылал посулы  для  зачтенья  на  миру;  попы
перед мужиками юродствовали, угомоняли именем Господа.
   Уговорили! Злодеи же южные, к чести их, пропагаторов  по  губерниям  не
послали. Впрочем, откуда у Иуд  _честь_?!  -  побоялись,  всего  и  делов,
повторенья Пугачевщины; рассудили: поднимется чернь,  так  первыми  их  же
папенькам в именьях гореть...
   В дверь кашлянули.
   - Государь?..
   - Александр Христофорович? Прошу, прошу...
   На длинноватом розовом лице  Бенкендорфа  -  торжество,  депешу  несет,
будто знамя при Фер-Шампенуазе. И глаза хитрые-хитрые, редкостно  лукавые,
непозволительно веселые.
   Сердце оборвалось  в  предчувствии  хорошего;  к  скверному  привыкнуть
успел.
   - Что?!
   - Его Императорское Высочество Государь Цесаревич...
   - Ну же?!
   - ...наместник Царства Польского Константин Пав...
   - Прекратите, Бенкендорф!
   Вмиг посерьезнел. Не глаза - льдинки.  И  вот  уже  подает  с  поклоном
белый, четко исписанный лист.
   Пробежал наскоро. Захлебнулся. Еще раз! нет, плывут буквы. Свернул лист
трубочкой;  не  выпуская,  встал,  обошел   стол,   посмотрел   Александру
Христофорычу в лицо.
   - Та-ак... та-а-а-ак... Вот, значит, как...
   Помолчал.
   Внезапно, будто это сейчас всего важней, распорядился:
   - Поручику, депешу доставившему, об®явите мое благоволение да табакерку
пошлите с вензелем.
   Махнул рукой бесшабашно.
   - Да двести червонцев на поправку здоровья!
   Подмигнул Бенкендорфу.
   - Да поздравьте с чином штабс-капитанским!
   Прямой остзейский нос любимца слегка сморщился в иронии.
   - А может, и в гвардию заодно?
   - Отнюдь, Александр Христофорыч, отнюдь, - хмыкнул государь,  -  Россия
не простит, коль заберу такого орла из службы почтовой. Ведь как скачет...
Но к делу! Присядь.
   Чтоб обсудить все, достало менее получаса.
   Инструкции согласовав, скорым шагом ушел  Бенкендорф.  Император  же  -
вновь за кофий; волшебен напиток, хотя, сказывают, в большой  мере  отнюдь
не полезен. Ну да пусть его! один раз живем. Господь не выдаст...
   Не замечая того, покачивался взад-вперед. Отучал себя  издавна  от  сей
привычки дурной, бабы Кати, покойницы, наследства, и отучил  было,  а  тут
снова вернулась.
   Размышлял сосредоточенно о Польше.
   Ах, Польша, Польша, боль головная,  покойным  Сашею  завещанная!  Сколь
волка ни корми, а вышло - все на Рим оглядывается; лишь полыхнуло на  Юге,
так  и  Варшава  заплясала;  вишь  ты,   сейм!..   шляхта   голоштанная...
детронизацию [детронизация - лишение  престола]  выдумали.  Сорвалось!  Но
ведь могли же, могли! если б не гуляли до самого апреля, вполне  б  задору
хватило не до Москвы, так до Питера, да еще если б с южными Иудами в союзе
стакнулись...
   Впрочем, нет. Сего - не могли. То и спасло.
   Подсчитывал. Снова размышлял, перебирая формуляры.
   ...Дибича все же пока не трогать,  нужен  Дибич  на  польском  кордоне,
пусть под Гродно стоит, ляхам мозги прочищает; это у барона ладно  выходит
- пугать, не воюя.
   Тогда на Юг кого? Паскевича, больше некому. Не Ермолова же.
   Ладно.
   В Берлин и Вену не забыть нынче же  благодарность  отписать;  к  самому
времени полячишек пугнули новым разделом. Опамятали сеймик.
   Еще раз - вполне спокойно уж - прочел письмо.
   Костьке ответить немедля!
   Ухмыльнулся. Ишь, круль польский...
   Пускай; главное, из  избы  добро  не  ушло.  Круль  так  круль.  А  там
посмотрим...



        1. ГЕНЕРАЛ

   ...И никак не понять было:  сентябрь  ли  это?  Волглый,  пронизывающий
ветер, завывая, гнал низко над степью тяжелые  иссиня-черные  тучи,  грязь
чмокала под сапогами, и, насквозь пропитанная колючей водяной пылью, липла
к телу омерзительно влажная ткань сорочки.
   Генерал Бестужев-Рюмин, козырьком приложив ладонь ко лбу, вглядывался в
полумглу, пытаясь хоть что-нибудь если и не увидеть, так  на  худой  конец
хотя б угадать там, в  сизой  круговерти  взбаламученного  ветром  тумана.
Свитские, негромко переговариваясь, сгрудились поодаль. Чуть ближе иных  -
доверенные,   друзья-товарищи:   Щепилло,    тезка    ненаглядный,    Ваня
Горбачевский, Ипполит, брат меньшой самого Верховного,  милый  друг,  душа
золотая;  в  шепоте  не  участвовали  -  следили,  не  махнет   ли   рукой
командующий, подзывая.
   Шутки кончились. В липкой грязи и клочьях тумана  утонул  Катеринослав,
наскоро и, по сути, вовсе ненадежно обложенный  частями  Восьмой  дивизии,
верней сказать, тем, что от Восьмой осталось. "Больше  не  дам,  -  сказал
Верховный. - Не могу, Мишель. Но ты уж расстарайся. Иначе  конец".  Так  и
есть; не дал ни плутонга [плутонг - взвод] сверх росписи, разве что татары
днесь подошли, тысячи с три, так это ж разве можно в счет принять?
   А ведь и не думалось еще год назад, что,  едва  родившись,  окажется  в
подобной петле Республика. Задним умом  ясно:  иначе  и  выйти  не  могло.
Крепок задний ум - а сердце никак не соглашается признать! Ведь  шляхту-то
отбили, да как еще отбили - с шумом, с треском; до самой Варшавы  катились
ляхи без огляду, без просыпу, от Сухиновской мужицкой  бригады;  зря,  что
ли, молчат ныне? - никак не зря: все не очухались после Брацлава.
   И что же? Мазурки заглохли, а - глядишь! - на  севере  туча  собралась:
вот-вот Паскевич стронется, а кто воевать с ним станет? Татарва,  что  ли?
Так из-за той татарвы донцы  Николаше  поддались,  слышно,  уж  и  присягу
принесли, только и жди теперь - пойдут с востока шашками месить... говорил
ведь Верховному: окружить тот Бахчисарай клятый, едва  метушню  мартовскую
муллы затеяли - да и в картечь! Никак; все народы,  ответил,  едина  суть.
Сами, считай, хана сего и вырастили...
   Все не беда; иное горе горше прочих:  с  кем  в  поле  встать  супротив
Паскевича? Ладно, ахтырцы, это хорошо, они и есть ахтырцы,  не  выдадут...
так сколько ж их осталось? Ну александрийцы еще... а более ничего  ведь  и
нет,  разве  конвойная  сотня.  И  неоткуда  сикурсу  [сикурс  -   помощь,
подкрепление] ждать; не снять Верховному ни с запада, ни с востока,  ни  с
севера тем паче и единого солдатика; самому справляться следует.  И  добро
бы еще армия регулярная противустояла, так нет же: хамы, быдло  разбойное,
воевать не умеющее...
   Отчего ж? - сам себя оборвал  бешено.  Еще  как  умеющее!  Сами,  вишь,
набрали, ружьишки раздали, строю выучили, сами! - себе же на  голову!  Ах,
как же гарцевал Ванька Сухинов перед своей Первой Мужицкой, как красовался
папахою - освободитель! Стенька Разин со княжною! И  вроде  пошло,  пошло:
обернулся, словно в сказке, серый хам солдатом, в боях вырос, уж  и  ленты
на  знамя  получила  бригада  за  Брацлав,   уж   подумывали   в   дивизию
развернуть... и что ж? Скверен Брут, из Агафона  вылепленный.  Где  теперь
Ванька Сухинов? какими ветрами косточки его по степи носит?
   Хотя - и то  сказать:  кто  ж  думал,  что  святое  дело  гайдаматчиной
откликнется?
   ...Скопища Кармалюки растеклись по степи, разбухли, змеями проползли по
буеракам от самых подольских холмов и аж сюда, к самому Днепру-батюшке,  и
ушла Первая Мужицкая к хамскому гетьману [гетьман  (гетман)  -  казачий  и
гайдамацкий атаман (укр.)], почитай, вся; ныне не только с севера, а  куда
взгляд ни кинь - фронт, лютый фронт, с татарвою-вороньем вокруг. Что ж!  -
не Европия, не Бонапартьево воинство; пощады не жди, сам о милости забудь.
И  не  на  что  пенять,   коль   уж   располыхалась   гверилья...   [малая
(партизанская) война (исп.)]
   На осунувшемся, желтом (а  всего  лишь  год  тому  детски-пухлом)  лице
дернулась колючая щетинка усов. Вспомнилось вдруг: давешние  споры...  ах,
Гишпания! ах, Риего! маршем пройдем по  Малороссии,  аки  они  с  Квирогою
[Риего, Квирога - офицеры, вожди Испанской  революции  1821-1823  гг.]  по
Андалусии шли! ах, конституция! Вот тебе и конституция: грязь  жирная,  да
кошки дохлые в колодцах, да мор поносный в полках, да никаких рекрутов,  а
ко всему и татары, союзники хуже супостата... и уж неведомо: благо ли  все
сие для России, проклятие ли? и стоило ли начинать?
   Однако - начато.
   Учуяв во мгле нечто  людскому  глазу  невидное,  прянул  конь;  генерал
качнулся в седле, выравниваясь, крепче сжал коленями мокрые  бока  Абрека.
Выматерился. Господи Вседержитель, дай силу  иль  хотя  бы  страх  отними!
слышишь, Господи? - а пусть и  страх  остается,  только  рассей  сомнения.
Верую в Тебя, яко всеведущ Ты и знаешь, что нет уж  пути  иного,  чем  сей
крестный путь у раба твоего Мишки Бестужева; так спаси, помилуй и наставь!
- ибо что было, все минуло, и осталось только  это:  степь  в  тумане,  да
город впереди, да скопища мужичьи вокруг, да неполных четыре тысячи солдат
-  больше  не  наскреб  Верховный,  да   еще   генеральские   эполеты   на
подпоручицких плечах... Так пошли же, Творец, удачу во имя Отца, и Сына, и
Духа Святаго, чтоб образумить мужиков да извести Кармалюку; тогда только и
оживет надежда: выдадут рекрутов села,  и  поставки  дадут  провиантом  да
фуражом; за зиму обустроим армию, будет чем Паскевича встретить.  Иначе  -
всему крах... И петля, вроде как у Пестеля, Пал Иваныча, мир праху  его...
ежели раньше на вилы не взденут, как  Ваньку  Сухинова...  И  страшнейшее:
мечте конец придет во веки веков!
   - Мишель!
   Ипполит возник с левого боку, почти бесшумно,  лишь  чмокнули  в  грязи
копыта аргамака.
   - Ну?
   - От Туган-бея ертоул... [разведчик, вестовой (тат.)]  замкнули  город!
Языка взяли; нет, говорит, там ныне Кармалюки... отошел, собирает своих  у
Хомутовки!  Разумею  так:  бить  должно  немедля,  споро  выйдет,  еще   и
укрепиться успеем...
   - Взять еще надобно.
   - Куда денутся? Возьмем...
   Отроческий задор Ипполита  показался  смешным.  И  то:  ведь  ровесники
почти, а не сказать; словно бы на век состарили  Мишеля  Бестужева  густые
эполеты. Впрочем, знал и сам: Катеринослав  взят  будет,  это  без  спору;
гайдамакам, сколько б их там ни набралось, не устоять под картечью,  ежели
только Первую Мужицкую Кармалюка не оставил в городке... А он не так глуп,
хам, чтобы оставлять единую настоящую силу для  прямой  сшибки  с  армией,
бросать ее под залпы...
   Расправил плечи, подтянул шнуры чеченской, Сухиновым  некогда  даренной
белой бурки.
   - Взять нехитро. Иное ответь, Ипполит: как Кармалюку  вовсе  извести  с
нашей-то силенкой? Да и неведомо притом, сколько их там, за балкою. То-то.
Разведка наша, сам знаешь... Впрочем - карту!
   Тускло мигнул слегка приоткрытый Ипполитовой крылаткой язычок потайного
фонаря, прошуршал навощенный  пергамент.  Склонился,  телом  прикрывая  от
мороси бесценный пакет. Вгляделся, до рези напрягая глаза.
   - Что ж... Пусть Щепилло дает сигнал. Начнем!
   Спустя несколько минут медленно колыхнулась земля, уходя  из-под  копыт
Абрека; вороной присел на задние ноги,  но  земля  вновь  замерла,  а  над
степью уже накатывался гул, прерывающийся резким  нечеловечьим  посвистом.
Плотный ком заложил уши, хоть и не так уж