вой
скоростью?
   ДА
   - Используете для полетов энергию двойных звезд?
   ДА
   - Какая цель полета девятисот шаров?
   СВЕДЕНИЙ НЕТ
   Ответ удивил меня, и я переспросил:
   - Из космоса недавно поступили изображения.  Девятьсот  шаров  облетают
белого карлика, и самый последний шар изменяет траекторию. Это вы?
   СВЕДЕНИЙ НЕТ
   Я не знал, как расценить такое упорное отрицание. Но не  стоило  терять
времени.
   - Вы изучаете человеческое общество?
   ДА
   - Почему не вступили в переговоры с Советом ученых?
   ТАКОВЫ УСЛОВИЯ ОПЫТА
   - Почему же обмениваетесь информацией с нами?
   ОПЫТ ПРОВОДИТСЯ ЗДЕСЬ
   Нет, я не психолог! Совсем не космический  психолог.  Не  понимаю  даже
простые фразы...
   - Можно ли продлить жизнь человека?
   ОПЫТЫ РЕШАТ ЭТУ ПРОБЛЕМУ
   - Сколько лет живут приматы?
   В ДЕСЯТЬ РАЗ ДОЛЬШЕ ЧЕМ ЛЮДИ
   - Как происходит у вас обучение?
   НЕПРЕРЫВНО ПО КАНАЛУ РАДИОВОЛН И ДРУГИМ КАНАЛАМ
   - У вас есть свои поэты?
   В ОБЛАСТИ ОТКРЫТИЯ НОВЫХ ЗАКОНОВ ПРИРОДЫ - ДА
   - А в области чувств?
   ЭТА ОБЛАСТЬ В ВЕДЕНИИ АВТОМАТОВ
   - Как же вы воспитываете любовь, ненависть, дружбу?
   ПРОШУ УТОЧНИТЬ
   - Уточнить? - Я впервые удивился и задумался.  -  Пожалуйста,  уточняю:
любовь. - Я  стал  читать  Шекспира,  Пушкина,  Блока,  Лорку,  все  самые
возвышенные строки, которые я помнил.
   ПОНЯТНО ПОЯВЛЕНИЕ КАКОГО-ТО ОБ¬ЕКТА ПЕРЕД СУБ¬ЕКТОМ
   - Не совсем так, - сказал я, забыв, с кем имею дело. - Вас  не  волнуют
эти стихи?
   НЕТ ПРОШУ ДЛЯ УТОЧНЕНИЯ ПРИВЕСТИ ФОРМУЛУ ЛЮБВИ
   И вдруг я обрадовался. Я не верил глазам, перечитывая  последние  буквы
ускользающей с экрана строки. Облако не понимало, что  такое  человеческие
чувства.
   "_Оно не понимало_! - чуть не закричал я вслух. - Вы-то хоть понимаете,
Гарга, что оно этого не понимало?!"
   - Вот формула любви, - спокойно сказал я и назвал формулу  фотосинтеза.
- Теперь о дружбе. - И я прочитал  басню,  как  медведь,  сгоняя  муху  со
спящего, грохнул друга камнем по  голове.  -  Понятно?  -  переспросил  я:
открытие надо было проверить.
   ПРИВЕДИТЕ ФОРМУЛУ
   Эту строку я принял с сильно бьющимся сердцем, как  признание  в  любви
самой красивой девушки Вселенной.
   Я наугад сказал одну из формул гравитационного поля.
   - Теперь - ненависть!
   Это было уже хулиганство, но я не  мог  сдержаться,  я  торжествовал  и
увенчал свою победу какой-то бредовой, придуманной с ходу формулой.
   - А вам известна формула страха? - не удержался я.
   МЫ РУКОВОДСТВУЕМСЯ ПРАВИЛАМИ БЕЗОПАСНОСТИ
   Разумный ответ отрезвил меня. Я поблагодарил, передал  микрофон  Гарге.
Он деловито закончил переговоры.
   Все пело во мне от этого  открытия.  Каждая  моя  клетка  кричала:  оно
слепо, это всемогущее облако с  мощной  памятью  и  совершенными  органами
чувств. Я стою  перед  тобой  -  слабый  человек,  сложенный  из  двадцати
аминокислот. Я говорю с тобой на языке, в  котором  чуть  больше  тридцати
букв. Но ты попробуй разберись во мне, в моих чувствах и  мыслях,  вернее,
не в моих - в чувствах Шекспира, Пушкина,  Ньютона,  Эйнштейна,  Толстого,
Лапе, Бригова. Попробуй понять, как  мы  сами  признали  свою  слабость  и
естественность в этом мире, когда согласились с Дарвином,  когда  уточнили
свое место  в  космосе,  когда  сказали  себе,  что  наш  мозг  отнюдь  не
совершенство природы. Попробуй  опиши  наши  достоинства  и  пороки,  наши
способности и беспомощность формулами! Ты  слепо,  облако.  Мы,  люди,  не
побоимся встретиться с твоими всемогущими приматами.
   Я чувствовал себя сильным. Я хотел рассказать об открытии Каричке.
   А дядя по-своему воспринял ответы облака.
   - Чему ты удивляешься? Вероятно, приматам просто неизвестны эмоции.
   - Но это ужасно - ничего не чувствовать, быть просто машиной!  Впрочем,
у нас в институте есть Сим - очень человечная машина.
   Я  стал   рассказывать,   как   Сим   сочиняет   смешные   стихи,   как
предупредительно  распахивает  дверь  и  даже,   по-моему,   симпатизирует
Каричке. Как вдруг внезапная  догадка  оборвала  воспоминание  о  Симе.  Я
вскочил.
   - Скажите, -  начал  я  осторожно,  -  эти  опыты  с  продлением  жизни
отразятся как-то на поведении людей?
   - Несомненно. Повысятся рациональные начала.
   - Но тогда никто, ни один нормальный человек не согласится на облучение
облаком!
   - Ты ошибаешься, - твердо сказал Гарга.  -  Когда  люди  убедятся,  что
каждому из них - каждому! - будут подарены четыреста  -  пятьсот  лет,  по
этому вот льду пойдут толпы. Что значит потеря каких-то  тончайших,  почти
неуловимых  оттенков  чувств   перед   такой   грандиозной   перспективой!
Эксперимент охватит весь мир.
   Я слушал его и  видел  вместо  знакомой  фигуры  большую,  шагающую  на
длинных ногах букву Л  -  символ  бессмертия.  Она,  эта  буква,  росла  с
чудовищной быстротой. Она переросла Землю. Тянулась к  звездам.  Проткнула
Галактику. Буква из формулы. Пятьсот лет, подаренные  каждому.  Разве  это
могло быть?
   "Бред", - сказали бы мои товарищи. Но они были далеко,  по  ту  сторону
прозрачного  купола,  отгородившего  остров  от  всего   мира.   Я   вдруг
почувствовал себя очень одиноким. Гарга действительно ничем  не  рисковал,
разрешив мне говорить с облаком. Что  мог  сделать  какой-то  программист,
запертый на острове, как в клетке? Он мог только  убедиться  в  могуществе
приматов.



        20

   Странно было видеть, как в солнечно-снежном  квадрате  двора  появилось
яркое  пятно,  победившее   отблеск   нашего   светила.   Потом   в   этом
цилиндрическом  пространстве  огромного  луча,   исходящего   от   облака,
возникает  кусок  города:  часть   дома,   дерево,   косая   струя   воды,
промелькнувший черной тенью  мобиль,  бегущий  мальчишка  с  мячом.  Гарга
говорит что-то в микрофон, показывает рукой  -  он  за  чертой  волшебного
цилиндра; тот, кто вступает в яркий круг, виден там - в настоящем, далеком
от нас городе (точно так Гарга, не уезжая с Ольхона, появился  однажды  на
космодроме).
   Я стою у окна, как, наверно, и  другие  сотрудники,  и  не  слышу,  что
диктует Гарга облаку. Город расплывается,  теперь  виден  длинный  светлый
коридор, наплывающий на Гаргу, потом  гладкая  стена  и,  наконец,  зал  с
сидящими в креслах людьми. Все, стоп! - понимаю  я  по  взмаху  Гарги.  Он
замер у микрофона, слушает,  как  и  все  в  зале,  выступающего,  смотрит
внимательно на доску с формулами, но не переступает  черту.  Он  не  хочет
появляться в том зале.
   За последнее время Гарга переменился. Я привык, что с утра он  возникал
на экране и спрашивал, сколько дать мне на день расчетов, чтоб я не  отбил
пальцы. Строгий и чуть ироничный, он беседовал так с каждым сотрудником  и
хотя никого не торопил и не понукал, все  чувствовали,  как  горит  в  нем
желание быстрее завершить опыты.
   Но вот уже двое суток профессор Гарга сидел, запершись, в  студии.  Что
он там делал в промежутках между переговорами, никто не знал. Я  почему-то
представлял  его  сгорбленную  спину  и  устремленные  в  пол  глаза.  Мне
казалось, что Гаргу мучают сомнения,  правильно  ли  он  поступает.  Может
быть, он, отбросив привычные понятия, смотрел на Землю с высоты  облака  и
наблюдал маленьких человечков, как ученый - амебы  под  микроскопом?  Или,
наоборот, бежал в толпе растерянных, гонимых страхом  людей?  Или  обвинял
сам себя, чувствуя тяжелую ответственность за судьбу мира?
   Как я ошибался! Ночью, проходя мимо комнаты, уставленной биомашинами, я
услышал тихие шаги. Я замер,  пригляделся.  Гарга  как  привидение  бродил
между машинами, которые о" еще недавно называл музейными экспонатами. Нет,
он не прощался с ними. Надо было видеть, как он гладил их  железные  бока,
как стирал ладонью пыль, как пробегал пальцами по клавишам,  -  надо  было
видеть эту жалкую и страшную сцену, чтоб убедиться: они для него - все.  Я
тихо ушел...
   Сейчас, глядя, как Гарга слушает далекого от нас докладчика, не решаясь
появиться в зале, я, кажется, догадался, что  он  делал  эти  двое  суток.
Наверно, он еще раз примерял к миру  свое  открытие,  планировал  общество
бессмертных. И опять не понял, что оно никому не нужно. Он не  мог  трезво
оценить будущее - ученый, который любит только свои машины, а не людей.
   Я смотрю из окна на дядю и жду, когда он подаст мне знак. Не забыл  ли?
Всего минута подарена мне и Каричке,  я  уже  беспокоюсь  за  эту  минуту.
Оратор  сходит  с  трибуны,  зал  вместе  с  тремя  десятками  слушателей,
креслами, столами и экраном улетучивается. Гарга оборачивается, машет  мне
рукой: выходи. Я вылетаю пулей и хочу сразу вскочить в светлый круг.
   - Погоди. - Дядя удержал меня за плечо. - Светлый, расчет номер два,  -
об®являет он в микрофон.
   Белые паруса домов поднимаются из зеленой пены - что-то милое, свое.
   - Какой дом?
   Я слышу далекий, как во сне, голос и медленно протягиваю руку.
   - Этаж? Квартира?
   Знакомый холл, зеркало, телевизор, столик. В глубине -  пестрый  витраж
двери.  Теперь  я  одним  махом  вскакиваю  в  круг  и  бегу  с   радостно
остановившимся сердцем к двери. Я толкаю ее, но руки проваливаются  сквозь
стекло, и вслед за ними пролетаю я  сам.  Я  даже  не  подумал,  что  могу
испугать Каричку; увидел побледневшее лицо, вспыхнувшие глаза и застыл  на
пороге. Она медленно поднялась с дивана, прижимая к груди книгу.
   - Здравствуй и не удивляйся, - быстро проговорил я. - Это я и не  я,  в
общем, новый вид путешествия в пространстве. У меня  меньше  минуты,  и  я
хотел бы много рассказать тебе. Я скажу иначе. Слушай!

   О, не страшись, мой друг!
   Пусть взор мой, пусть пожатье рук
   Тебе расскажут просто и не ложно,
   Что выразить словами невозможно!..

   Я видел, как она  испугалась:  может  быть,  подумала,  что  перед  ней
сумасшедший призрак. Не просто врывается  без  предупреждения,  не  открыв
двери, прямо из стены, но хочет еще, чтоб его принимали за обезумевшего от
любви доктора Фауста. А я так и хотел, я  приказывал  ей  глазами:  да,  я
Фауст, тот самый, который помогал тебе однажды - помнишь, это было  еще  в
школе -  готовить  роль  Маргариты.  Так  вот,  слушай  меня  внимательно,
запоминай и думай.

   Отдайся вся блаженству в этот час
   И верь, что счастье наше бесконечно:
   Его конец - отчаянье для нас!
   Нет, нет конца! Блаженство вечно, вечно.

   И Каричка догадалась, что я хочу сказать ей что-то очень  важное,  быть
может, про облако, про Гаргу, про общество бессмертных, раз я выбрал  роль
доктора Фауста.
   Она догадалась, что я не могу говорить с  ней  просто  так,  что  этой,
казалось бы, нелепой ролью я должен кого-то обмануть.
   Она нашла в ответ нужные слова. Но все еще проверяя себя,  поставила  в
конце вопрос:

   Смерть для нас
   В этот час -
   Лозунг первый и святой?

   Я кивнул. Те самые слова, Каричка, ты меня поняла. С этими словами  сын
Фауста и Елены разрушает вечный, неподвластный времени замок отца: вот  он
летит со скалы, смелый юноша, и, разбиваясь сам,  разбивает  круг  ложного
бессмертия.
   И мы - я и Каричка - вместе говорим нашу юношескую клятву:

   Лишь тот достоин жизни и свободы,
   Кто каждый день за них идет на бой!

   Я смотрю в ее блестящие глаза и, чувствуя, что нам  остались  считанные
секунды, ликую: ты умница. Есть любовь. Поиск бесконечного. Есть борьба...
Бессмертие - это ложь. Обман человечества.
   - Каричка, - кричу я, забыв обо всем, - скажи Акселю, что облако...
   Внезапно меня ослепили две вспышки. Я упал.


   Врачи говорят, что  увидеть  две  вспышки  одновременно  нельзя,  но  я
клянусь,  что  видел  вспышку  света  и  вспышку   тьмы.   Почему-то   это
обстоятельство удивило меня больше всего, и я упорно  размышлял  о  нем  с
закрытыми глазами, пока не услышал знакомый  голос.  Он  заставил  поднять
веки. Я лежал на диване. Рядом был Гарга.
   - Ты переволновался, - сказал дядя. - У тебя слабые нервы.
   - Наверно, - ответил я и сел. - Каричка не испугалась?
   - Она не видела. Я выключил установку.
   - Ну и хорошо, - сказал я мрачно. - Я пошел работать.
   "...Слабые нервы! Как бы не так! Спросите лучше у своего облака, почему
я грохнулся в обморок, - оно слишком внимательно слушало меня и ничего  не
понимало. Я не могу вразумительно об®яснить все  это,  но  до  сих  пор  я
никогда еще не падал в обморок. Да у меня такие нервы,  что  на  них  хоть
пилой играй!.."
   Так ворчал я, работая в машинном зале. И пока  мои  пальцы  механически
стучали по клавишам, я разбирал про себя разные события. Мрачный энтузиазм
Гарги,  маневры  облака,  мои  споры   с   товарищами,   доклад   Питиквы,
механические приматы, информация о мозге, которую я закладывал в машины, -
все сходилось в одной точке: облако и  Гарга  хотели  превратить  людей  в
безропотных, как Килоу, кукол.
   - Сон - самое превосходное состояние человека,  -  сказал  мне  сегодня
утром Килоу. - Вы замечали, с какой легкостью там свершаются мечты?
   - Да, - отвечал я, - во сне я часто летал.
   - Полет воображения! Представьте себе, все открытия и я делал во сне. И
сегодня мне удалось решить очень важную проблему.
   - Какую?
   - К сожалению, уже два часа не могу вспомнить. Но вспомню,  обязательно
вспомню. Времени у меня достаточно...
   Вот именно: у него достаточно. А у меня мало. Я никак не мог проникнуть
в сердцевину облака. Я нервничал, чувствуя каждую  минуту  неизбежный  ход
времени, и проклинал себя за беспомощность. Я был одинок как никогда.
   Философский монолог прервал доктор Наг. Он молча стоял за моей спиной и
наблюдал, как я вымещаю злость на клавишах. Потом прервал молчание.
   - Кажется, самочувствие неплохое.
   Я вскочил.
   - Ваши литературные опыты изящны,  -  продолжал  Наг,  и  я  покраснел,
уловив усмешку в его словах. - Но нельзя подвергать себя опасности.
   - Какой?
   - Неужели вы не  понимаете,  что  выход  точной  информации  с  острова
невозможен? Только профессор Гарга держит связь с миром и ведет переговоры
от имени облака.
   - Доктор Наг, - я подошел к нему вплотную, - об®ясните мне,  что  здесь
происходит.
   - Здесь ведутся опыты, вы это знаете.
   Я видел, что Наг говорит со мной серьезно, и решился сказать о главном:
   - Но если все станут, как Килоу, эти опыты чудовищны.
   - Я всего лишь химик, - сказал Наг. - Об остальном  могу  догадываться.
Есть такой простой  пример,  описанный  во  всех  учебниках:  определенные
изменения в клетках активного вируса превращают его в пассивный вирус.
   - Это бесчеловечно, - сказал я, чувствуя, что побледнел.
   - Раньше здесь было иначе, - спокойно продолжал Наг,  не  замечая  моей
реплики. - Но когда профессор Гарга вернулся с космической станции,  вслед
за ним появилось облако.
   - С космической станции?
   - Там он испытывал последний образец машины и сделал свое открытие.
   - Станция "М-37"?
   Я вспомнил, как Гарга искал на ракетодроме  пропавшие  контейнеры,  как
ругал он диспетчеров, как испортил весь праздник.  Космическая  станция  -
облако - открытие - первый бессмертный. Секрет открытия Гарги был  в  этой
цепочке.
   - Да, "М-37", - подтвердил доктор Наг.
   - Надо что-то сделать!
   Наг взял меня под локоть, подвел к окну.
   - Попробуйте снять силовое поле, если сможете. - Он опять смеялся  надо
мной. - И не забудьте, что роботу можно только приказывать. Причем на  его
языке.
   Он ушел, а я бросился к лентам записей.  Вместе  с  последними  словами
Нага ко мне пришло решение. Я заменяю в машине ленту Килоу на свою  (такие
записи велись во время отдыха всех работников лаборатории для сравнения  с
состоянием подопытного). Итак, я заменяю ленту, и  через  несколько  минут
ложная информация поступает в облако. Оно решит, что  подопытный  чудесным
образом выздоровел, воскрес и начнет действовать. Может быть, это нечестно
- подвергать профессора Килоу сильному удару, но иначе я не мог поступить.
Только получив сигналы облака и реакцию Килоу,  я  мог  пред®явить  ученым
доказательство бесчеловечности опытов. Центр Информации расшифрует записи,
узнает код облака, смоделирует его строение.
   Я уже видел, как удираю с этого дьявольского острова. Выхожу  -  а  там
зеленое лето...
   Едва успел я заменить ленты, как загорелся  сигнальный  глазок:  машина
передавала информацию. Профессор Килоу, которого я отыскал  по  видеофону,
сообщил, что сегодня облако облучает его через  каждые  два  часа.  Теперь
предстояла лишь встреча с Гаргой.
   Я поднялся в студию и удивился, услышав чужой, спокойный  голос.  Гарга
обернулся на стук дверной ручки, быстро выключил динамик. Но я уже  слышал
-  достаточно  было  этих  двух  неполных  фраз:  "...Опыты,  опасные  для
человечества. Совет надеется..."
   Гарга, сгорбившись, сидел за столом. Он смотрел на  меня  и  словно  не
узнавал или хотел убедиться в моем присутствии. Наступило молчание.
   - Это предупреждение нам, - наконец сказал я.
   Он встал, расправил плечи, вдруг ожил.
   - Да, нам. - Гарга улыбнулся. -  Совет  взволнован.  Если  победит  мое
предложение, перед социологами, философами, психологами и прочими  Встанет
ряд острых проблем. Их надо решать быстро. Скромные земные ресурсы вряд ли
устроят общество бессмертных...
   Я слушал красноречивые рассуждения, и злость охватывала меня.  Разбитые
гравилеты, бледные лица, испуганные глаза - сколько их еще?
   - Хватит! - прервал я Гаргу. - Вы не  о  том.  Лучше  скажите,  сколько
жизней будет искалечено!
   Дядя  резко  остановился,  будто  налетел  на  невидимое   препятствие,
уставился на меня.
   - Я уже говорил тебе, - произнес он спокойным голосом, -  что  возможно
усиление рационального...
   - Сколько новых Килоу вы планируете?
   - Опыт еще не окончен. Рано делать выводы.
   - Или поздно, - подумал я вслух. - Там, на "М-37", когда вы столкнулись
с облаком, вы уже знали, что оно будет нападать на нас?
   - Ах, вот оно что... Нет, не знал.
   - Почему вы не предупредили Совет? Струсили?
   - О чем ты говоришь! - закричал Гарга, выходя из  себя.  -  Твой  Совет
сидел в уютных кабинетах, когда я один на треклятой  космической  станции,
один во всем космосе, увидел эту  сверкающую  штуку.  Пока  мы  налаживали
переговоры, я насмотрелся таких картин, каких не увидит никто, никогда, ни
один сумасшедший. Я был для него первым человеком, а оно для меня - первым
настоящим помощником. Я, именно я первый договорился с ним по радио, и мне
ничто не было страшно, потому что моя цель была достигнута: моя  биомашина
работала. Случай, совпадение обстоятельств, - энергия  этого  дьявольского
шара и моя машина, - но она ожила, она работала! Ты это  понимаешь  -  что
значит достигнутая цель?!
   - Да, понимаю!  -  Я  тоже  сорвался  на  крик.  -  Но  ведь  есть  еще
благоразумие!
   - Благоразумие! В твоей жизни  наступит  момент,  когда  ты  пошлешь  к
чертям всякое благоразумие и поверишь в свои идеи!
   - Это предательство! - сказал я тихо, но твердо. - Вы за это ответите.
   - Не забывай, что ты - мой сотрудник. И тоже разделишь ответственность.
   - Я ничего не забыл... Но вы... вы никогда не посмеете  облучать  людей
насильно!
   - Насильно? - Гарга рассмеялся. -  Война  маленького  острова  со  всем
миром? Не думаешь ли ты, что я сошел с ума?
   - Тогда откройте остров для всех!
   - Это дело облака, -  устало  сказал  дядя.  Он  сел,  обхватил  голову
руками. Кажется, он понимал, что ловушка захлопнулась.
   - Прикажите ему! - потребовал я. - Или вы тоже подопытный?
   Дядя в бешенстве вскочил.
   - Хорошо, я - подопытный, - хрипло сказал он. - И это  мое  дело...  Но
какого черта сюда лезет Совет!  Что  ему  нужно!  Неужели  непонятно,  что
облако не будет перестраивать Землю?
   Я подошел к нему вплотную, сказал:
   - А если вернутся те девятьсот?
   Он побледнел.
   - Кто ответит за плен Сингаевского? - спросил я его.
   Он молчал.
   - За разбитые гравилеты?
   Он молчал.
   - За искалеченного Килоу?