лую в щечку.
   - Поскорее только, не надо тянуть.
   - Еще не хватало руки пачкать.
   - Убей сам, я не хочу в карьер...
   - За ногу тебя да об кедр! - заорал я. - Ты  что  же  думаешь,  я  сюда
заявился для того, чтобы помогать Команде? Я еще разберусь, отчего вы  тут
грызете друг другу глотки в буквальном смысле слова! Раздевайся, живо. Ну?
   Она уронила платье рядом  с  кроватью,  я  раздевался  зло,  торопливо,
обрывая пуговицы. Отшвырнул куртку, бросил кобуру на  столик.  Рискованный
эксперимент, можно и головы не сносить, но без риска  ничего  не  узнаешь,
когда это "охотники за динозаврами" отступали?
   Я погасил свет, плюхнулся с ней  рядом  и  потянул  на  себя  простыни.
Несколько минут лежал, глядя в темноту. В сороковом в Ратабану мне удалось
за шесть с половиной часов перевербовать Колена-Попрыгунчика, но это  было
в Управлении, в моем кабинете, а сейчас и  не  в  перевербовке  дело,  все
сложнее, все иначе...
   Джулиана настороженно замерла, наконец спросила:
   - Ну?
   - Не запрягла, - сказал я. - Лицом к стене и дрыхни. Тебе ясно? Ты меня
правильно поняла?
   - Хочешь сказать, что действительно будешь спать?
   - Уверен, что удастся.
   - Не страшно?
   - Нет, - сказал я. Ох как мне было страшно! - Нет. Я вам докажу, что вы
люди, сами не понимаете, так я вам докажу...
   - Но ты понимаешь, что я могу не удержаться...
   - Возможно, - сказал я. - Если ты  все  же  не  удержишься,  это  будет
значить, что мы тысячу лет верили в  миражи.  В  то,  что  человек  -  это
Человек, что разум - это добро, и вдруг окажется, что  все  зря...  Ладно,
давай спать.
   Настоящего здорового  сна  не  получилось.  Всплывали  путаные  обрывки
кошмаров, нелепые споры с  противником  без  лица  и  тела,  я  забывался,
вскидывался, разбуженный рвущим ощущением падения  в  пропасть  и  смутной
тревогой, таращился в темноту, слушал  ровное  дыхание  Джулианы  и  вновь
падал на подушки. Ближе к рассвету проснулся от тяжести и едва не  заорал.
Оказалось,  Джулиана  тесно  прижалась  ко  мне,  дышала  в  ухо,  теплая,
расслабившаяся, и эта сонная теплота, запах ее кожи,  отдаляющая  близость
действовали на меня, как золотая полоска зари на приговоренного к  смерти,
- еще и потому бесило все это, что я начал было в чем-то  разбираться,  но
важное, самое важное никак не давалось...



        5

   Проснулся  я  раньше  Джулианы,  сварил  кофе  и  дул  его  с  каким-то
остервенением. Потом собрал осколки стекла и выкинул  их  в  мусоропровод,
побросал туда же пустые бутылки,  стер  назеркальные  письмена  резвунчика
Штенгера,  попутно  сверившись  со  своим  отражением  и  убедившись,  что
распухшая губа меня нисколько не красит, смыл с рук засохшую кровь. Больше
заниматься пока нечем. Самое время  сесть  и  подумать,  потому  что  наша
работа заключается в том, чтобы думать.
   Принято считать, что контрразведка - это:
   несущаяся по автостраде машина, пунктирная разметка,  как  трассирующая
очередь, жесткое, собранное лицо человека за рулем, пистолет  в  отделении
для перчаток, холодная  ясность  ситуации,  расставлены  все  точки,  визг
тормозов на поворотах, успеть, домчаться, задержать...
   ночная улица в далеком городе на  другом  конце  света,  сдвоенное  эхо
тихих торопливых шагов,  фонари  в  облачках  мошкары,  неоновое  мерцание
вывесок, рука в кармане плаща, черная тень,  рванувшаяся  навстречу  из-за
угла, тяжелое дыхание, возня...
   Спору нет, так тоже бывает. Раз в год. Или реже. А  гораздо  чаще,  все
остальное время:
   набитая  свежими  окурками  пепельница,   закипает   третий   кофейник,
рассветный сизый холодок за окном, на столе и под столом - куча скомканных
листов, варианты, гипотезы, схемы, и свинцовая тяжесть в висках, и попытка
связать  между  собой,  соединить  в  единое  целое   горсточку   коротких
сообщений, фактов, отчетов, они  противоречат  друг  другу,  порой  упрямо
отрицают, взаимно зачеркивают друг  друга,  но  ты  знаешь,  что  все  они
относятся к одному делу, однако никак не можешь вывести стройную версию, а
каждая минута промедления - преступление с твоей стороны,  потому  что  ее
использует враг, и становится ясно, что ты бездарь и тебя нужно немедленно
гнать, невзирая на  прошлые  заслуги,  лишив  погон  и  орденов,  а  потом
медленно синеет небо,  и  на  востоке  розовая  ниточка  восхода,  светлая
утренняя тишина похожа на юную невесту в белом платье, и  чашки  оставляют
на разбросанных бумагах коричневые кольца, а сигареты кончились,  разгадка
перед глазами и непонятно, как ты раньше не  додумался  до  таких  простых
вещей, и можно ехать в Управление. Контрразведка. А потом все сначала.
   Вопрос  номер  один:  вурдалаки  -  творение  природы  или  нет?   Нет.
Людоедство существовало на низшей ступени развития человечества  и  всегда
исчезало, едва человек переступал на несколько  ступенек  выше.  Рецидивы,
вроде кампучийского,  остаются  вспышками  дикого  атавизма.  Кровососущий
человек для биологии то же  самое,  что  вечный  двигатель  для  физики  -
абсолютный нонсенс. Его не должно быть; если же он есть - или болезнь, или
нечто наносное, и случай с Джулианой великолепно это подтверждает.
   Вопрос номер два: как возник этот мир?
   Предположим, что он параллельный, то есть находится в  каком-то  другом
пространстве, незримо существующем бок о бок и соприкоснувшимся с нашим  в
результате катаклизма или чьего-то эксперимента. Вполне  естественно,  что
этот сопряженный мир имеет другую  историю,  другой  образ  жизни,  другие
обычаи.
   Но в том-то и  соль,  что  нет  ни  истории,  ни  уклада!  Есть  только
бессмысленное переплетение несовместимых эпизодов.
   По современному городу не может раз®езжать граалящий  рыцарь.  Самолеты
не могут появиться в  мире,  где  понятия  не  имеют  об  авиации.  Джипы,
пищепроводы, рыцари короля Артура, убийство  Кеннеди,  истребители  второй
мировой войны, язык, на котором здесь говорят, - каждый отдельный  кусочек
принадлежит своему отрезку времени и пространства, и никакими ссылками  на
иную историю, иной уклад нельзя оправдать  наличие  в  одной  точке  всего
сразу. Из десяти книг вырвано по страничке и собрано под один  переплет  с
огромной надписью: "НЕЛЕПИЦА". Кто же компилятор?
   Естественный  катаклизм  мог  бы  уничтожить  вертолет   Руди   Бауэра,
беспилотники и даже спутник, но  никакой  катаклизм  не  смог  бы  усадить
чистенького и  невредимого  Бауэра  рядом  с  растерзанным  "Орланом".  Не
"что-то", а "кто-то". И не важно, десятирук он или шестиног, в каких лучах
он видит, похож он на нас или нет. Это не важно. Главное - он есть,  и  он
действует.
   Не зря при виде  Бауэра  сам  собою  всплывает  эпитет  "опустошенный".
Высосанный, выжатый. В это нелегко поверить, но  верить  придется  -  этот
мир, этот город вовсе не мир и не город, а гигантский  стенд,  на  котором
кто-то  могущественный  изучает   человечество,   пользуясь   информацией,
извлеченной из мозга  Бауэра  -  вполне  возможно,  не  высосанного  и  не
вскрытого, а попросту врезавшегося в звездолет пришельцев и погибшего.  Не
нужно с самого начала думать о НИХ так уж плохо.
   Что ж, первая гипотеза не всегда истинна,  но  и  не  всегда  ошибочна.
Можно не попасть в десятку, расстреляв обойму, а можно и влепить в яблочко
с первого выстрела. Смотря какой  стрелок,  смотря  какая  мишень.  Смотря
какое оружие - все важно.
   Разумеется, есть и неувязки. Непонятно, почему  убийство  Кеннеди  дано
через восприятие какого-то скучающего газетера. Непонятно,  откуда  взялся
город белых ночей из  моей  первой  галлюцинации.  Непонятно,  какую  роль
играет незнакомец, творивший из воздуха стулья, откуда взялись вурдалаки и
охотники на них. Что ж, существование всего этого можно об®яснить и так  -
исследователь комбинирует, работает  с  материалом,  синтезирует,  пытаясь
добиться... чего? А бог его знает, черт его разберет.
   Дверь в кухню тихо отворилась. Передо мной стояла Джулиана.
   - Привет, - сказал я. - Чем порадуешь?
   - Я ухожу. Ты уходишь тоже, или тебе еще нужно прятаться?
   - Не знаю. Не уходи, есть разговор.
   Джулиана молча повернулась  и  пошла  к  выходу.  Напяливая  куртку,  я
побежал следом, догнал ее уже на лестнице, схватил за локоть:
   - Подожди.
   - Ну что еще?
   - Мне нужно попасть в лес, к... к вашим.
   - Зачем?
   - Нужно, если прошу.
   - Думаешь, что если  ты  меня  не  убил,  то  можешь  распоряжаться?  И
напрасно ты меня не убил. Я не хочу жить.
   - Глупости. Ты должна хотеть жить. Ты человек.
   - Я не человек.
   - Ерунда. Все вы здесь люди, только вас  заставили  играть  в  какую-то
нелепую игру...
   - Иди ты к черту, Алехин, -  сказала  Джулиана  устало.  -  Обратись  к
Штенгеру, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. Я уже ничего не
хочу, понимаешь? Я не хочу оставаться вурдалаком  и  не  верю,  что  смогу
превратиться в человека. Я сгорела, как многие, поздно. И что меня  больше
всего угнетает - не могу убить себя сама.  Сил  не  хватает.  Может  быть,
повезет, выследят... Все. Не ходи за мной, не хочу.
   Поздно, подумал я, ведь и правда поздно, ай-ай...
   Я тоже вышел на улицу. Там  было  тихо  и  пусто,  стояло  ведро,  лужи
высохли, и ведь кто-то сейчас  надевал  кольчужный  ошейник  и  защелкивал
патроны в обойму. Всякая война страшна, но страшнее всего - глупая  война,
бессмысленная.  И  высшая  несправедливость  войны  в  том,  что  на   ней
убивают...
   Джулиана шла к своей шикарной машине, а я смотрел ей вслед и думал  про
то, что никогда еще не видел таких красивых.
   Потом я заметил человека, зачем-то вставшего посреди улицы, я посмотрел
на него мельком, вгляделся, узнал длинную серую шинель, прямую, как свеча,
фигуру капитана Ламста и не видел ничего, кроме вытянутой руки и  большого
черного пистолета, слишком тяжелого для тонких длинных пальцев.
   Выстрел грохнул,  дробя  стеклянную  тишину,  вслед  за  ним  раздались
другие, эхо испуганным зайцем металось по улице, отскакивало от стен и  не
могло найти выхода. На противоположной стороне  улицы  появился  еще  один
человек с поднятым на уровень глаз пистолетом.  Откуда-то  длинно  строчил
автомат.
   Не помню, как она падала. Скорее всего, я  вообще  не  видел  этого.  Я
опомнился, стоя возле нее на коленях, руки у меня были в крови, я  пытался
поднять ее голову, а в ушах надоедливо звучала старая детская считалочка:
   - Вышел рыцарь из тумана, вынул ножик из кармана...
   Ко мне подошли, и я поднял голову. Надо  мной  стоял  капитан  Ламст  в
своей дурацкой шинели, идеальный перпендикуляр, увенчанный фуражкой,  и  я
поднялся, схватил его за отвороты, притянул к себе,  мое  лицо,  наверное,
было страшным, а он смотрел на меня спокойно и устало, глаза у  него  были
красные и запухшие. Меня для него не существовало. Был только рыжий карьер
и зеленые броневики, дело и сон урывками. Я не мог его ударить.
   - Мать вашу так, - сказал я. - Ну что вы наделали?
   -  Мы  застрелили  вурдалака,  -  сказал  Ламст,  глядя   сквозь   меня
воспаленными глазами. - Это наша работа, вы понимаете? Мы не можем  иначе,
кто-то должен, понимаете вы это?
   - Вышел рыцарь из тумана...  -  сказал  я.  -  Ламст,  вы  когда-нибудь
слышали про чудака, дравшегося с ветряными мельницами? Он ведь проиграл не
потому, что сломал копье. У него не было врага - как и у  вас,  Ламст.  Вы
просто вбили себе в голову, что враг должен быть...
   - Но ведь нельзя иначе, - сказал Ламст, и у меня осталось  впечатление,
что он пропустил мои слова мимо ушей. - Откуда  вы  взялись?  Как  это  вы
ухитряетесь каждый раз оказываться в эпицентре, специально стараетесь, что
ли?
   - Ну да, - сказал я. - А как же вы думали?
   - Я вас арестую. - Он оглянулся. Его люди (их было уже четверо)  стояли
кучкой в отдалении и смотрели на нас. - Возьму и арестую. Несмотря  на  то
что мне говорила  Кати  Клер.  Несмотря  на  то  что  вы  явно  приплелись
откуда-то издалека и не разбираетесь в здешних делах.
   - Бросьте вы, - отмахнулся я,  -  лучше  идите  выспитесь,  на  вас  же
смотреть страшно.
   - Некогда. Как же вы все-таки тут оказались?
   - А я тут ночевал. Просто ночевал в ее квартире.
   - Этого не может быть. Ни один человек не оставался  в  живых...  Я  не
верю.
   - А вы поверьте. И поверьте заодно в то, что занимались не тем.
   -  И  вы  сможете  повторить  это  родным  моих  парней,  погибших  при
исполнении?
   - Мне случалось говорить с родными погибших при исполнении, - сказал я.
- Ладно. Что было раньше, то было раньше. Мертвые остаются молодыми, вы  о
живых подумайте, Ламст.
   - Вот они, ваши живые. - Он поднял руку, указывая на зашторенные  окна.
Ни одна занавеска не колыхнулась. - Сидят,  и  ни  одна  сволочь  носа  не
высунет, а ведь слышали, не могли не слышать, бараны, шкуры...
   Один из его людей вдруг вскинул автомат и застрочил по стеклам. Магазин
кончился скоро, он ведь не сменил его после того, как стрелял в  Джулиану,
затвор клацнул, и автомат захлебнулся. С десяток окон на  четвертом  этаже
зияли  дырами  в  зигзагах  трещин,  несколько  разлетелись  вдребезги,  и
последние осколки еще  сыпались  на  мостовую.  Улица  осталась  пустой  и
сонной. Все стояли молча, опустив головы.
   Я добрел до машины Джулианы, открыл дверцу и сел. Заворчал мотор, из-за
поворота показался длинный зеленый броневик.
   Я сидел, передо мной покачивалась на пружине желтая плюшевая  обезьянка
с хитрющей мордочкой. Открылась правая  дверца,  и  капитан  Ламст  уселся
рядом со мной. В овальное зеркальце видно было, как приехавшие затаскивают
труп в броневик и посыпают привезенным песком алые пятна  на  мостовой.  Я
узнал сухой рыжий песок из карьера. Ламст молча сопел, и  мне  показалось,
что он уснул.
   - Ламст, - сказал я. - Тогда,  в  "Холидее",  что  это  был  за  взрыв?
Вернее, кто его готовил и зачем?
   - Это такое течение - бомбисты. Они считают, что бессмысленность нашего
существования подсказывает единственный выход: мир нужно уничтожить. Мы их
тоже расстреливаем.
   - Расстрелы, - сказал я. - И еще раз расстрелы. Вышел рыцарь из тумана,
вынул шпалер из кармана...
   - Вы считаете меня убийцей? - спросил он.
   - Я считаю, что карьер заслонил вам все остальное.
   - Остальное, - сказал он  тихо  и  горько.  -  Другие  методы.  Как  вы
думаете, почему  к  вам  так  терпимы  и  доверчивы?  Вы  думаете,  мы  не
пробовали? У меня был друг, вы бы с ним быстро нашли общий язык - он  тоже
постоянно искал новые пути...
   - И?
   - Два года назад он отправился в лес. И не вернулся.
   Он замолчал и смотрел в зеркальце. Там уже  все  закончили,  уселись  в
броневик и ждали только Дамста. Я вдруг вспомнил разговор в "Нихил-баре".
   - Слушайте, Ламст, - сказал я. - Что бы вы  чувствовали,  если  бы  вас
начали преследовать только за то, что по ночам вы спите? Устраивать облавы
и засады, об®являть вне закона?
   - Это было бы противоестественно.
   - Вот именно. Теперь поставьте на свое  место  вурдалака,  а  на  место
привычки спать ночью - привычку сосать кровь. Да-да, вот  именно.  Это  их
образ жизни, и, когда вы вначале выступили против него, они вас  посчитали
агрессором. Двойное зеркало, Ламст.
   - Вам не кажется, что вы противоречите сами себе? -  спросил  он  после
короткого раздумья.
   - Вот это-то меня и мучает. Этого-то  я  и  не  могу  понять.  С  одной
стороны, их кровожадность - образ жизни. С другой стороны, он их  тяготит,
создается впечатление, что они сами не знают, откуда и зачем это у них...
   Я замолчал.  Я  мог  бы  и  продолжать,  развивать  свои  сомнения,  но
вспомнил, что мой собеседник сам всего лишь продукт эксперимента.
   - Вам нужно ехать со мной.
   - Вы все-таки упорно хотите меня арестовать?
   - Теперь уже нет, - сказал Ламст. - У меня хватает ума понять,  что  вы
не наш,  что  пришли  неизвестно  откуда  и  ради  неизвестных  мне  целей
пытаетесь разобраться в том, что у нас тут происходит.
   - Вот именно, - сказал я. - Я не хочу играть с вами  в  прятки,  еще  и
потому, что вы нужны мне как союзник.  Я  тоже  офицер,  Ламст,  хотя  моя
служба во многом отличается от вашей.
   - И насколько я понимаю, вы все равно не ответите, если я  спрошу,  кто
вы и откуда?
   - Ну разумеется, не отвечу.
   - С каких лет вы помните ваше детство?
   - Ну, лет с пяти, - сказал я. - А зачем вам?
   - Видите ли, каждый из  нас  помнит  только  шесть  последних  лет.  Не
глубже. Не говоря уже о детстве. Мы знаем, что воспоминания должны быть, у
нас же рождаются дети, но среди нас, взрослых, своего  детства  не  помнит
никто...
   - Значит, вы меня подловили?
   - Ну да, - кивнул он. - Видите, как просто вас можно подловить?
   - Я не знал, что никто не помнит детства...
   - Выходит, за Морем действительно есть другой мир?
   - А откуда вы знаете, что он должен быть?
   - Тогда, может быть, вы знаете, кто мы? - Он пропустил  мимо  ушей  мой
вопрос.
   - Вот это я и пытаюсь установить, - сказал я.
   - Есть ли у жизни смысл?
   - Конечно.
   - У вашей есть, - сказал он. - Ну а есть ли, на  ваш  взгляд,  смысл  в
нашей жизни?
   - Пока я его не вижу, - сказал я. - Мы с вами  мужчины,  военные  люди.
Мне кажется, что вам нужна прежде всего правда,  какой  бы  она  ни  была,
верно? Пока я не вижу смысла в вашей жизни.
   - Почему же тогда мы существуем? Кто мы?
   - Ну откуда я знаю!
   - Значит, и вы не знаете. Но должен же кто-то знать...
   Он безнадежно махнул рукой, открыл дверцу и выбрался  наружу,  неуклюже
путаясь в полах шинели. Я ничем не мог  ему  помочь,  он  только  что  сам
уничтожил наш с ним шанс, и нужно было начинать все заново. Ну, по крайней
мере, теперь я не был на положении загнанного зверя, спасибо и на том...
   Броневик укатил, я остался совсем один на пустой улице,  залитой  ярким
бессолнечным светом.
   Из  дома  с  разбитыми  окнами  вышел  мужчина,  постоял,  посвистывая,
безмятежно глядя вокруг, потом не спеша подошел ко мне. Он был упитанный и
розовый.
   - Закурить есть?
   - Нету, - сказал я.
   - Надо понимать, опять Команда в разгуле? - спросил он, оглядываясь.
   - Ага.
   - Пора бы их и приструнить, - сказал он мечтательно. - Нет, ну пусть бы
возились себе со своими игрушками, но какого черта вот  так?  Лежу,  вдруг
хлоп - окно вдребезги. Волю им дали, гадам. Приспичило гонять вурдалаков -
поезжай в лес и гоняй сколько влезет, пока не надоест или из  самого  душу
не вытряхнут. И вообще, неизвестно, есть вурдалаки  или  их  нет.  Сколько
живу, ни одного не видел. Может,  их  нарочно  выдумали,  чтобы  пыжиться,
героев из себя изображать?
   - Горло перегрызу, - сказал я и щелкнул зубами.
   Он увидел мои измазанные кровью ладони - я так и не вытер их, забыл,  -
стал отступать мелкими шажками,  попятился,  отпрыгнул  и  понесся  прочь,
шустро перебирая толстыми ножками.
   Все это было мне насквозь знакомо. Таких я встречал не так уж часто, но
и не так уж редко, и встретить их можно было на любом  меридиане  планеты,
на любой параллели. "Конечно, это между нами, инспектор, но я,  право  же,
не пойму, почему до сих пор твердят, что это  еще  нужно  планете  -  МСБ,
войска ООН? Я, честно говоря, не видел ни одного живого экстремиста, и мои
знакомые тоже не видели. Пакт о разоружении подписан? Подписан. К чему  же
тогда твердить о какой-то опасности, о рецидивах и пережитках?"
   Я оглянулся назад. Посреди мостовой желтел щедро  насыпанный  песок.  В
голове сама собой всплыла полузабытая музыка, я не сразу понял, откуда это
пришло, потом проступили из молочно-бледной пустоты густые темные  вершины
логовараккских  елей,  белые  северные  звезды,  костер,  отражавшийся   в
спокойной воде. Мы на отдыхе. Мы в  отпуске.  Прогулка  в  волшебный  край
жемчужных   рек   русского   севера.   И   у   костра    с    гитарой    -
Камагута-Нет-Проблем, второй после Кропачева гитарист и  знаток  старинных
песен о разведке всех времен