что творилось на земле. И наоборот. Два обрывка  двух  разных  картин
склеили как попало и вставили в общую раму.
   - Никак не пойму, - сказал мой сосед. - Как это люди ухитряются  летать
по воздуху? Он же из железа, как он в воздухе держится?
   Выходит, об авиации они и понятия не имели?
   - Как ни крути, и там драка... - вздохнул кто-то.
   Драка, которой не должно быть, дополнил  я  про  себя,  драка,  которая
принадлежит другому времени и другим людям...
   Вскоре мы приехали в город, и я выскочил, учтиво попрощавшись.
   Это был очень чистый и очень тихий город. Просторные улицы,  продуманно
поделенные между пешеходами и  машинами  так,  чтобы  не  обидеть  никого,
современные здания, украшенные модными архитектурными выкрутасами.  Все  в
городе радовало глаз гармоничной завершенностью, но непонятно, почему  так
малолюдно и так маломашинно на улицах. Проезжали  редкие  автомобили,  как
правило, роскошные и новые, и я узнавал некоторые марки,  а  некоторых  не
узнавал. Проходили редкие прохожие. И людей, и  машин  было  маловато  для
такого  города  -  может  быть,  поэтому  и  машины,  и   люди   несколько
преувеличенно спешили. Город походил на кинодекорацию, выстроенную в  одну
ночь из фанерного мрамора и пластмассовых кирпичей, настолько походил, что
я не удержался  и  постучал  кулаком  по  стенке  ближайшего  дома,  благо
прохожих не было. Оказалось, самая настоящая стена.
   Потом я встретил людей, которые никуда  не  спешили.  У  заведения  под
вывеской "Нихил-бар" на мостовой стояли круглые столики, и за одним сидела
компания - двое мужчин с дамами, - а остальные были пусты.
   Я присел через два столика от компании.  В  центре  зеленой  столешницы
алел круг,  а  рядом  сверкали  клавиши  -  знакомая  система  типа  наших
пищепроводов.  Наугад  я  нажал  кнопку  (меню  не  было),  за   что   был
вознагражден бокалом какого-то коктейля.
   - Идите к нам, - позвали меня. - Зачем вам одному сидеть?
   Я охотно пересел  к  ним.  После  охотников  за  вурдалаками  следовало
пообщаться  с  мирными  обывателями.   Компания,   как   мне   показалось,
подобралась пестрая: пузатый мужчина с  квадратным  добрым  лицом,  одетый
подчеркнуто небрежно, фантастической красоты брюнетка в чем-то воздушном и
сильно декольтированном, молоденькая  симпатичная  девчонка,  с  обожанием
взиравшая на пузатого, и обаятельный мужчина средних  лет,  неприметный  и
обыкновенный, как стакан серийного выпуска. Не гармонировали  они  друг  с
другом, никак друг другу не подходили...
   - Присаживайтесь, - повторил пузатый, хотя я уже сидел. -  Всегда  рады
новому человеку.
   - И свежему слушателю, - добавила брюнетка. - Джулиана.
   - Совершенно верно,  и  свежему  слушателю,  -  согласился  пузатый.  -
Штенгер, Макс Штенгер.
   - Рита, - сказала девушка.
   Обаятельный и неприметный представился:
   - Несхепс.
   - Алехин, - сказал я, наслаждаясь редкой возможностью быть самим собой.
- Александр Алехин.
   - Итак, я продолжаю, - сказал Штенгер. Лицо его было одухотворенным.  -
Можно обратиться и к другим примерам. Рассмотрим  так  называемую  Великую
французскую  революцию.  Собственно,  не  ее  саму,  а  жизнь   маленького
человечка, который был нужен всем. Это мэтр  Сансон,  знаменитая  в  своем
ремесле личность, - палач города Парижа  Сансон.  До  революции  он  рубил
головы  разбойникам,  взбунтовавшимся  простолюдинам  и   поскользнувшимся
царедворцам. Потом  произошла  революция,  и  началась  кровавая  чехарда.
Робеспьер   уничтожил   "бешеных",   термидорианцы   уничтожили    сначала
Робеспьера, потом "вершину", переворот следовал за переворотом,  и  каждый
новый Диктатор начинал с уничтожения противников. Головы летели в  корзину
быстрее, чем корзины  успевали  подставлять,  а  гильотиной  управлял  наш
старый  знакомец  Сансон.  Власть  переходила  из  рук  в   руки,   Сансон
благоденствовал, господа! Несмотря на череду отрицающих друг друга теорий,
трибунов и вождей. Сущность оставалась неизменной, вечной - нож  гильотины
и человек, который был нужен всем. Какой же смысл имели все  потрясения  и
перемены, если краеугольным камнем оставался несменяемый Сансон?
   Он замолчал и надолго присосался к бокалу.
   - Скот, - сказала Джулиана.
   - Ага, - расплылся Штенгер. - Вот именно, родная. Алехин, вы  согласны,
что  истина  -  это  в  первую  очередь  нечто  неизменное,   вечное?   (Я
неопределенно кивнул). Нечто неизменное и вечное...  А  таковым  в  первую
очередь является скотство. Рушились империи, провозгласившие себя вечными,
грязные деревушки превращались в столицы охватывавших полмира  государств,
исчезали  народы,  языки,  идеи,  религии,  моды,  династии,  литературные
течения и научные школы, но во все времена, при любом  обществе,  будь  то
душная тирания или расцвет демократии,  люди  жрали  вино  и  лапали  баб,
предпочитая эти занятия всем остальным. Спрашивается, что в  таком  случае
основа основ? Я могу быть ярым монархистом, Несхепс - теократом, Алехин  -
атеистом  и  анархистом,  и  мы  перегрызем  друг  другу  глотки  за  свои
убеждения, но вот мы все трое  смотрим  на  тебя,  обворожительная,  -  он
сделал галантный жест в сторону  Джулианы,  -  и  наши  мысли  удивительно
схожи... Вот и нашлось нечто, прочно об®единившее нас троих, таких разных.
   -  Ну,  Макс,  -  смущенно  улыбнулся  Несхепс.  -  Вы  всегда  излишне
конкретизируете. Мы все уважаем нашу Джулиану, этикет, наконец...
   - Этикет - нечто преходящее, - пророкотал Штенгер. - Было время,  когда
за прелюбодеяние карали так, что и подумать страшно, - к примеру, Дракула,
господарь Влад Цепеш. А через пару сотен  лет  даме  из  высшего  общества
считалось в высшей степени неприличным не иметь любовника. Не бойтесь быть
самим  собой,  мой  застенчивый  друг.  Философия  за  вас.  Вся   история
человечества - это потуги скота  скрыть  свое  скотство  более  или  менее
удачными способами. И тот социум, что  не  скрывал  своего  скотства,  как
правило, добивался больших успехов в различных областях.
   - А чем кончал такой социум? - поинтересовался я.
   - Скотством, Алехин, скотством, - мило улыбнулся  Штенгер.  -  То  есть
тем, с чего начинал, что поддерживал, к чему стремился.
   - Мне попался на дороге броневик, - сказал  я.  -  Жуткая,  знаете  ли,
картина.
   - Об этом  и  говорить  не  стоит,  -  отмахнулся  Штенгер.  -  Сборище
самоотверженных идиотов, считающих, что только им известны рецепты  борьбы
за всеобщее счастье. Во все времена  хватало  самоуверенных  и  самозваных
благодетелей. Можем ли мы упрекать вурдалаков?
   Я насторожился.
   - Можем, - сказал Несхепс. - Мне что-то не нравится,  когда  мне  хотят
перегрызть глотку.
   - А если кому-то не понравится ваша привычка спать с бабами и он начнет
гоняться за вами с пулеметом?
   - Это разные вещи.
   - Это одно и то же. В обоих случаях речь идет об  образе  жизни.  Модус
вивенди, учено говоря. Нелепо порицать  кого-то  только  потому,  что  его
привычки противоположны вашим.
   - А когда меня едят - это лепо?
   - И вы ешьте. Он вас,  а  вы  его.  Тем  самым  вы  увеличите  энтропию
скотства и придете к нашей сияющей витрине, то бишь вершине, заветной цели
- Абсолюту Скотства... Ну что ж, мне пора. До встречи!
   Он раскланялся, подхватил Риту и исчез  за  углом.  Наступила  неловкая
тишина.
   - Все-таки большого ума человек... - сказал Несхепс.
   Красавица Джулиана выразила свое мнение о  Штенгере  в  весьма  ядреных
выражениях.
   - Но в одном он прав, - заявила она. - Все  вы  скоты,  за  исключением
кастратов и импотентов.
   - В чем же дело? - сказал я. - Создайте новое учение - "К  совершенству
через усекновение". Противовес. Скотство и антискотство.
   - Блядво! - сказала она, характеризуя меня.
   Я пожал плечами.
   - Все равно не поможет, - смущаясь, сказал Несхепс.  -  Усекновение  не
поможет. Пить будут, драться...
   - Пьяницы и драчуны меня не интересуют, - заявила Джулиана. - Не могу я
смотреть на вас, кобелей, надоело...
   Глядя на нее, зверски красивую, я подумал,  что,  вероятнее  всего,  ей
очень не везет, несмотря на красоту, а может, именно благодаря красоте...
   Джулиана поднялась, небрежно кивнула  нам,  села  в  длинный  роскошный
автомобиль, и он рванул с места, словно пришпоренный конь.
   - Господи, какая женщина! - Несхепс печально смотрел вслед.
   - Да, - искренне сказал я. - Скажите, у вас всегда так тихо?
   - Покой и тишина. Постойте, "у вас"? А сами вы откуда в таком случае?
   - Из-за Мохнатого Хребта, - уже привычно сказал я.  -  У  нас  там  все
другое, не как у вас.
   Судя по его лицу, ему очень хотелось наброситься на меня  с  вопросами,
но деликатность не  позволила.  Тихий  он  был,  скромненький,  как  монах
первого года службы. Потом-то они обвыкаются, монахи...
   - Вы мне не подскажете, где отель "Холидей"?
   - Это за углом, через площадь, еще три квартала и налево.
   Напротив нас остановилась машина, водитель опустил стекло и укоризненно
показал на часы. Несхепс заерзал:
   - Вот незадача, совсем забыл. Вам ведь все равно в "Холидей", вы бы  не
могли...
   - Что?
   - Передать чемодан, вот этот, маленький совсем.
   Он так смущался, ерзал и хрустел пальцами, что я торопливо кивнул:
   - Хорошо. Кому передать?
   - Господин Робер, семьсот пятнадцатый номер.  Он  знает,  скажите,  что
Несхепс просил.
   Мы раскланялись. Он сел в машину и укатил, я подхватил чемодан и  пошел
в отель. Свернул за угол. Посреди улицы стояла  худющая  гнедая  лошадь  и
мотала головой, а на  лошади  мешком  сидел  рыцарь  в  помятых,  тронутых
ржавчиной латах и пялил  на  окружающее  шальные  глаза.  Он  опирался  на
длиннющее копье со ржавым наконечником. Вид у рыцаря был жалкий и унылый.
   - Эй, ты не из донкихотов  будешь?  -  окликнул  я,  примерившись,  как
увернуться от копья, если он вдруг рассердится.
   - Да нет, - сказал он равнодушно. - Совсем наоборот. Я Граальскую  чашу
ищу, вот только куда-то не туда заехал. Дома чумовые какие-то, люди не те,
и дорогу показать никто не может, только зенки пялят. Ты дорогу не знаешь?
   - Нет, - сказал я. - А найдешь свою чашу, что сделаешь?
   - Пропью, что за вопрос? - сказал он мечтательно. -  На  баб  промотаю,
иначе зачем искать-то? Это ж одно золото сколько потянет, а если еще камни
выколупать и в розницу... Считать страшно. Едем со мной, а? Мне оруженосец
нужен. Мой сбежал. Вино тут, знаешь,  бесплатное,  бабы  чуть  не  телешом
ходят, вот он и клюнул, молодой  еще.  Вот  и  отстал.  Поехали,  а?  Пару
камушков уделю.
   - Нет, спасибо, - сказал я.
   Он плюнул, заорал на лошадь, ударил ее ржавыми  шпорами.  Кляча  нехотя
затрусила, непристойно задрав хвост и роняя на мостовую катыши. А я  пошел
дальше.



        4

   Чемодан для господина Робера тяжелел с каждым шагом. Свинец в нем,  что
ли? Нет ничего удивительного, что Несхепс постарался от  него  отделаться.
Ох уж эта моя покладистость...
   Вот и "Холидей", дотащил наконец, ай да Алехин! Возле  парадного  входа
мощно урчал огромный грузовик с откинутыми на все три стороны  бортами.  В
кузове, на блестящем поцарапанном железе,  навалом  лежали  длинные  узкие
ящики с неизвестной маркировкой, которую я  на  всякий  случай  постарался
запомнить. Марку грузовика я не смог определить. Исходившие от него тысячу
раз знакомые запахи бензина и нагретого  солнцем  (черт,  солнца-то  нет!)
железа действовали успокаивающе. Особенно если зажмуриться -  нет  никаких
заколдованных мест, прорвавшегося в наше пространство куска иномерного,  а
также могущественных пришельцев с неподвижных звезд...
   Я открыл глаза, обошел грузовик и вошел в широко распахнутые стеклянные
двери, припертые, чтобы не закрылись, прозаическими деревянными  клиньями.
Что-то привезли. Или увозили. Что можно возить в таких ящиках?
   В роскошном холле, по-купечески просторном и пышном, было тихо и пусто.
За лакированной стойкой нет портье. На длинной черной  доске  поразительно
много ключей - либо подавляющее большинство постояльцев  дружно  гуляет  в
эту пору, либо, что не удивительно, стоит мертвый сезон.
   Я  с  удовольствием  поставил  на  блестящий  паркет  оттянувший   руку
чемоданчик и подошел поближе. Номеров здесь четыреста, а пустых  гвоздиков
- штук десять.  Я  перегнулся  через  стойку  и  потрогал  пальцем  первый
попавшийся ключ. На пальце осталась серая пыль. Даже лучше, что здесь тихо
и малолюдно, среди шума и гама мы только бьем морды и стреляем,  занимаясь
показной стороной нашей профессии, а думается лучше всего в тишине...
   Стоп. Номеров ровно четыреста, но Несхепс сказал,  что  Робер  живет  в
семьсот пятнадцатом. Или есть еще одна доска?
   Вверху, на широкой лестнице, послышался топот и пыхтенье: "Да заноси ты
его!" - "Тяжелый, сволочь..." - "Ногу отдавишь, заноси!"
   Двое парней, растрепанные, потные и злые, волокли сверху ящик типа тех,
что лежали в грузовике. Очень  неумело  они  с  ним  обращались,  передний
пятился по-рачьи, и оба придушенными голосами кляли друг друга.
   Закон подлости не оплошал и здесь.
   Тот, что пятился, неловко переступил, сбился  с  ритма,  и  край  ящика
выскользнул из его потных ладоней.  Холл  огласился  воем  и  проклятьями.
Оплошавший дилетант, ругаясь и подвывая,  прыгал  на  одной  ноге,  обеими
руками зажав вторую, а его напарник следил за ним с неловким сочувствием и
бормотал в том смысле, что  под  ноги  надо  смотреть.  Тут  он  наткнулся
взглядом на мою персону, смущенно улыбнулся и сказал мне:
   - Вот, я ему говорил - ловчее...
   - Да поди ты! - взревел пострадавший.
   - Поможешь дотащить? - спросил второй. - Тут тащить-то...
   - Ладно, - сказал я. - Все равно портье куда-то запропастился.
   Ящик весил килограммов восемьдесят. Удивительно,  как  быстро  они  все
здесь  угадывают,  что  мне  неловко  отказываться,  когда  речь  идет   о
пустяковых услугах...
   Мы вытащили ящик на улицу, запихали в кузов и стали закрывать  борта  -
парень сказал, что ящик, слава  богу,  последний.  Грузовик  стоял  правым
бортом к двери, и парень закрывал правый борт,  а  я  левый.  Поднял  его,
закрепил в пазе тугой крюк и воспользовался моментом,  чтобы  заглянуть  в
кабину  -  по  привычке,  на  всякий  случай.  В  нашем  деле   нездоровое
любопытство не порок, а служебная необходимость,  потому  что  никогда  не
знаешь, какую роль сыграют и на что натолкнут мелочи.
   Это меня и спасло.
   В  холле  грохнуло  -  страшно,  оглушающе.  Взрывная  волна   тряхнула
грузовик, и борт, закрепленный  мной  лишь  с  одной  стороны,  треснул  и
открылся, тяжело ухнув вниз в сантиметре от моего виска.
   Я обежал грузовик. Стекла фасада вылетели начисто,  внутри,  прорываясь
сквозь непрозрачные клубы серого дыма, буйствовал  огонь,  знакомо  воняло
сгоревшей  взрывчаткой,  и  кто-то  дико  кричал  от  невыносимой  боли  -
незадачливый носильщик остался там! Чемодан, мать твою так!
   Парень скорчился, зажимая ладонью кровоточащую щеку, я бросился к нему,
попытался поднять, помочь, но он повернулся ко  мне  с  таким  ненавидящим
лицом, что я с маху остановился.
   Он отскочил за кабину. Бросившись за ним, я увидел, что он бежит  через
площадь, кричит что-то и тычет рукой  в  мою  сторону,  а  сонная  площадь
перестала быть тихой и сонной - на середину ее вылетел  длинный  броневик,
развернулся со  скрежетом,  и  десяток  фигур  в  знакомых  уже  пятнистых
комбинезонах  с  четкой  быстротой,  подразумевавшей  отличную  выучку   и
неплохой опыт, бросились к  отелю,  разворачиваясь  в  цепь.  Над  головой
свистнула пуля, и это было уже совсем серьезно.
   Ко мне огромными прыжками, стелясь  над  землей,  прижав  уши,  неслась
здоровущая овчарка, и я выстрелил навскидку. Пес покатился с воем и замер.
Я рванул дверцу, прыгнул за руль. Просто счастье, что они оставили ключ  в
замке.
   Я погнал машину прямо на бегущих, и они брызнули в  стороны.  Застучали
автоматы и  пулемет  броневика,  но  удача  уберегла  и  на  этот  раз,  я
благополучно прорвался в переулок, помчался  неизвестно  куда  и  видел  в
зеркальце, что броневик мчится следом.  Ящики  прыгали  в  кузове,  хлопал
борт, снова в рев моторов вплелась автоматная  очередь,  и  ободья  задних
колес  загромыхали  по  асфальту,   машина   запетляла.   Мелькали   дома,
шарахавшиеся на тротуар автомобили, люди  с  глупыми  удивленными  лицами,
гремели ободья, я безжалостно топтал педаль газа.
   Долго так продолжаться не могло. Я не знал  города,  они  же  наверняка
прекрасно знали. Шли первые, суматошные, неорганизованные  минуты  погони,
но как только охотники опомнятся, станут сжимать кольцо, используя  выучку
и знание  города...  Где  уж  мне  со  своим  пистолетом  выходить  против
пулеметов, да и не собираюсь я в них стрелять, мне бы  только  оторваться,
скрыться, и ничего мне больше  не  нужно,  дайте  мне  ноги  унести,  чего
привязались...
   Броневик нагонял. Они не  стреляли  -  хотели  взять  тепленьким,  были
уверены в себе.  Первый  азарт  прошел,  начиналась  педантичная  игра  по
правилам. Наконец я увидел подходящую узкую улочку, свернул туда; едва  не
перевернув  грузовик,  растеряв  последние  ящики,  затормозил,  развернув
машину поперек улицы, выпрыгнул  и  помчался  что  есть  духу  в  какие-то
проходные дворы, мимо стоявших машин, мимо уютных коттеджиков, мимо, мимо,
мимо...
   За спиной раздался треск. Я их недооценил -  броневик  на  полном  ходу
отшвырнул с дороги несчастную машину,  зарычал  где-то  близко,  замолчал.
Топот ног сзади. Однако они уже не видели меня, гнались наугад.
   Не зря я опасался,  что  незнание  местности  скажется.  Кончилось  мое
везение - улица  внезапно  кончилась,  словно  ее  обрубили,  впереди  был
пустырь и слева пустырь, окраина города, и некуда бежать  дальше,  вернее,
незачем, потому что бегущего  видно  за  версту.  А  справа  были  ворота,
высокие  железные  ворота  в  серой  бетонной  стене,  а   в   воротах   -
соблазнительно приоткрытая калитка. Выхода не было, в  моем  положении  не
привередничают.
   Я пролез в калитку, пачкаясь ржавчиной и пылью. Это был гараж - большой
асфальтированный  двор,  низкие  здания  с  маленькими  окнами,  наверняка
мастерские,  асфальт  покрыт  масляными  пятнами.  Рядами   стоят   крытые
брезентом грузовики и очень знакомые броневики - я попал к  тем,  от  кого
бежал, угораздило же...
   Преследователи бежали к воротам. Ближе всех стоял грузовик  с  железной
коробкой вместо кузова, я прыгнул внутрь, притворил  дверь  и  прижался  к
стенке.  Лязгнули  ворота,  преследователи  гурьбой  ввалились  во   двор,
пробежали мимо.
   - Что за переполох? - спросил кто-то, отделенный от меня только  тонким
железным листом.
   - Бомбиста гоняем, - ответили ему. - Где-то здесь, падаль,  прошмыгнул.
Не видели?
   - Что он, чумной, чтобы сюда лезть?
   - Я же говорил, сбились. Точно, он рванул во дворы, а мы,  как  дураки,
сюда. Собаки не было, оттого и ушел. Такую собаку положил, сволочь...
   Несколько минут они крыли меня последними словами, перебрали всех  моих
родственников и добавили таких, что это  было  уже  форменное  нахальство.
Потом им  надоело,  и  они  ушли,  горько  сожалея,  что  нам  не  удалось
свидеться. И перед тем, как уйти, один из них хозяйственно захлопнул дверь
кузова и щелкнул наружным замком...
   Сами того не зная, они посадили меня под замок. Два оконца,  с  ладонь,
каждое забраны надежными решетками, железо под ногами, железо над головой,
железо со всех сторон, и дверь заперта  снаружи.  Идиотское  положение.  В
десять раз хуже, чем в тридцать восьмом в Дурбане, а ведь тогда  казалось,
что хуже никогда не будет...
   Я сел на пол. Что  мы  имеем?  Из-за  сволочи  Несхепса,  представителя
каких-то загадочных  бомбистов,  меня  ищут,  мои  приметы  вскоре  станут
известны каждому постовому, составят словесный портрет. Я хорошо знаю, как
это бывает. И знаю, что почти ни