ень  у  подножия
Рюбецаля,  жареная  курица  на  деревянном  блюде  в  кабачке  Алвеса   на
Ладейро-до-Алво. Там, у Алвеса, мне и рассказывали - у них в  Байи  верят,
что каждый отважный человек  становится  после  смерти  звездой  на  небе.
Новой, еще одной звездой. Главное, чтобы  человек  был  отважным.  Что  ж,
хочется верить, что сегодня ночью на небе появится новая звезда, жаль, что
мне и в эту ночь не придется увидеть звезд и узнать, которая из них - ее.
   Пришлось силой уводить Пирата от холмика, он сдался не сразу. Снова под
колеса летела дорога, а мне казалось, что машина стоит на месте,  как  это
было возле Холмов, до которых еще предстояло добраться, чтобы заставить их
поверить в то, чего они не заметили, не увидели.
   Мефистофель возник на опустевшем месте Кати внезапно, как и  полагается
сказочному черту.
   - Вы понимаете, на что замахиваетесь? - говорил он. - Вы понимаете, как
мало значите для хозяев эксперимента? Они вас не заметят,  для  них  вы  -
ноль, пустяк, странная точечка в окуляре микроскопа, соринка, ползущая  не
в ту сторону, и только. Остановитесь, пока не поздно!
   - Идите вы к черту, - сказал я. - Поймите и  вы,  что  вас  -  нет.  Вы
могущественнее  всех  здешних   людей,   но   они   -   люди,   а   вы   -
материализовавшийся скепсис, воссозданный с дурацким усердием. Я в вас  не
верю, вас нет...
   Он стал таять, но его порицающий  голос  еще  долго  преследовал  меня,
обволакивал  логической   паутиной   отточенных   до   затертости   угроз,
предостережений и призывов к торжеству "здравого смысла"...
   Я  остановил  машину  и  поднял  к  глазам  бинокль.  Фиолетовые  линзы
уничтожили расстояние, сжали линию в  точку,  я  увидел  возле  решетчатой
вышки, возле машины худую высокую фигуру в длиннополой шинели -  наверное,
он и не покидал форпоста.
   Я отпустил тормоза и помчался вниз, борясь со смертной тоской, прижимая
ладонью кнопку сигнала - мне хотелось, чтобы он увидел меня издали.
   Он вышел к обочине, всматриваясь из-под  руки  -  автоматический  жест,
нелепый в мире без солнца. Я остановил машину рядом с ним, вылез и  сел  в
траву, прижавшись затылком к  нагревшемуся  борту  вездехода.  Смотрел  на
зеленую равнину, едва заметно выгибавшуюся у горизонта цепочкой холмов,  в
голове кружились обрывки самых разных разговоров, всплывали в памяти  лица
живых и мертвых, и только сейчас  я  ощутил,  как  страшно  устал  за  эти
четверо суток - считанные минуты по часам "Протея". Что ж, теперь можно ни
о чем не думать, кроме того,  о  чем  думать  необходимо,  -  о  том,  что
наконец-то удалось найти  себя  настоящего,  о  том,  что  по  собственной
глупости прошел мимо своей любви, а когда спохватился, было уже поздно.  И
о том, сколько еще предстоит сделать.
   - Как же вы так... - сказал Ламст, глядя на пустую мою машину.
   - Так тоже бывает, - сказал я. - Мертвые приказывают  нам  долго  жить,
Ламст, а что такое приказ в нашем деле, вы  хорошо  знаете.  Если  приказы
нарушают, то только для того, чтобы лучше выполнить...
   Небо над нами было голубым, несмотря ни на что.
   Нам с ним было не так уж много лет, и мы знали друг о друге, что  можем
работать, как черти.
   Что-то коснулось моего плеча, и я медленно поднял голову.

   1979