каких шансов скрыться в  незнакомом  чужом
городе, о контрразведке которого мне ничего не известно, и любой  прохожий
может распознать во мне чужака. До сих пор обходилось, но самый пустяковый
разговор на самую мелкую бытовую тему, затрагивающую  азбучные  истины  их
жизни, выдаст меня с головой.
   Далее я ни о чем особенном не думал. Не видел  нужды.  Гадать  о  своем
будущем не хотелось, чтобы вовсе не раскиснуть,  ко  всему,  что  касалось
этого мира, пока не стоило  возвращаться.  Потемнело.  В  окошки  я  видел
черное небо без единой звездочки.  Солнца  нет,  звезд  тоже  нет,  только
где-то далеко-далеко, где черное небо смыкалось с черной степью, над самым
горизонтом, угадывавшимся очень  приблизительно,  прополз  острый  золотой
треугольник, полыхнул  золотой  беззвучный  взрыв,  треугольник  исчез,  и
темнота стала еще гуще.
   ...Меня разбудил шум  многих  моторов,  гул  голосов  и  деловая  суета
снаружи. Железный пол подо мной трясся мелкой дрожью -  прогревали  мотор.
Через несколько минут грузовик тронулся, пристроившись в хвост  выезжавшей
со двора колонне броневиков, - я увидел это в окошечко, пробрался к  двери
и осторожно толкнул, но она не поддалась. Я вернулся к  окну  и  попытался
сообразить, куда они едут и чего мне ждать.
   Моросил дождь, машины разбрызгивали лужи. Некоторые  улицы  я  узнавал.
Промелькнул   изуродованный   фасад   "Холидея",   промелькнули    столики
"Нихил-бара", где  я  на  свою  беду  повстречал  мерзавца  Несхепса.  Моя
персональная камера на колесах повернула  вправо,  отстала  от  колонны  и
пошла петлять по незнакомым улицам.
   Остановилась. После короткой переклички лязгнули ворота, машина в®ехала
во двор и стала пятиться. Ее обступили автоматчики в пятнистом. Я отскочил
от окошечка, на цыпочках пробежал к задней стенке, прижался к ней как  раз
вовремя, за несколько секунд до того, как щелкнул  замок.  В  кузов  стали
прыгать какие-то люди. Не обращая на меня никакого внимания, они проходили
вперед, и руки у них были связаны тонкими веревками. Кто-то вопил снаружи:
"Быстро! Не задерживаться!" - люди все лезли и лезли, их набилось столько,
что нельзя было пошевелиться. Дверь заперли, и машина тронулась.  На  этот
раз она неслась во весь опор, завывая  сиреной,  ее  нещадно  заносило  на
поворотах, и нас мотало, как кукол.
   Хорошая дорога кончилась, машина  подпрыгивала  на  буграх  и  ухала  в
рытвины.  Дождь  постукивал  по   крыше.   Наконец   взвизгнули   тормоза,
распахнулась дверь и рявкнули:
   - Вых-хади по одному!
   Люди стали выпрыгивать. Я медлил, чтобы  оказаться  последним,  подумал
было, что удастся вообще остаться здесь, но когда нас осталось в кузове не
более десятка, к нам влез автоматчик,  и  мне  тоже  пришлось  выпрыгнуть,
заложив руки за спину, чтобы не отличаться. Никто, по-моему, и не заметил,
что руки у меня свободны, - все делалось быстро, суматошно, под окрики.
   С первого взгляда все стало ясно.  Опушка  густого  леса.  Впереди  был
рыжий карьер, широкий и глубокий, с отвесными стенами. Сзади, отрезая  нас
от опушки, выстроились цепью автоматчики в маскировочных дождевиках,  и  у
кромки рва стояли автоматчики,  обступив  пулемет  на  треноге,  и  справа
автоматчики, и  слева,  кое-кто  с  овчарками  на  поводках.  Поодаль,  за
оцеплением, сбились в кучку четыре броневика с развернутыми в нашу сторону
пулеметами и легковая машина - крытый вездеход с длинной антенной.
   Нас стали выстраивать колонной - по пять человек в  шеренге.  Набралось
семь пятерок - и я, тридцать шестой. Я понимал, что  срочно  нужно  что-то
делать, но не знал, с чего начать, что крикнуть,  все  понимал  и  не  мог
стряхнуть оцепенение...
   Резкая команда. Автоматчики, кроме четырех, охранявших колонну, отошли,
сгруппировавшись вокруг худого высокого человека в  длиннополой  шинели  и
фуражке. Он курил короткую трубку, прикрывая ее ладонью от дождя, и что-то
резко говорил второму, в берете, державшему  перед  глазами  большой  лист
голубой бумаги. Потом кивнул. Новая команда. Первую  пятерку,  подталкивая
прикладами, повели к обрыву и поставили  на  кромке  спинами  к  пулемету.
Моросил неощутимый дождь, серое небо  повисло  над  землей,  его  едва  не
прокалывали острые верхушки елей. Стало очень тихо.
   Тишину распорола звонкая  очередь.  Пятеро  упали  на  рыжий  песок,  и
трассирующая строчка еще раз прошлась по скрюченным телам. К карьеру  вели
следующую пятерку, и все  повторилось.  И  снова.  И  еще.  Как  конвейер.
Пулеметчики сноровисто и быстро меняли магазины, эхо  дробилось  о  сосны,
путалось в ветвях, наконец повели последнюю пятерку,  и  я  остался  один.
Тогда я достал пистолет и выстрелил в воздух.
   Моментально меж лопаток уперся ствол автомата. Я  выпустил  пистолет  и
поднял руки.
   - А этот еще откуда взялся? Плохо пересчитали?
   - Не дури, я сам считал. Откуда у него пистолет и почему руки свободны,
вот вопрос...
   Застрочил пулемет - по последней пятерке. К нам торопливо шагал тот,  в
длиннополой шинели, за ним спешили остальные, и вскоре меня обступили все,
кто здесь был.
   - В чем дело? - спросил высокий. У него было узкое усталое лицо,  глаза
припухли.
   - Не пойму, капитан. Пистолет неизвестной марки, руки  свободны.  Я  не
допускаю мысли, что мои люди могли ошибиться.
   - Кто вы такой? - спросил высокий.
   - А вы? - спросил я, дерзко глядя ему в глаза.
   -  Я  капитан  Ламст,  начальник  Команды  Робин,  -  сказал   он   без
раздражения. - Советую отвечать на мои вопросы.
   -  Алехин,  -  сказал  я  -  Из-за  Мохнатого  Хребта.  Забрел  к  вам,
путешествуя, напился в кафе, и сам черт не разберет, как  меня  занесло  в
гараж...
   - Тьфу, пьянь, - плюнул кто-то. - Только приехал - и сразу... А если бы
шлепнули дурака?
   Я почувствовал, что ко мне мгновенно потеряли интерес. Впрочем, не все.
Капитан Ламст молча смотрел на меня  воспаленными  глазами,  и  я  не  мог
понять, что он обо мне думает.
   Ко мне протолкался высокий детина, всмотрелся:
   - Точно, он. Мы его вчера подвозили до города.
   Тут уж и те, кто оставался, стали расходиться.  Детину  я  тоже  смутно
помнил.  Кто-то  вернул  мне  пистолет,  кто-то  прошелся  насчет  везучих
дураков, а я благодарил  бога  и  черта  за  то,  что  здесь,  видимо,  не
оказалось моих вчерашних преследователей.
   - Ну хорошо, - сказал Ламст. - Мы вас подвезем до города,  пешком  идти
далеко.
   Значит, решающая проверка еще впереди. Впрочем, иного  и  не  следовало
ждать.
   - Конечно, - сказал я. - Надеюсь, назад вы  меня  повезете  не  в  этой
клетке?
   - Конечно нет. Прошу в мою машину.
   Я сел в его вездеход и смотрел, как сталкивают трупы в карьер. По спине
полз холодный ручеек, руки откровенно дрожали.
   Ламст говорил с водителем ближайшего  броневика,  энергично  размахивая
погасшей трубкой. Водитель слушал его почтительно и серьезно.
   С дороги свернул заляпанный грязью мотоциклист,  под®ехал  к  Ламсту  и
мастерски затормозил в миллиметре от носка его сапога. Капитан  принял  от
него большой серый пакет, привычно разорвал обертку, рассеянно,  продолжая
разговор, скользнул взглядом по донесению и вдруг замолчал  на  полуслове,
по его позе я понял, что сейчас он обернется ко мне...
   Видимо, Ламста ночью не было в городе,  и  ему  не  успели  доложить  о
взрыве в "Холидее", такое тоже случается.
   - Смотри-ка, шина спустила, - сказал я водителю,  глядевшему  в  другую
сторону и не видевшему Ламста.
   Три события произошли одновременно.
   Водитель, немного недоумевая, полез из машины.
   Ламст бросился к машине, расстегивая кобуру.
   Я прыгнул за руль.
   В отличных ходовых качествах броневиков я убедился не далее как  вчера,
но они занимали невыгодную позицию,  им  пришлось  долго  разворачиваться.
Мотоциклист, единственный, кого следовало серьезно опасаться,  вылетел  на
обочину на первом скользком крутом повороте и вышел из игры.
   Лес я проскочил  быстро.  Впереди  был  город,  незнакомая  окраина.  У
крайнего дома под круглым навесом прятался патруль - трое в  нахлобученных
на нос капюшонах, один даже откозырял машине. Промчавшись мимо них, я стал
нажимать рычажки на приборной  доске  и  скоро  наткнулся  на  выключатель
радии.
   - Всем, всем, всем! - кричал кто-то тревожной скороговоркой. - Вездеход
сорок четыре-двенадцать задерживать всем  патрулям!  Мобильные  группы,  в
квадраты пять, восемь и девять! Повторяю: угнана машина  капитана  Ламста,
водителя брать живым, только живым!  Стрелять  по  ногам!  Оцепите  район,
ставьте "бредень"! Стрелять только по ногам!
   И так далее в том же духе. Из  переклички  я  понял,  что  уже  являюсь
об®ектом  номер  пять  в   списке   подлежащих   розыску   особо   опасных
преступников, и подумал, что честь  мне  оказана  незаслуженная.  Меж  тем
радист, видимо говоривший из одного из броневиков у карьера, снова и снова
приказывал задержать, перехватить, стрелять только по ногам, брать  только
живым. С ним перекликались радисты мобильных групп и  патрулей.  Это  была
опытная, грозная сила, и все козыри находились в их руках.
   Я загнал машину в глухой дворик, за деревянные сараи, чтобы ее подольше
поискали. Напялил оставленную  шофером  маскировочную  куртку,  нахлобучил
капюшон, прихватил автомат и,  превратившись  в  неплохую  подделку  бойца
Команды, с деловым видом помчался искать самого себя.
   Я бегом пропетлял по незнакомым улицам примерно с километр. Проносились
машины Команды и пешие автоматчики, но моя куртка с успехом исполняла роль
шапки-невидимки. Вряд ли в Команде все знали всех настолько хорошо,  чтобы
с первого взгляда опознать чужака, некоторое время я  мог  блаженствовать,
но долго так продолжаться не могло. Я не обольщался - скоро они  обнаружат
машину, увидят, что вещей водителя там  нет,  и  последует  новый  приказ:
обратить внимание на человека  в  форменной  куртке  и  цивильных  брюках.
Неминуемо пустят собак...
   Пробежав еще метров  сто,  я  занял  позицию  на  тротуаре,  передвинул
поудобнее автомат и стал вышагивать, зорко  озирая  мокрую  улицу  -  пять
шагов вперед, пять назад. Я собирался сдаться.
   В конце улицы показался бегущий  -  пятнистый  комбинезон,  здоровенная
овчарка на поводке. Он бежал не с той стороны, откуда прибежал я, так  что
беспокоиться не стоит, лучше обдумать, как сдаваться.
   Я приглядывался, пока не понял, что это  девушка,  и  не  какая-то  там
абстрактная, а вчерашняя Кати из джипа - лапочка даже  в  этом  мешковатом
комбинезоне. Только волосы на этот раз собраны в заправленную под воротник
косу.
   Она пробежала бы мимо, но я шагнул наперерез:
   - Стой!
   Она остановилась. Пес, черный остроухий кобель, разглядывал меня вполне
дружелюбно, вывалив розовый язык и шумно хакая.
   - Ты?
   - Ага, - сказал я. - Ты, оказывается, в Команде?
   - Мне некогда...
   - Бежишь ловить пятого? А это я - так меня у вас окрестили.
   Она опустила руку на кобуру. Я заторопился:
   - Вот этого не нужно. Понимаешь, так глупо получилось. Я  же  ничего  у
вас не знаю, один тип сунул мне чемодан, а там была бомба, потом  побежал,
как дурак, рефлексы сработали...
   - Автомат!
   - Пожалуйста. Забери ты его совсем, не нужен он мне.
   - К стене! Руки за голову!
   - Надеюсь, ты понимаешь, что я мог бы сто раз тебя пристрелить, будь  я
тем, за кого вы меня принимаете? Я ведь ни разу не выстрелил по  вашим.  И
уж не стал бы останавливать тебя...
   - Так. - Она раздумчиво закусила губку. - Ладно, руки можешь  опустить.
Почему же ты бегаешь?
   - Цепная реакция. Началось и поневоле продолжается.
   - Ты пойдешь со мной.
   - Вот уж нет, - сказал я. - Ты им сама все об®ясни, ладно?  Я  не  хочу
нарваться на глупую пулю по конечностям, знаю, как это бывает, сам  ставил
бредень...
   - А если... - Она выразительно тряхнула автоматом.
   - Брось. Ну зачем? Никуда я не денусь, Кати, что ты, в самом деле?
   - Ты знаешь, что такое телефон?
   - У нас они тоже есть.
   - Позвонишь пять-восемнадцать-сорок один. Запомнил?
   - Уже. Где бы спрятаться, пока...
   - Свернешь вон туда, через квартал  будет  кафе.  Позвонишь  оттуда,  я
управлюсь быстро. Пират, пошли!
   Они убежали. Я пошел в указанном направлении, завернул за угол...
   Пули свистнули у колен одновременно с  окриком.  Их  было  трое,  слава
богу, без собаки.
   Разбрызгивая лужи, я промчался  мимо  кафе,  которое  так  и  не  стало
спасительным  приютом,  поскользнулся  и  едва   не   шлепнулся,   наддал,
перемахнул через круглый газон, еще одна улица, еще один проходной двор, я
увидел длинную роскошную машину, в которой кто-то сидел, бросился  к  ней,
рванул ручку и упал на сиденье.
   - Ну, и как это понимать? - спросила Джулиана, давешняя  фантастическая
брюнетка из "Нихил-бара".
   - Гони! - заорал я. - Да шевелись ты!
   Она тронула машину.
   - Ты не можешь меня куда-нибудь спрятать?
   - В самом деле?
   - Да. Скрыться, спрятаться, укрыться, затаиться - я на все согласен.
   - Что случилось?
   - Мелкие неприятности. Всего-то посидеть часок в тихом месте.
   - Часок?
   - Желательно. Прояви извечную женскую доброту.
   - Ты что, записался в Команду?
   - Нет, это я так... Слушай, так спрячешь?
   - Хорошо. Я тебя отвезу к себе. В свою квартиру, но не в свою  постель.
Уловил разницу?
   - Будто бы. Но я человек воспитанный и временами неприкрыто галантный.
   - Все вы галантные, и каждый мечтает залезть под юбку.
   - Господи, да мне не до юбок, - заверил я. - У меня четкая программа  -
стул и стаканчик чего-нибудь крепкого.
   Она вдруг сказала что-то на незнакомом языке, громко и внятно. Судя  по
тону, это был вопрос.
   - Не понимаю.
   - Ну, тогда ничего. Мне показалось, - усмехнулась она. -  Да  нет,  это
было бы даже смешно...
   Я не стал спрашивать, почему смешно. Я устал от вопросов.
   Мы под®ехали к длинному зеленому дому с голубыми  балконами,  поднялись
на третий  этаж.  Квартира  была  как  квартира,  в  продуманном,  чуточку
кокетливом уюте чувствовалась женская рука. И тут же диссонансом  -  следы
свежей попойки, куча полупустых и пустых  бутылок  на  столе,  испятнанная
скатерть, на подоконнике разбитые бокалы,  а  поперек  зеркала  размашисто
написано розовой губной помадой очень неприличное слово.
   - Это Штенгер, - сердито сказала Джулиана. - Это еще ничего, в  прошлый
раз он кошке презерватив на голову натянул, сволочь толстая...
   - Весело живете, - сказал я. Блаженно постанывая про себя, устроился  в
широком глубоком мягком кресле. - Чего же ты тогда с ним водишься?
   - А какая разница? - Она сгребла бутылки в охапку.  Вернувшись,  подала
мне высокий стакан с чем-то зеленоватым. -  Все  вы  свиньи,  только  одни
попроще, другие посложнее. Свиньи с духовным миром, свиньи без такового.
   - Господи, перехлест.
   - Ох, да пошел ты... Пей, раз просил.
   - Твое здоровье! - Я осушил стакан. Теплое, мягкое,  огромное,  липкое,
дурманящее закрутило и обволокло...
   ...Было тихо и темно, я лежал на чем-то мягком, скрестив руки на груди.
Абсолютно несвойственная мне поза, отметил я машинально и пошевелился.
   Руками я мог двигать, но кисти что-то плотно стянуло, ноги  в  лодыжках
тоже, я дернулся, рванулся уже не на шутку, борясь с подступающим страхом.
Во сне я был там, в провонявшей бензином железной коробке, меня волокли  к
карьеру, оставались секунды, а язык не повиновался...
   - Джулиана! - крикнул я.
   - Что? - спросила она над ухом.
   - Почему так темно?
   - Потому что ночь. Ночью, знаешь ли, темно.
   - Чем ты меня угостила?
   - Снотворное, - ответила она лениво и спокойно.
   - А руки? Что со мной?
   - Ничего особенного. Просто я тебя связала.
   - Брось шутить. Развязывай давай.
   - Ничего подобного.
   - Развяжи, кому говорю! - рявкнул я.
   - Ну конечно, - сказала она брезгливо.  -  Все  вы  такие,  как  только
почувствуете, что смерть держит за шиворот...
   - Слушай, я не посмотрю, что ты милая женщина, так двину...
   Она рассмеялась, и в этом смехе было что-то нечеловеческое, лежащее  по
ту сторону наших знаний о мире, его устоях и обычаях,  что-то  страшное  и
неживое. В кромешной тьме я  едва  различал  контуры  предметов,  Джулиана
наклонилась надо мной, и ее глаза светились звериным зеленым  светом.  Вот
тогда мне стало страшно, до испарины. В моем мире я  не  боялся  ничего  и
никого, но это...
   - Не барахтайся, - сказала Джулиана. Я чувствовал на лице  ее  дыхание,
силился разорвать веревки и не  мог.  -  Это  быстро.  Это  очень  быстро,
Алехин, и только сначала больно, потом кажется, будто засыпаешь...
   - Нет, - сказал я. - Нет. Вурдалаков нет. Их не бывает, слышишь?
   - Ну, если я призрак, то  ты  преспокойно  можешь  сбросить  веревки  и
встать, а то и вовсе проснуться...
   Ее руки легли мне на плечи, потом сдавили виски, тубы  коснулись  моих,
вжались, и я охнул - она прокусила мне нижнюю губу, было больно, но уже не
страшно, одна тупая беспомощная обида за то,  что  так  нелепо  приходится
отдавать концы, а они там  никогда  не  узнают  истину,  будут  громоздить
теории и жонглировать ученой аргументацией...
   Я стал отбиваться, не мог я покорно ждать, как баран на бойне.
   - Ну это же глупо, - сказала Джулиана. - Послушай, я вовсе не хочу тебя
мучить. Давай быстрее с этим кончим, нам обоим будет легче.
   В ее голосе сквозила скука, надоевшая обыденность и еще что-то  унылое,
насквозь беспросветное. Моя обостренная жажда жизни, мое  профессиональное
умение докапываться до сути  явлений,  слов  и  поступков,  моя  интуиция,
наконец, - все  это  дало  возможность  уловить  в  происходящем  трещину,
лазейку, слабину. В любом случае я ничем не рисковал, кроме жизни.
   - Подожди, - сказал я. - Значит, ты...
   - Значит, я.
   - Но почему?
   - Потому что я - это я.
   - Демагогия, - сказал я. - Ты же человек.
   - Я вурдалак.
   - Никаких вурдалаков нет. Ты человек и должна знать, почему  поступаешь
именно  так,  а  не  иначе.  Должна  разбираться  в  своих  побуждениях  и
поступках. Так почему?
   - Потому.
   - Почему, я тебя спрашиваю? Должен быть ответ, слышишь? Ты должна знать
ответ!  Отвечай,  ну!  Ты  что,  станешь  счастливее?  Тебе  это  доставит
удовольствие? Омолодит?  Прибавит  любви  к  жизни?  Здоровья?  Ненависти?
Отвечай, ты!
   Она молчала и не  двигалась,  а  я  говорил  и  говорил,  с  отточенным
профессионализмом выводил логические построения, пустил  в  ход  все,  что
знал из психологии, все известные мне соображения о смысле жизни,  оплетал
словами, топил в словах и сводил к одному: ответь,  для  чего  ты  живешь,
слышишь, Джулиана, найди смысл твоих поступков, об®ясни, что тобой движет,
почему ты поступаешь так, а не иначе? Кем это  выдумано?  Стоит  ли  этому
следовать? Я говорил и знал, что борюсь за свою жизнь, за успех  операции,
за все, что мы любили в человеке, за то, что дает человеку  право  зваться
человеком...
   Она молчала и не двигалась. Я  спустил  с  постели  связанные  ноги,  с
трудом удержав равновесие, запрыгал к окну, серому квадрату на фоне зыбкой
темноты. Что есть силы саданул в  стекло  локтем  и  отскочил.  Посыпались
хрустящие осколки. Не переставая говорить,  я  нащупал  торчащий  из  рамы
острый треугольник и стал перепиливать веревку. Промахиваясь,  резал  кожу
на запястьях. Освободился наконец. Распутать ноги было уже гораздо  легче.
Пошарил ладонью по стене, нащупал выключатель, нажал. Вспыхнула  люстра  -
клубок хрустальных висюлек.
   Джулиана сидела на широкой постели, зажав  лицо  ладонями.  Я  пошел  в
кухню, прикончил из горлышка полупустую бутылку со знакомой  этикеткой,  а
последними каплями смазал порезы. Сразу защипало. Я  вернулся  в  комнату,
извлек аптечку и  принялся  методично  обрабатывать  царапины.  Порезы  от
осколков стекла - по-моему, самое паршивое... Губа распухла, и я не стал к
ней прикасаться.
   - Ты меня убьешь? - тусклым голосом спросила Джулиана.
   - Поце