что если раньше она и подозревала во мне разумное существо, то теперь,
видимо, согласилась с Зайусом и смотрела на меня, как  на  человека  своей
планеты, то есть как на животное, может быть, и неглупое, но, уж во всяком
случае, лишенное интеллекта.
   Мое  превосходство  над  остальными  пленниками,  которое,  впрочем,  я
особенно не выпячивал, чтобы  не  пугать  сторожей,  сделало  меня  важной
персоной, гордостью института. К стыду своему, должен признаться, что  это
вполне удовлетворяло мое честолюбие и какое-то время я даже гордился своим
положением. Зорам и Занам относились ко  мне  по-дружески:  их  забавляло,
когда я им улыбался, хохотал или произносил отдельные слова.  Перепробовав
на мне все  классические  опыты,  они  старались  изобрести  новые,  более
сложные, и мы вместе радовались,  когда  мне  удавалось  решить  очередную
задачу. Они никогда  не  забывали  принести  мне  какое-нибудь  лакомство,
которым я охотно делился с Новой. Мы считались привилегированной парой.  В
своем ослеплении я воображал, будто Нова сознает, что своим  благополучием
обязана мне, моим талантам, и большую часть времени пыжился перед нею, как
последний фанфарон.


   Но через несколько недель я вдруг почувствовал, что меня от всего этого
вот-вот стошнит. Может быть, виноваты были глаза Новы, показавшиеся мне  в
то утро особенно бессмысленными, а может  быть,  кусочек  сахара,  которым
меня угостила Зира.  Сахар  этот  внезапно  показался  мне  горьким,  и  я
покраснел от стыда, осознав, что уже готов  был  трусливо  смириться.  Что
подумает обо мне профессор Антель, если он случайно уцелеет и найдет  меня
в клетке? Даже мысль об этом была невыносима, и я твердо решил  начиная  с
того самого мгновения вести себя как подобает цивилизованному человеку.
   Поглаживая в знак благодарности лапку Зиры,  я  осторожно  завладел  ее
блокнотом и ручкой. Затем, не обращая внимания на ее  ласковые  упреки,  я
уселся на солому и принялся рисовать Нову. Когда-то меня считали  неплохим
рисовальщиком, к тому же такая модель могла вдохновить кого угодно, и  мне
удалось сделать довольно приличный набросок, который я протянул шимпанзе.
   Тотчас все сомнения Зиры на  мой  счет  возродились,  и  она  пришла  в
неописуемое волнение. Мордочка ее покраснела, она уставилась на меня, не в
силах унять дрожь. Воспользовавшись ее смятением, я властно протянул  руку
за блокнотом, и на сей раз она отдала его мне по доброй воле. До  сих  пор
не понимаю, почему я раньше не прибег к такому простому способу!
   Вспомнив свои  школьные  занятия,  я  начертил  геометрическую  фигуру,
иллюстрирующую теорему Пифагора. Мой выбор не был случайным.  В  юности  я
прочел  одну  научно-фантастическую  повесть,  в  которой  старый   ученый
использовал геометрические фигуры, чтобы установить  контакт  с  разумными
существами иного мира. Во время перелета я как-то заговорил об этом методе
с профессором Антелем, и даже он его одобрил. Помнится,  он  еще  добавил,
что геометрия Эвклида сплошное заблуждение, и  именно  потому  она  должна
быть общепринятой во всех мирах.
   Как бы там ни было,  Зиру  мой  чертежик  буквально  потряс.  Она  дико
вскрикнула,  мордочка  ее   сделалась   совсем   пурпурной.   Лишь   когда
встревоженные Зорам и Занам бросились к ней на помощь, ей с большим трудом
удалось овладеть собой. И тут Зира повела себя по  меньшей  мере  странно:
исподтишка взглянув на меня, шимпанзе быстро и  ловко  спрятала  сделанные
мною  рисунки.  Она  сказала  несколько  слов  гориллам,  и  те  вышли  из
помещения:  я  понял,  что  Зира  удалила  их  под  каким-то   благовидным
предлогом. Затем, приблизившись вплотную к клетке, она пожала мне руку,  и
рукопожатие ее имело совсем иное значение, нежели раньше, когда она просто
ласкала симпатичного зверя, который угодил  ей  своей  сообразительностью.
Теперь она сама с умоляющим видом протягивала мне блокнот и ручку.  Теперь
уже ей не терпелось установить со мной контакт.
   Я возблагодарил в душе Пифагора и снова обратился к геометрии. На одной
странице я как можно старательнее начертил три конические производные с их
вершинами и направляющими: эллипс,  параболу  и  гиперболу.  На  другой  я
начертил конус. Здесь я хочу напомнить, что пересечение конуса плоскостями
образует в плане именно эти три производные фигуры в зависимости  от  угла
пересечения. Поэтому я пририсовал  к  конусу  пересекающую  плоскость  под
определенным углом и, обратившись к первому  чертежу,  указал  восхищенной
шимпанзе на эллипс, которому соответствовало это сечение.
   Зира вырвала блокнот у меня из рук, в  свою  очередь  начертила  конус,
пересеченный плоскостью под  иным  углом,  и  указала  мне  своим  длинным
пальцем на гиперболу. Я был потрясен. Слезы выступили у меня на глазах, и,
не в силах сдержать волнения, я  судорожно  сжал  руку  шимпанзе.  Нова  в
глубине клетки завизжала от  ярости.  Инстинктивно  она  улавливала  смысл
того, что происходит у нее на глазах. И она  не  ошиблась.  Между  мной  и
Зирой  через  посредство  геометрии  установилось  духовное   общение.   Я
испытывал  от  этого  почти  физическое  наслаждение  и  чувствовал,   что
самочка-шимпанзе тоже взволнована и смущена.
   Внезапно она вырвала у меня свою лапку и  опрометью  бросилась  вон  из
нашей секции. Отсутствовала она недолго, но все это время я провел  словно
во сне, не смея поднять глаз на Нову, которая с ворчанием  кружила  вокруг
меня: я почему-то чувствовал себя перед ней виноватым.
   Когда Зира вернулась, я увидел, что она принесла мне рисовальную  доску
с укрепленным на ней большим  листом  бумаги.  Подумав  немного,  я  решил
об®ясниться начистоту.
   В одном углу листа я изобразил систему Бетельгейзе, такой, как она  нам
представилась из звездолета: гигантское солнце в центре, а вокруг  него  -
четыре планеты. Особенно тщательно  я  нарисовал  Сорору  с  ее  маленьким
спутником, точно определив ее положение в пространстве.  Несколько  раз  я
ткнул пальцем в это изображение, а затем настойчиво указал  на  Зиру.  Она
сделала знак, что прекрасно все поняла.
   Тогда в другом углу листа я  нарисовал  нашу  старую  добрую  солнечную
систему с ее основными планетами. Я показал на Землю  и  приложил  руку  к
своей груди.
   На этот раз Зира заколебалась. В свою очередь, показав  на  Землю,  она
подняла палец вверх, к небу. Я  утвердительно  закивал.  Шимпанзе  была  в
недоумении, но явно силилась понять. Стараясь помочь ей, я соединил  Землю
с Соророй пунктирной линией и отдельно в  другом  масштабе  нарисовал  наш
звездолет. Это для нее было как луч света во тьме!
   Все сомнения рассеялись:  теперь  она  знала,  кто  я  и  откуда.  Зира
рванулась ко мне, но тут в начале коридора показался  Зайус,  явившийся  с
очередным обходом.
   Глаза Зиры округлились от страха. Она мгновенно  сложила  лист  бумаги,
сунула его  в  карман  вместе  с  блокнотом,  и  пока  орангутанг  еще  не
приблизился, успела умоляющим жестом приложить палец к губам. Я понял, что
она советует мне не открываться перед Зайусом. И  я  ей  подчинился,  хотя
толком не понимал, к чему вся эта таинственность. Но  я  был  уверен,  что
отныне Зира моя союзница, а потому со спокойной совестью опять  прикинулся
эдаким умным животным.



        2

   С этого дня  благодаря  Зире  я  начал  делать  значительные  успехи  в
изучении обезьяньего языка и обезьяньей  культуры.  Под  предлогом  новых,
особо сложных опытов Зира почти ежедневно  ухитрялась  проводить  со  мной
наедине несколько часов. Она взялась учить меня своему языку  и  в  то  же
время сама усваивала французский с легкостью поистине  необычайной.  Менее
чем через два месяца мы уже могли свободно разговаривать на  самые  разные
темы. Мало-помалу передо мной открывался духовный мир Сороры, ее  странная
цивилизация, которую я попытаюсь обрисовать здесь хотя бы  в  самых  общих
чертах.
   Как только мы с Зирой  начали  понимать  друг  друга,  я  первым  делом
поспешил удовлетворить сжигавшее меня любопытство и  задал  самый  главный
вопрос:
   - Неужели обезьяны - единственные разумные существа,  цари  природы  на
этой планете?
   - А как же иначе? - изумилась она. - Разумеется, обезьяна  единственное
мыслящее существо, наделенное не только телом, но и душой.  Самые  заядлые
материалисты  из  наших  ученых  и  те  признают   божественную   сущность
обезьяньей души.
   От подобных высказываний я каждый раз чуть не подпрыгивал, хотя мог  бы
и попривыкнуть.
   - Но скажи, Зира, кто же в таком случае люди?
   Я уже упоминал, что она гораздо  быстрее  усваивала  мой  язык,  чем  я
обезьяний, поэтому в первые дни мы говорили только по-французски  и  сразу
же инстинктивно перешли на "ты". Сначала нам было трудно приспособиться  к
тому, что слова  "человек"  и  "обезьяна"  имеют  для  нас  разный  смысл,
поскольку на Сороре они означают совсем не то, что на Земле, но мы к этому
быстро привыкли. Всякий раз, когда она говорила  "обезьяна",  я  переводил
про себя: высшее существо, вершина эволюции.  Когда  же  она  упоминала  о
людях, я знал, что речь идет о животных, правда наделенных  подражательным
инстинктом и имеющих некоторое анатомическое сходство с обезьянами, однако
именно о животных с примитивной звериной психикой и без малейших признаков
сознания.
   - За последние сто лет,  -  наставительно  об®ясняла  мне  Зира,  -  мы
добились замечательных успехов в исследовании происхождения видов.  Раньше
считалось, что виды неизменны, что все существа были  и  остаются  такими,
какими их некогда создал всемогущий творец.  Но  целая  плеяда  выдающихся
ученых - все они были шимпанзе - заставила нас полностью пересмотреть свои
взгляды. Теперь мы знаем, что виды эволюционируют и, возможно,  у  близких
видов был общий прапредок.
   - Значит, обезьяна произошла от человека?
   - Некоторые так и считают, однако на деле все обстоит сложнее. Обезьяна
и человек на определенном этапе эволюции образовали две  различные  ветви:
одна продолжала развиваться и постепенно достигла вершин разума, другая же
застыла на уровне животного мира. Впрочем, многие орангутанги до  сих  пор
отрицают даже эту очевидную истину.
   - Ты сказала, Зира... целая плеяда великих ученых - и все шимпанзе?..
   Я передаю наш отрывочный разговор таким,  каким  он  был:  жажда  сразу
узнать  как  можно  больше  заставляла  меня  задавать  самые  неожиданные
вопросы, а Зиру - пускаться в длинные об®яснения.
   - Почти все великие открытия сделаны нами, шимпанзе,  -  с  горячностью
подтвердила она.
   - А какие еще касты есть у обезьян?
   - Существуют три различные расы, - ты уже  это  заметил,  -  каждая  со
своими отличительными признаками: это  гориллы,  орангутанги  и  шимпанзе.
Расовые барьеры  между  ними  теперь  уничтожены,  и  взаимная  ненависть,
которую они  возбуждали,  канула  в  прошлое,  главным  образом  благодаря
усилиям шимпанзе. Сегодня все расы в принципе равны.
   -   Однако   большая   часть   великих   открытий   сделана    все-таки
учеными-шимпанзе? - продолжал я настаивать.
   - Да, это так.
   - Ну, а кто такие гориллы?
   - Пожиратели мяса, - ответила она с  презрением.  -  Некогда  они  были
феодальными князьками, и у многих до сих пор сохранился вкус к власти. Они
обожают организовывать и управлять.  Они  любят  охоту  и  жизнь  на  лоне
природы. А те, что  победнее,  нанимаются  на  работу,  требующую  большой
физической силы.
   - А что ты скажешь про орангутангов?
   Зира внимательно посмотрела на меня, потом расхохоталась.
   - Это жрецы официальной науки, - сказала она. - Ты уже убедился в  этом
и, боюсь, убедишься еще не раз. Они знают все, что можно вычитать из книг.
У  всех  у  них  куча  наград.  Некоторые  считаются  даже   светочами   в
какой-нибудь узкой области, требующей хорошей памяти. В остальном же...
   Зира презрительно махнула рукой. Я не стал настаивать,  решив,  что  мы
еще успеем поговорить на эту  тему.  А  пока  я  вернулся  к  более  общим
вопросам. По моей просьбе Зира нарисовала генеалогическое дерево  обезьян,
как его представляют себе лучшие специалисты. Оно оказалось весьма похожим
на наши схемы эволюции видов. От общего ствола, погруженного  в  неведомые
области,   последовательно   отделялись   различные    ветви:    растения,
одноклеточные организмы, кишечнополостные, иглокожие;  выше  располагались
рыбы, пресмыкающиеся и, наконец,  млекопитающие.  Далее  выделялся  класс,
аналогичный  классу  наших  человекообразных.  От  него   отходила   ветвь
человека. Но она была боковой и короткой, а  центральный  ствол  продолжал
расти  и  ветвиться   на   различные   виды   доисторических   обезьян   с
непроизносимыми названиями, чтобы в конечном счете  обозначить  вид  simie
sapiens  с  тремя  вершинами   эволюции:   расами   шимпанзе,   горилл   и
орангутангов. Все это было весьма логично.
   - Мозг  обезьяны,  -  продолжала  Зира,  -  развивался,  усложнялся  и,
наконец, превратился в орган мышления, в то время  как  мозг  человека  не
претерпел никаких изменений.
   - Но почему же именно мозг обезьяны достиг такого развития?  -  спросил
я.
   Разумеется,  главную  роль  сыграла  речь.   Однако   почему   обезьяны
заговорили, а люди нет? На этот счет мнения ученых расходятся. Одни  видят
в этом таинственное предначертание творца, другие  утверждают,  что  разум
обезьян  эволюционировал  благодаря  наличию  у  них   четырех   подвижных
конечностей.
   - Человек с его двумя руками и короткими неловкими пальцами, -  сказала
Зира, - с самого  начала  оказался  в  невыгодном  положении:  он  не  мог
прогрессировать, потому что не мог составить правильного представления  об
окружающем его мире. По той же причине люди  никогда  не  умели  правильно
пользоваться какими-либо орудиями... О, вполне возможно, что когда-то  они
делали робкие попытки, на заре истории...  Недавно  обнаружены  любопытные
находки. Как раз сейчас в этом направлении ведутся исследования. Если  это
тебя интересует, я тебя как-нибудь  познакомлю  с  Корнелием.  Он  в  этих
вопросах разбирается лучше меня, и вы сможете поговорить.
   - Корнелий? Кто это?
   - Мой жених, - ответила Зира, покраснев. - Настоящий, большой ученый.
   - Шимпанзе?
   - Ну конечно!.. Да, - продолжала она, - я лично убеждена: тот факт, что
мы четверорукие, сыграл в  нашей  духовной  эволюции  решающую  роль.  Это
позволило нам сначала подняться на деревья и  таким  образом  освоиться  в
трехмерном пространстве, в то время как человек, привязанный к земле своим
физическим несовершенством,  продолжал  влачить  жалкое  существование  на
одной плоскости. Затем мы пристрастились к  различным  орудиям,  опять  же
потому, что могли умело ими пользоваться. Начался прогресс,  в  результате
которого обезьяны достигли вершин разума.
   На Земле я часто слышал, как для об®яснения превосходства человека  над
остальными  животными  приводят  доказательства,  прямо   противоположные.
Однако,  подумав,  я  решил,  что  рассуждения  Зиры   ничуть   не   менее
убедительны, чем наши, человеческие.
   Я хотел продолжить этот разговор,  на  языке  у  меня  вертелись  сотни
вопросов; но тут нас прервали Зорам и  Занам,  которые  принесли  еду  для
вечерней кормежки. Зира шепотом пожелала мне доброй ночи и ушла.
   Я снова остался в клетке наедине с Новой. Мы поели. Гориллы  удалились,
погасив  за  собой  все  лампы,   кроме   одного   ночника   над   дверью,
распространявшего тусклый свет. Я смотрел на Нову,  раздумывая  обо  всем,
что узнал за этот день. Нова, разумеется, ненавидела Зиру, и мои беседы  с
шимпанзе приводили  ее  в  неистовство.  Вначале  она  даже  пыталась  нам
помешать, по-своему выражая недовольство: она  становилась  между  мной  и
Зирой, прыгала по клетке, вырывала из подстилки пучки соломы и швыряла  их
в голову разлучницы. Чтобы усмирить ее, пришлось прибегнуть к  силе.  Нова
успокоилась, только получив пару звонких шлепков. Я  позволил  себе  столь
неделикатный жест, ни о чем  не  думая;  позднее  меня  замучила  совесть,
однако Нова, по-видимому, нисколько не рассердилась.



        3

   Для меня это был великий день. Уступив, наконец,  моим  просьбам,  Зира
согласилась вывести меня из Института Высшей Физиологии -  так  называлось
наше учреждение - для прогулки по городу.
   Она  решилась  на  это  после  долгих  колебаний.  Понадобилось  немало
времени, чтобы окончательно убедить ее в моей  принадлежности  к  мыслящим
существам. Пока она оставалась со мной, для  нее  это  было  очевидно,  но
вдали от меня Зиру снова одолевали сомнения.  Я  все  понимал.  Попробуйте
представить себя на ее месте!  Мои  рассказы  о  людях,  а  главное  -  об
обезьянах Земли, поразили ее и возмутили, иначе и быть не  могло.  Позднее
Зира призналась, что долгое время предпочитала видеть во мне шарлатана или
колдуна, лишь бы не признавать факты. Тем не менее ей пришлось их признать
под  давлением  многочисленных  доказательств  и  уточнений,   которые   я
представлял. В конце концов она полностью в меня уверовала и  даже  начала
строить планы моего освобождения, что, кстати, оказалось совсем не простым
делом, как она мне в тот день об®яснила. А пока она явилась за мной вскоре
после полудня, чтобы вывести меня на прогулку.
   При одной мысли, что я снова увижу небо над головой, сердце мое  так  и
запрыгало. Однако я заметно поостыл, когда  увидел,  что  Зира  собирается
вести меня на поводке. Гориллы вытащили меня из клетки,  захлопнув  дверцу
перед носом Новы, и надели мне на шею кожаный ошейник  с  прикрепленной  к
нему прочной цепочкой. Зира схватила свободный конец цепи и повела меня  к
выходу под душераздирающее улюлюканье Новы. Охваченный жалостью,  я  хотел
ее успокоить дружеским жестом, но шимпанзе это заметила; она по-настоящему
рассердилась и без дальнейших церемоний дернула поводок, увлекая  меня  за
собой. С тех пор как Зира убедилась, что я обладаю разумом  обезьяны,  моя
связь с этой девушкой шокировала ее и возмущала.
   Ее дурное настроение рассеялось, когда мы остались  одни  в  полутемном
пустом коридоре.
   - Наверное, люди Земли не привыкли, чтобы их  вот  так  прогуливала  на
поводке обезьяна? - спросила она, смеясь.
   Я уверил, ее, что для нас это действительно редкость. Извинившись, Зира
об®яснила, что некоторых прирученных людей  можно  водить  по  улицам,  не
опасаясь штрафов и неприятностей, но наша прогулка будет выглядеть гораздо
естественнее, если я останусь на привязи. Позднее, когда  она  убедится  в
моем послушании, я, возможно, смогу с ней прогуливаться и без поводка.
   Затем, по-видимому забыв, кто я такой - с Зирой это  случалось,  -  она
принялась давать мне всевозможные советы и наставления:
   - Не вздумай бросаться на прохожих или  скалить  зубы...  И  боже  тебя
упаси оцарапать доверчивого ребенка, которому захочется тебя погладить.  Я
не стала надевать тебе намордник, однако...
   Давно я не испытывал подобного унижения!
   Но тут Зира оборвала свою речь и расхохоталась.
   - О, извини меня, извини! - воскликнула она. - Я все время забываю, что
ты умен, как обезьяна...
   Она дружески  похлопала  меня  по  плечу,  словно  прося  прощения.  Ее
веселость утихомирила закипавшую во мне злость. Я любил слушать смех Зиры.
Вспомнив  Нову,  которой  никак  не  удавалось  выразить   радость   таким
человеческим способом, я только вздохнул. Вскоре веселье шимпанзе заразило
меня. В полутьме коридора черты Зиры были  почти  неразличимы  -  я  видел
только ее белую мордочку. Для прогулки она нарядилась в яркое платье, а на
голову натянула студенческий колпачок, скрывавший ее уши. На  мгновение  я
даже забыл, что это обезьяна, и взял ее под руку. Это показалось ей вполне
естественным, и она не стала возражать. Так, прижавшись друг к  другу,  мы
прошли несколько шагов. Но в конце коридора было боковое  окно;  дойдя  до
него, Зира живо высвободила руку и оттолкнула меня.
   - Ты не до