е охватывает меня  еще
на пороге. Я вижу теперь этих созданий совсем в  ином  свете.  Прежде  чем
войти к ним,  я  с  тоскою  вопрошал  себя:  неужели  после  двух  месяцев
отсутствия они меня даже не узнают? Но они узнали! Все взгляды  обратились
ко мне, как прежде,  и,  пожалуй,  даже  с  большей  почтительностью.  Мне
кажется, что они смотрят на меня по-новому, по-другому, совсем не так, как
на своих сторожей-горилл. Нет, наверное, это игра воображения. И  все-таки
я различаю в их глазах почти  неуловимые  искорки  любопытства,  необычное
волнение, тени древних воспоминаний, которые стремятся преодолеть преграду
животной тупости, и, может быть, даже... слабый проблеск надежды.
   Мне кажется, я сам  последнее  время  бессознательно  пробуждаю  в  них
надежду. Одна мысль  об  этом  приводит  меня  в  состояние  восторженного
волнения. Неужели мне, именно мне, Улиссу Меру,  заброшенному  судьбой  на
неведомую  планету,  суждено  здесь   стать   орудием   возрождения   рода
человеческого?
   Вот, наконец, я и понял, какая смутная мысль терзала меня  и  тревожила
последний месяц. Господь Бог не играет в кости, как говорил когда-то  один
прославленный физик. Во вселенной не бывает случайностей. Мое  путешествие
к Бетельгейзе было предрешено высшим разумом. И теперь я должен  оправдать
оказанное мне доверие и стать новым Спасителем этого падшего человечества.
   Как и прежде, я медленно обхожу  весь  зал.  Я  удерживаюсь,  чтобы  не
устремиться  бегом  к  клетке  Новы.  Посланец  судьбы  не  вправе   иметь
избранников. Я обращаюсь к каждому из своих подопечных...  Они  заговорят,
не сегодня,  но  заговорят,  и  я  этим  утешаюсь.  Всю  жизнь  посвящу  я
выполнению моей великой миссии.
   С деланным равнодушием я постепенно приближаюсь к моей  бывшей  клетке,
кося на нее глазом. Но я не вижу протянутых мне навстречу  сквозь  решетку
рук Новы, не слышу ее радостных криков, которыми она последнее время  меня
приветствовала. Тяжелое предчувствие овладевает мной. Я больше не в  силах
сдерживаться. Я бросаюсь вперед... Клетка пуста...
   Резким тоном, от которого вздрагивают все пленники, я зову  кого-нибудь
из сторожей. Прибегает Занам. Ему не очень-то нравится  быть  у  меня  под
началом, но Зира строго приказала исполнять все мои указания.
   - Где Нова? - спрашиваю я строго.
   Он угрюмо отвечает, что ему об этом  ничего  не  известно.  Однажды  ее
увели, не дав ему никаких об®яснений. Я настаиваю,  но  безрезультатно.  К
счастью,  наконец  входит  Зира,  явившаяся  для  очередного  обхода.  Она
замечает меня перед пустой клеткой и догадывается  о  моем  состоянии.  Но
что-то ее смущает, и сначала она заводит речь о другом:
   - Только что вернулся Корнелий. Он хотел бы тебя видеть.
   Но мне в этот момент наплевать на Корнелия, на всех  шимпанзе,  горилл,
орангутангов и прочих  чудовищ,  населяющих  небо  и  землю.  Я  показываю
пальцем на клетку и спрашиваю:
   - Где Нова?
   - Она нездорова, - отвечает самка-шимпанзе. - Ее перевели в специальное
отделение.
   Она делает мне знак и увлекает за собой, подальше от сторожа.
   - Мне пришлось обещать дирекции, что я сохраню это в тайне,  -  говорит
Зира. - Но я думаю, что ты должен знать.
   - Она больна?
   - Ничего страшного. Но само по себе это событие достаточно значительно,
чтобы обеспокоить наши власти. Нова понесла.
   - Нова... что?
   - Я хочу сказать: она  беременна,  -  поправляется  Зира,  с  интересом
наблюдая за мной.



        6

   Я стоял,  остолбенев  от  изумления,  не  в  силах  еще  осознать  всех
последствий этого события. Сначала  меня  захлестнула  волна  всевозможных
мелочей и больше всего встревожил вопрос: почему мне до сих пор ничего  не
сообщили? Зира не дала мне времени выразить возмущение.
   - Я сама заметила  это  всего  два  месяца  назад,  по  возвращении  из
путешествия. Гориллы ничего не поняли. Я позвонила Корнелию, а он, в  свою
очередь, имел длинный разговор с директором-администратором.  Они  сошлись
на том, что лучше все сохранить в тайне. В курсе  дела  только  я  да  они
двое. Нову поместили в отдельную клетку, и я сама за ней ухаживаю.
   Я воспринял скрытность Корнелия как предательство и  почувствовал,  что
Зире тоже неловко. Мне казалось, что  за  моей  спиной  затевается  что-то
недоброе.
   - Не волнуйся, -  попыталась  меня  успокоить  Зира,  -  с  ней  хорошо
обращаются, у нее все есть - я за этим слежу. Еще  никто  никогда  так  не
оберегал беременную самку человека.
   Под  ее  насмешливым  взглядом  я  опустил  глаза,  как   провинившийся
школьник. Зира старалась сохранить иронический тон, однако  я  чувствовал,
что она взволнована. Разумеется, мне было  известно,  что  моя  физическая
близость с Новой стала Зире неприятна с того  самого  момента,  когда  она
угадала во мне разумное существо, но сейчас  в  ее  взгляде  я  увидел  не
брезгливость,  а  нечто  иное.  Она   была   явно   обеспокоена.   Видимо,
таинственность, окружившая Нову, не  предвещала  мне  ничего  хорошего.  Я
догадывался, что Зира сказала мне далеко не все: очевидно,  Большой  Совет
тоже был в курсе дела и наверняка по этому поводу уже  созывали  совещания
на самом высоком уровне.
   - Когда Нова должна родить? - спросил я.
   - Через три-четыре месяца.
   И тут вся трагикомичность ситуации внезапно предстала  передо  мной.  Я
стану отцом в системе Бетельгейзе! У меня будет ребенок на планете Сороре,
рожденный женщиной, к которой я ощущаю непреодолимое физическое  влечение,
порою жалость, но не более, и у которой мозг животного. Наверное, ни  одно
разумное существо во всей вселенной еще не попадало в подобное  положение!
Мне хотелось одновременно и плакать и смеяться.
   - Зира, я должен ее видеть!
   Она ответила мне досадливой гримаской.
   - Я знала, что ты этого захочешь. Я уже говорила с Корнелием, и, думаю,
он возражать не станет. Сейчас он ждет тебя в своем кабинете.
   - Корнелий меня предал, обманул!
   - Ты не имеешь права так говорить. Корнелий разрывается между любовью к
науке и долгом перед обезьяньим родом. Ты должен понять, что  беременность
Новы внушает ему самые серьезные опасения.
   Пока я шел за Зирой по коридорам института, тревога моя все возрастала.
Я догадывался,  о  чем  думали  ученые  Сороры:  их  страшила  возможность
возникновения новой расы, которая... Черт побери! И вдруг я  понял,  каким
образом смогу осуществить возложенную на меня провидением миссию!
   Корнелий встретил меня  весьма  любезно,  однако  не  сумел  преодолеть
возникшую между нами натянутость. Временами он исподтишка смотрел на  меня
почти с ужасом. Я изо всех  сил  старался  не  приступать  сразу  к  теме,
которая волновала меня больше всего. Для начала  я  спросил  его,  как  он
долетел и как закончились раскопки города в пустыне.
   - Результаты поразительные! - оживился он. -  Теперь  у  меня  в  руках
самые неопровержимые доказательства!
   Его маленькие умные  глазки  оживились  и  заблестели.  Он  не  мог  не
похвастаться своим успехом. Зира сказала  правду:  Корнелий  действительно
разрывался между любовью к науке и долгом обезьяны. Но  в  тот  момент  со
мной говорил ученый, одержимый исследователь, для которого  превыше  всего
торжество его гипотезы, торжество истины.
   - Мы нашли скелеты, - продолжал он. - Не один скелет,  а  множество,  и
расположенных таким образом, что это,  вне  всяких  сомнений,  может  быть
только кладбищем. Такая находка  убедит  самых  тупоголовых.  Однако  наши
орангутанги, разумеется, не хотят видеть ничего, кроме странного  стечения
обстоятельств.
   - И что это за скелеты?
   - Скелеты не обезьяньи.
   - Понятно.
   Мы посмотрели друг другу в глаза. Энтузиазм Корнелия сразу  поостыл,  и
он продолжал уже медленнее, взвешивая слова:
   - Не стану скрывать: вы угадали - это человеческие скелеты.
   Зира явно была уже в курсе дела, потому что не  выказала  ни  малейшего
удивления. Мы снова встретились с Корнелием взглядами. Я ждал. Наконец  он
решился взять быка за рога.
   - Теперь я уверен, - не без горечи признал Корнелий, - что  некогда  на
нашей планете  существовала  человеческая  раса,  наделенная  способностью
мыслить, раса  людей,  подобных  вам  и  другим  людям  Земли,  затем  она
деградировала, и наши  люди  превратились  в  животных...  К  тому  же  по
возвращении я нашел здесь новые доказательства своей правоты.
   - Новые доказательства?
   -  Да.  Их  раздобыл  заведующий  энцефалического  отделения,   молодой
шимпанзе с большим будущим. То, чего он  добился,  почти  гениально...  Не
следует думать, - продолжал Корнелий с горькой  иронией,  -  что  обезьяны
всегда были только подражателями. Мы внесли немало замечательных  новшеств
во все отрасли науки  и  особенно  больших  успехов  добились  в  изучении
мозговой деятельности. Если мне удастся, я когда-нибудь познакомлю  вас  с
результатами. Уверен, вы будете поражены.
   У меня создавалось такое впечатление, что он сам пытался убедить себя в
гениальности обезьян, а потому говорил с излишней горячностью. Но  ведь  я
никогда и не пытался его уязвить в этом отношении. Каких-нибудь два месяца
назад  Корнелий  сам  жаловался  на  отсутствие  у  обезьян  созидательных
способностей. А сейчас он с комичной гордостью вещал:
   - Поверьте мне, настанет  день,  когда  мы  превзойдем  людей  во  всех
отношениях и во всех  областях.  Не  случайно  же  мы  стали  наследниками
человеческой культуры, - случайность здесь ни при  чем.  Это  произошло  в
результате нормального хода эволюции.  Эра  мыслящего  разумного  человека
прошла, и на смену ему явилось более совершенное существо,  которому  было
предначертано сохранить основные достижения людей, усвоить их  цивилизацию
за долгий период кажущегося  застоя,  чтобы  затем  достичь  новых  вершин
развития.
   Такая постановка вопроса  была  для  меня  внове.  Я  мог  бы  ответить
Корнелию, что  многие  мыслители  Земли  предчувствовали  и  предсказывали
появление высшего существа, которое когда-нибудь наследует  людям,  однако
ни один ученый, философ или поэт не представлял себе этого сверхчеловека в
образе обезьяны. Но мне не хотелось  спорить  о  таких  пустяках.  Главное
заключалось в том, что мысль нашла себе иное воплощение в живом  существе,
а что это было за существо -  не  суть  важно,  не  так  ли?  Меня  сейчас
занимало другое, поэтому я  перевел  разговор  на  Нову  и  ее  состояние.
Корнелий не сказал мне ничего нового, но попытался меня утешить:
   - Не волнуйтесь  так!  Надеюсь,  все  обойдется.  Наверное,  это  будет
обыкновенный ребенок, такой же, как все человеческие детеныши на Сороре.
   - А я надеюсь, что нет. Я уверен: ребенок будет говорить!
   Мне было трудно подавить  свое  возмущение,  и  я  не  сдержался.  Зира
нахмурилась, чтобы заставить меня умолкнуть.
   - Я бы на  вашем  месте  ему  этого  не  желал,  -  помрачнев,  заметил
Корнелий. - Это не в его и не в ваших интересах.
   И более дружеским тоном добавил:
   - Если он заговорит, не знаю, смогу ли я впредь защищать вас,  как  это
делал до сих пор. Вы, очевидно, не отдаете себе отчета,  как  встревожился
Большой Совет. Я получил строжайший приказ сохранить это рождение в тайне.
Если власти узнают, что вы в курсе дела, я буду немедленно уволен, и  Зира
тоже, и вы останетесь один на один с...
   - С врагами?
   Корнелий отвел глаза. Значит, я понял правильно: меня рассматривали как
потенциальную угрозу для обезьяньей расы. И все же мне было радостно,  что
в лице Корнелия у меня есть если не друг, то,  во  всяком  случае,  верный
союзник. Видимо, Зира защищала меня гораздо упорнее и красноречивее, чем я
думал, а Корнелий не посмеет пойти против нее ни в чем. Вот  и  сейчас  он
позволил мне навестить Нову, разумеется тайком.


   Зира привела меня в маленький изолированный домик,  ключи  от  которого
были только у нее. Мы вошли в небольшую комнату. В ней стояли три  клетки,
две были пусты. Третью клетку занимала Нова. Она услышала, как мы входили,
и каким-то шестым чувством ощутила мое присутствие,  потому  что,  еще  не
видя нас, вскочила и  протянула  мне  навстречу  руки  сквозь  решетку.  Я
протянул к ней руки, потерся лицом о ее  лицо.  Зира  презрительно  пожала
плечами, однако дала мне ключ от клетки, а сама отправилась посторожить  в
коридор. Какое доброе сердце у этой самки-шимпанзе! Какая  другая  женщина
могла бы проявить такую чуткость! Зира догадалась, что нам с  Новой  нужно
многое сказать друг другу, и оставила нас одних.
   Многое сказать друг  другу?  Увы,  я  опять  забыл  о  том,  что  собой
представляла Нова. Я вбежал к ней в клетку, обнял ее, заговорил с ней, как
если бы она могла меня понять, как я заговорил бы с Зирой.
   Неужели она ничего не понимала? Неужели у нее не было даже предчувствия
той великой миссии, которая выпала на нашу долю и за  которую  она  отныне
ответственна так же, как и я?
   Я растянулся рядом с Новой на соломе, чтобы осторожно  ощупать  зреющий
плод нашей странной, необычной любви.  Мне  показалось,  что  беременность
пробудила  в   Нове   чувство   собственного   достоинства,   придала   ей
индивидуальность, которой у нее раньше не было. Когда я прикоснулся  рукой
к  ее  животу,  Нова  затрепетала.  Да,  взгляд   ее   стал   напряженнее,
осмысленнее, я не ошибся. И вдруг она с трудом, по слогам  произнесла  мое
имя. Значит, Нова не забыла мои  уроки!  Меня  захлестнула  горячая  волна
радости. Но тут же глаза Новы потускнели, она повернулась ко мне спиной  и
принялась уплетать принесенные мною фрукты.
   Вскоре вернулась Зира: нам пора было прощаться. Я ушел  вместе  с  нею.
Видимо, почувствовав мое отчаяние, Зира  решила  проводить  меня  до  моей
квартиры. И здесь, у себя дома, я разревелся, как маленький.
   - О Зира, Зира! - всхлипывал я.
   Она успокаивала меня и утешала, словно мать дитя, а я  жаловался  ей  и
говорил, говорил без утайки,  изливая  перед  ней  все  мысли  и  чувства,
которых Нова не могла ни понять, ни оценить.



        7

   О  восхитительная  шимпанзе!  Благодаря  Зире  я  последнее  время  мог
довольно часто видеться с Новой тайком от институтского начальства. Целыми
часами я просиживал  рядом  с  ней,  жадно  ловя  в  ее  взгляде  малейшие
проблески мысли, и так, в ожидании рождения ребенка, проходила  неделя  за
неделей.
   Однажды Корнелий все же решился показать мне энцефалическое  отделение,
о котором рассказывал чудеса. Заранее  извинившись,  что  не  сможет  меня
сопровождать из-за неотложной работы,  он  познакомил  меня  с  заведующим
отделением, тем самым гениальным молодым шимпанзе. Звали его Гелий.
   - Я вернусь через час, - сказал Корнелий, - чтобы  показать  вам  самый
выдающийся из наших экспериментов,  тот,  который  предоставил  нам  новые
доказательства, - помните, я вам о них говорил?  А  пока  познакомьтесь  с
классическими опытами. Думаю, они вас заинтересуют.
   С этим он нас покинул, и Гелий повел  меня  за  собой.  Мы  проникли  в
большой зал с двумя рядами клеток, похожий на  все  аналогичные  помещения
института. Но едва я вошел, меня  поразил  стоявший  там  резкий  аптечный
запах,  напоминавший   запах   хлороформа.   Как   оказалось,   это   было
действительно какое-то анестезирующее средство. Мой гид об®яснил мне,  что
теперь все операции проводятся под  наркозом.  Эту  деталь  он  подчеркнул
несколько раз, считая  ее  доказательством  высокого  развития  обезьяньей
цивилизации, стремящейся избавить от излишних страданий  любых  подопытных
животных, даже людей. Дескать, я могу быть спокоен!
   Но я чувствовал себя не очень-то спокойно. И уж  совсем  разволновался,
когда в заключение своей  речи  Гелий  признал,  что  из  этого  гуманного
правила все же делают исключения, чтобы изучить как раз механизм страдания
и локализовать нервные болевые центры. Однако такие опыты мне в  тот  день
демонстрировать не собирались.
   Подобное  вступление  не  могло  не  обострить  мою   чувствительность:
все-таки  я  человек!  Мне  сразу   вспомнилось,   как   Зира   настойчиво
отговаривала меня от посещения этого отделения,  куда  она  сама  заходила
только в случае крайней необходимости. И я уже хотел повернуть  назад  под
каким-нибудь  благовидным  предлогом,  но  Гелий  отрезал   мне   путь   к
отступлению.
   - Если хотите, вы можете присутствовать при операции, - предложил он. -
Тогда вы сами убедитесь, что подопытный не испытывает боли. Не  хотите?  В
таком случае, я покажу вам результаты экспериментов.
   И, миновав закрытую комнату,  откуда  шел  лекарственный  запах,  Гелий
увлек меня к клеткам. В первой из них я увидел юношу, довольно  красивого,
но поразительно худого. Он полулежал на своей подстилке. Перед ним,  прямо
у него под носом, стояла миска  со  сладкой  кашицей,  любимым  лакомством
людей Сороры. Юноша тупо смотрел на еду, не делая ни одного движения.
   - Смотрите, - сказал заведующий отделением, - этот человек голоден:  он
не ел двадцать четыре часа. И тем не менее он никак не реагирует  на  свою
любимую пищу. Это результат удаления части лобной мозговой доли.  Операция
сделана несколько месяцев тому назад, и с тех пор он находится  в  том  же
состоянии.  Его  приходится  питать   искусственно.   Видите,   какой   он
истощенный?
   Гелий сделал знак горилле-служителю, который вошел  в  клетку  и  сунул
юношу носом в миску. Подопытный тотчас начал лакать похлебку.
   - Ну, это обычный случай, - продолжал Гелий. - А вот более  интересные.
У каждого из подопытных были  повреждены  разные  участки  коры  головного
мозга.
   Мы проходили мимо клеток,  где  сидели  мужчины  и  женщины  различного
возраста. Таблички на дверях каждой клетки сообщали подробно  и  с  массой
технических деталей, какого рода операции подвергся подопытный.
   - Некоторые участки  коры  ведают  безусловными  рефлексами,  другие  -
условными. Вот, например, этот случай...
   У этого "случая", как сообщала табличка, удалили целый участок мозга из
затылочной области. Теперь  он  не  воспринимал  ни  формы  предметов,  ни
расстояния  до  них,  что  он  и  продемонстрировал  серией  беспорядочных
движений, когда к нему приблизился служитель. Он не мог переступить  через
палку, брошенную у него на пути. Протянутый несчастному  плод  внушал  ему
опасение, и он в страхе пытался  бежать.  Он  не  мог  даже  уцепиться  за
решетку и нелепо хватал пальцами пустоту.
   - А вот еще один, - продолжал шимпанзе, подмигивая, - раньше  это  было
замечательное животное. Нам удалось научить его  удивительным  трюкам.  Он
знал свое имя и до какой-то степени выполнял простейшие команды. Он  решал
во  время  опытов  довольно  сложные  задачи  и  умел  даже   пользоваться
примитивными инструментами. А сегодня он забыл абсолютно все. Он не  знает
своего имени. Он ничего не умеет делать. Он стал  самым  глупым  из  наших
подопытных. А почему? Над ним была проведена тончайшая операция:  удаление
височных долей.
   От всех этих ужасов к горлу подкатывала тошнота, и я  почти  не  слушал
пояснений гримасничающего шимпанзе. Передо мной в клетках лежали и  сидели
люди, одни парализованные  частично  или  полностью,  другие  искусственно
лишенные слуха или зрения. Я увидел молодую женщину, у которой, по  словам
Гелия, был очень сильно развит материнский  инстинкт;  теперь  же  он  был
совершенно подавлен благодаря  операции  на  основании  полушарий  (cortex
corvical). Она злобно и грубо отталкивала своего малыша всякий раз,  когда
он пытался к ней подползти. Для меня это было уже  слишком!  Я  подумал  о
Нове, о том, что и она скоро сделается матерью, и кулаки  мои  сжались  от
ярости. К счастью, Гелий повел меня в другой зал,  и  я  успел  по  дороге
овладеть собой.
   - Здесь, - сказал  мне  ученый-шимпанзе  с  таинственным  видом,  -  мы
занимаемся экспериментами посложнее. На  этой  стадии  скальпель  уступает
место  более  тонкому  инструменту.  Речь  идет  о  раздражении  р