ему присоединились Раф с Димкой, перебивали друг  друга,
вспоминали  подробности,  вскакивали,  размахивали  руками,   демонстрируя
перипетии боя.
   Поймали Димку: тот вырывался,  прикрывал  руками  голову.  Подтащили  к
Старкову, показали след  борьбы  с  "летающей  доской".  Вопреки  Димкиным
страхам Старков не рассердился, только сказал огорченно:
   - Вечно тебе не везет. Прошлый раз - пуля. Теперь - деревяшка.
   - Почему не везет? - удивился логичный Раф. - Наоборот: все пули, равно
как и все доски, мимо него. Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин.
   - Он герой, - заявил Олег. - Он всех спас.
   - Я герой, - скромно согласился Димка.
   Здесь, в натопленной избушке, в привычной обстановке, в  своем  времени
все пережитое казалось далеким и,  пожалуй,  игрушечным.  Даже  запекшаяся
кровь на затылке вызывала скорее приятные  воспоминания.  Тем  более,  что
голова уже не болела. Теперь и пошутить  можно,  покуражиться,  посмеяться
над Рафом, который сначала растерялся,  увидев  живого  фашиста,  а  потом
"совершил  рекордный  прыжок",  прикрыв  от  пули  старого  учителя.   Или
вспомнить  бдительного   Севку,   рыжего   Севку   и   его   пикировку   с
"подозрительными типами". Или то, как  умелец  Димка  разобрался  за  пять
минут в партизанской рации. Или вышутить Олега, ставшего командиром отряда
всего на... полчаса, когда шли из леса к деревне.
   Все-таки это было не их прошлое. Даже не  потому,  что  лежало  оно  на
какой-то  иной  ветке  времени,  не  совпадало  с   прошлым   Старкова   и
председателя, вернее, не во всем совпадало. А прежде всего потому, что  их
прошлое   было   детсадовским,   школьным   прошлым    веселых    игр    в
"казаки-разбойники",  прошлым  серьезных  фильмов  "про  войну",   которые
остались только фильмами, пусть убедительной, но все же иллюзией  реальной
жизни. И не казалось ли им путешествие таким же  фильмом,  в  котором  они
сами сыграли прекрасные роли? Вот так: сыграли, а не пережили...
   Может быть, может быть. И трудно, думал Старков, их  упрекнуть  за  то,
что относятся они к прошедшему эксперименту как к лихой  игре,  к  опасной
игре, к серьезной, к увлекательной, но - игре. Хотя действовали они -  или
играли? - надо признать, умно и по-взрослому.  Здорово  действовали  -  не
упрекнешь ни в чем.
   - А ведь я никак не мог поверить в ваше ветвящееся время,  -  задумчиво
проговорил председатель. - Как это так: мышь вчера убили,  а  она  сегодня
жива-здоровехонька? Не укладывалось такое в моем крестьянском сознании.
   - Теперь улеглось? - ехидно спросил Раф.
   Председатель не заметил ехидства или не захотел замечать.
   - Теперь улеглось. Не в моем прошлом вы побывали. Са-авсем в чужом. Вон
у вас Макарыча только ранило, хотя и серьезно, а наш Макарыч еще до  этого
боя убит был. И Стас в вашем прошлом с отрядом ушел. Значит, жив  остался,
не казнили его... - Помолчал, подумал, сказал убежденно: - Хорошее  у  вас
прошлое, что и говорить.
   Так и сказал: "у вас". Он так же, как и студенты, не считал  это  своим
прошлым, своим и старковским. Но раз и навсегда отдал его  самим  ребятам:
вы воевали, вы все переживали, вам вспоминать. Он уже не  смотрел  на  них
как на сосунков неумелых, которые жизни не знают, пороха  не  нюхали.  Они
были равны ему, равны далекому Рытову, о котором председатель не слыхал  с
конца войны, равны Старкову,  кого  партизаны  избрали  комиссаром  отряда
прикрытия, несмотря на его тоже несерьезный возраст. И у председателя и  у
студентов сейчас было прошлое, которым стоило гордиться. И он гордился им,
как гордился самими ребятами, хорошими ребятами, смелыми и надежными - так
он считал.
   А Старков молчал. Он узнал все, что хотел узнать.
   - Скажите, профессор, - спросил его Димка. - Почему вы  так  настаивали
именно на сорок втором, на этих местах, на  вашем  отряде?  Ностальгия  по
былому?
   Старков  усмехнулся:  красиво  говорит   парень.   Может,   и   вправду
ностальгия? Пожалуй, что так. Но не только она. Надо ли скрывать дальше?
   Он встал, подошел к шкафу, стащил с него свой чемодан,  старый  кожаный
чемоданчик, щелкнул замками, порылся, выбросил на стол толстую тетрадь, по
сути даже не одну, несколько, переплетенных в общий  клеенчатый  переплет.
На переплете синими чернилами значилось: "1941-1944".
   - Что это? - спросил Олег.
   - Посмотри сам.
   Олег протянул было руку, но Димка  опередил  его.  Он  сейчас  вспомнил
полутемную землянку, вспомнил бородатого комиссара, что-то  сосредоточенно
пишущего при свете коптилки. Схватил тетрадь, быстро перелистал ее,  нашел
то, что искал, поднял голову:
   - Можно прочесть?
   Старков кивнул.
   - Давай вслух, - нетерпеливо сказал Раф.
   Димка начал запинаясь: почерк неважный, да и  карандаш  истерся  с  тех
пор, некоторых слов вообще не разберешь.
   - "Нас осталось двадцать девять, - читал Димка. - Подождем  день-другой
и тоже тронемся. В деревне пока тихо. Стас молчит,  никого  не  присылает.
Выставил дозоры, следим за дорогой. Сегодня дозор Торопова  привел  троих.
Говорят: из отряда Лескова. Парни молодые, из бывших окруженцев.  Принесли
весть: отряд Лескова разбит наголову, только они трое и спаслись..."
   Димка оторопело посмотрел на Старкова. Тот сидел с  закрытыми  глазами,
улыбался воспоминаниям.
   - Как же так? - Димка почему-то осип,  говорил  хрипло,  будто  простыл
днем: - Выходит, это мы были? Выходит, вы все заранее знали?
   Старков встал, подошел к Димке, отобрал дневник, снова сунул в чемодан.
   - Ничего я  толком  не  знал.  Разве  догадывался...  -  Сел  за  стол,
подмигнул Димке: - Давайте ужинать. Самое время.