!
   Четыре  или  пять  огромных  собак,  вроде  тех,  которые  изображены  на
охотничьих  картинах  работы  Рубенса  и  Снайдерса  <Рубенс  и  Снайдерс  -
знаменитые голландские художники XVII в.>, услышав знакомые слова,  которыми
герцог закончил свою речь, громко залаяли, как будто в  самом  деле  подняли
вепря из логовища.
   - Клянусь святым крестом, - воскликнул король Людовик, стараясь попасть в
тон своему опасному родственнику, - уж если осел нарядился в кабанью  шкуру,
я спустил бы собак, чтобы они стянули ее с его плеч!
   - Правда, правда!  -  закричал  герцог  Карл,  которому  это  предложение
пришлось как нельзя больше по вкусу. - Так мы и сделаем!.. Спустим  собак!..
Иси, Тол-бот! Иси, Бомон!.. Мы погоним  его  от  дверей  замка  к  восточным
воротам, - Надеюсь по крайней мере, что ваша светлость поступите со мной как
с красным зверем и дадите  мне  сколько-нибудь  форы?  -  сказал  несчастный
герольд, стараясь сохранить присутствие духа.
   - Ты всего лишь гад и по охотничьим законам не имеешь права ни  на  какие
льготы, - ответил герцог. - Но так и быть, я прикажу  дать  тебе  шестьдесят
ярдов вперед, хотя бы за твою беспримерную дерзость... Скорее, господа, идем
смотреть травлю!
   Заседание совета было неожиданно прервано; все с шумом поднялись с мест и
устремились   вслед   за   двумя    государями,    спешившими    насладиться
"человеколюбивой" забавой, придуманной королем Людовиком. Охота  удалась  на
славу. Подгоняемый страхом и десятком разъяренных собак, которые неслись  за
ним по пятам под звуки рогов и крики  охотников.  Красный  Вепрь  летел  как
ветер, и, если бы ему не мешала герольдская мантия, самая неудобная для бега
одежда, очень возможно, что ему удалось бы спастись. Раза два он очень ловко
увернулся от собак, чем заслужил громкое одобрение зрителей. Но никому, даже
самому Карлу, эта  травля  не  доставила  такого  удовольствия,  как  королю
Людовику, который, отчасти из политических соображений, отчасти потому,  что
всегда любил смотреть на  человеческие  страдания,  если  они  выражались  в
смешной форме, хохотал до слез  и  даже  схватился  за  горностаевую  мантию
своего врага, словно совсем обессилел от  смеха.  А  герцог,  не  менее  его
восхищенный интересным зрелищем, в забывчивости положил руку ему  на  плечо,
выказывая  этим  доверие  и  расположение,   которое   резко   противоречило
отношениям, установившимся между ними в последние дни.
   Наконец настала минута, когда быстрые  ноги  герольда-самозванца  уже  не
могли спасти его от зубов  преследователей:  псы  нагнали  его,  повалили  и
непременно разорвали бы на  куски,  если  бы  герцог  не  крикнул,  чтоб  их
отозвали.
   - Убрать собак, взять на свору! Он так славно  бежал,  что  я  дарую  ему
жизнь!
   Доезжачие бросились исполнять это приказание. Спустя минуту  часть  собак
была сосворена, и люди погнались  за  остальными  псами,  разбежавшимися  по
улицам и с торжеством уносившими в зубах клочки герольдской мантии,  которую
не в добрый час нацепил на себя несчастный посланец.
   В то время как герцог был слишком поглощен тем, что происходило перед его
глазами, чтобы замечать, что делалось у него за спиной, Оливье  проскользнул
к королю Людовику и шепнул ему на ухо:
   - Это  цыган  Хайраддин  Мограбин...  Его  нельзя  допускать  говорить  с
герцогом.
   - Он должен умереть, - ответил  Людовик  также  шепотом,  -  мертвецы  не
говорят.
   Минуту спустя Тристан Отшельник, которому Оливье что-то шепнул мимоходом,
выступил вперед и, отвесив низкий поклон  королю  и  герцогу,  сказал  своим
обычным грубым тоном:
   - С позволения вашего величества и вашей светлости,  эта  дичь  по  праву
принадлежит мне, и я ее требую... Негодяй отмечен моей печатью: на  плече  у
него выжжена лилия, как вы сами можете убедиться. Это  известный  разбойник,
убивавший подданных его величества, грабивший церкви, насиловавший  девушек,
стрелявший дичь в королевских парках...
   - Довольно, довольно! - перебил герцог Карл. - Он  по  праву  принадлежит
моему царственному кузену... Что прикажете с ним делать, ваше величество?
   - Если вы отдаете его в мое распоряжение, - ответил король, - я  дам  ему
урок геральдики, в которой он оказался таким круглым невеждой. Я объясню ему
на практике значение креста с привешенной к нему петлей.
   - Не того креста, который висит, но того,  на  котором  висят?..  Хорошо,
пусть пройдет этот урок под руководством вашего кума Тристана Отшельника, он
ведь у вас на этот счет настоящий профессор! - подхватил герцог и разразился
резким хохотом, довольный своей остротой.
   Людовик так искренне ему вторил, что его  противник  не  мог  удержаться,
ласково взглянул на него и сказал:
   - Ах, Людовик, Людовик, какой ты веселый собеседник! Если бы  бог  сделал
тебя таким же честным монархом! Я до сих пор не могу  забыть  того  времени,
когда мы, бывало, так веселились вдвоем.
   - От вас вполне зависит вернуть то время, - ответил Людовик.  -  Я  готов
согласиться на все условия, какие вы сочтете возможным поставить мне в  моем
теперешнем положении, не  позоря  себя  перед  всем  христианским  миром,  и
поклянусь соблюдать их над священной реликвией, которую  я  всегда  ношу  на
себе: это кусочек животворящего креста господня.
   С этими словами он достал из-за  пазухи  маленький  золотой  ковчежец  на
цепочке того же металла, который он носил на груди, благоговейно  приложился
к нему и продолжал:
   - Никогда еще никто не произносил безнаказанно  ложной  клятвы  над  этой
святыней. Справедливая рука провидения всегда карала такой грех до истечения
одного года.
   - И, однако, над этой самой реликвией вы поклялись мне в дружбе,  покидая
Бургундию, и вскоре после того подослали ко  мне  этого  бастарда  Рюбампре,
чтобы убить меня или похитить, - заметил герцог.
   - Охота вам,  любезный  кузен,  вспоминать  старые  ссоры!  -  проговорил
Людовик. - К тому же даю вам слово, что вы ошибаетесь! Тогда  я  клялся  вам
совсем не на этом, а на  другом  куске  животворящего  креста,  который  был
прислан  мне  турецким  султаном  и,  вероятно,  потерял  часть  своей  силы
вследствие долгого пребывания у неверных. Да, наконец, разве  тогда,  меньше
чем через год, не разразилась междоусобная война? Разве бургундская армия  в
союзе со всеми великими вассалами Франции не стояла  лагерем  в  Сен-Дени  и
разве я не был принужден уступить Нормандию моему  брату?  Нет,  храни  меня
господь впредь от ложных клятв!
   - Хорошо, любезный кузен, - сказал герцог,  -  я  и  сам  думаю,  что  вы
получили хороший урок и будете впредь лучше держать  свое  слово.  А  теперь
ответьте мне прямо, без уверток: исполните вы ваше  обещание  и  пойдете  со
мной, чтобы наказать этого убийцу, де ла Марка, и жителей Льежа?
   - Я пойду на них со всем рыцарством Франции и с развернутой орифламмой! -
ответил Людовик.
   - Нет, нет, это уже лишнее и было  бы  даже  неблагоразумно,  -  возразил
герцог. - Достаточно будет  присутствия  в  моем  войске  вашей  шотландской
гвардии и сотен двух отборных  копий,  чтобы  доказать,  что  вы  действуете
вполне свободно. Слишком большая армия могла бы...
   - Сделать меня действительно свободным,  хотите  вы  сказать?  -  заметил
король. - Пусть так. Назначьте сами число моих солдат.
   - И, чтоб уж раз навсегда покончить с одним из поводов нашей  распри,  вы
дадите ваше согласие на брак графини Изабеллы де Круа с герцогом Орлеанским?
   - Любезный кузен, - ответил король, -  вы  подвергаете  мою  уступчивость
слишком сильному испытанию. Герцог - объявленный жених  моей  дочери  Жанны.
Будьте великодушны, не настаивайте на этом  требовании!  Поговорим  лучше  о
городах на Сомме.
   - Этот вопрос ваше величество будете обсуждать с моим советом,  -  сказал
Карл. - Я же, со своей стороны,  не  столько  хлопочу  об  увеличении  своих
владений, сколько о возмещении нанесенных мне обид. Вы  сами  вмешивались  в
дела моих вассалов, вот теперь и улаживайте дело бургундской подданной. Ваше
величество пожелали распорядиться ее судьбой - так выдайте ее замуж за члена
вашей собственной королевской фамилии, иначе всякие  переговоры  между  нами
будут прерваны.
   - Скажи я, что делаю это охотно, никто мне не поверит, - сказал король. -
Судите же сами, кузен, как велико мое желание угодить вам,  когда  я  скажу,
что не буду ничего иметь  против  этого  брака,  если  на  него  будет  дано
разрешение папы и если обе стороны будут согласны.
   - А все остальное уладят между собой наши советники, - сказал  герцог.  -
Итак, мы с вами опять друзья и кузены!
   - Да будет благословенно имя господне! - ответил Людовик. - Он  держит  в
руках своих сердца государей и в своем  милосердии  склоняет  их  к  миру  и
великодушию, предотвращая пролитие человеческой крови!.. Оливье,  -  добавил
он вполголоса, обращаясь к своему фавориту, который ходил за  ним  по  пятам
как завороженный, - ступай шепни Тристану, чтоб он скорее  покончил  с  этим
предателем цыганом.

Глава 34

КАЗНЬ

   Сведу в зеленый лес тебя,
   Сам дерево укажешь нам.
   Старинная баллада

   "Хвала господу богу, давшему нам способность смеяться и смешить других, и
срам глупцу, презирающему звание шута! Простая шутка, и притом далеко не  из
самых блестящих - хотя,  видно,  и  не  плохая,  коли  она  позабавила  двух
монархов,  -  сделала  больше  целой   тысячи   политических   доводов   для
предотвращения войны между Францией и Бургундией".
   Вот к какому выводу пришел ле Глорье, когда после примирения между  двумя
государями, подробно описанного в предыдущей главе, бургундская стража  была
выведена из Пероннского замка, король выпущен из зловещей башни Герберта  и,
к великой радости как французов, так и бургундцев, между герцогом  Карлом  и
его сюзереном, казалось, восстановились дружба и доверие. Но несмотря на  то
что королю оказывались все внешние знаки почтения, он прекрасно понимал, что
продолжает быть под подозрением, хотя благоразумно притворялся, будто ничего
не замечает, и держал себя совершенно непринужденно.
   Между тем, как  это  часто  бывает  в  подобных  случаях,  когда  главные
действующие лица уже почти закончили  свои  старые  счеты,  одна  из  мелких
сошек, замешанных в их  интригах,  испытала  на  собственной  шкуре  горькую
правду  того  политического  закона,  что,  если  великие  мира  сего  часто
пользуются низкими орудиями, они отплачивают им тем,  что  предоставляют  их
собственной участи, как только перестают в них нуждаться.
   Таким орудием  был  Хайраддин  Мограбин,  которого  приближенные  герцога
передали королевскому великому прево и которого тот, в свою очередь, сдал  с
рук на руки  своим  верным  помощникам  Труазешелю  и  Птит-Андре,  приказав
покончить с ним, не откладывая дела в  долгий  ящик.  Достойные  исполнители
повелений прево, один как бы изображая Аллегро, другой - Пенсерозо  <Аллегро
- весело, Пенсерозо - грустно (итальянские слова - музыкальные термины).>, в
сопровождении небольшого конвоя и многолюдной толпы любопытных  повели  свою
жертву (шествовавшую, подобно Гаррику <Гарри к Давид  -  великий  английский
актер XVIII века; памятник на его могиле изображает его между фигурами  двух
муз - Мельпомены (трагедии) и Талии (комедии).>, в сопровождении Трагедии  и
Комедии) к соседнему лесу, где, во избежание лишних хлопот, решили  повесить
его на первом подходящем дереве.
   Искать пришлось недолго. Они скоро  увидели  дуб,  который,  как  шутливо
заметил Птит-Андре, был вполне достоин такого  желудя.  Оставив  преступника
под охраной конвоя, палачи приступили к приготовлениям  для  заключительного
акта драмы.
   В эту минуту  Хайраддин,  смотревший  на  толпу,  встретился  взглядом  с
Квентином  Дорвардом,  который,  как  ему  показалось,  узнал  в   уличенном
самозванце своего изменника-проводника и последовал за ним  к  месту  казни,
чтобы убедиться в верности своей догадки.
   Когда палачи объявили осужденному, что все готово, он  спокойно  попросил
оказать ему последнюю милость.
   -  Все,  что  угодно,  сын  мой,  лишь  бы  это  не  противоречило  нашим
обязанностям, - сказал Труазешель.
   - То есть все, кроме жизни? - спросил Хайраддин.
   - Именно, - ответил Труазешель, - и даже больше, так как ты, по-видимому,
решил сделать честь нашему  ремеслу  и  умереть  не  ломаясь,  как  подобает
мужчине... Я даже готов подарить тебе десять минут, хотя нам и приказано  не
мешкать.
   - Вы безмерно великодушны! - сказал Хайраддин.
   - Еще бы! - подхватил Птит-Андре. - Мы даже  можем  получить  нагоняй  за
такое ослушание. Ну, да уж, видно, ничего не поделаешь! Я, кажется,  был  бы
готов отдать жизнь за такого проворного, стойкого молодца, который притом же
собирается спокойно выполнить последний  прыжок,  как  и  подобает  честному
парню.
   - Так что, если тебе нужен исповедник... - сказал Труазешель.
   - Или стаканчик винца... - подхватил его игривый товарищ.
   - Или псалом... - сказала Трагедия.
   - Или веселая песенка... - сказала Комедия.
   - Ни то, ни другое, ни третье, мои добрые,  сострадательные  и  в  высшей
степени расторопные друзья, - ответил цыган. -  Я  попросил  бы  вас  только
подарить мне несколько минут, чтобы переговорить вон с тем молодым  стрелком
шотландской гвардии.
   Палачи были в нерешительности; но потом Труазешель вспомнил, что  Квентин
Дорвард, как говорили, пользовался в последнее время особой милостью  короля
Людовика, и разрешение было дано.
   Когда Квентин подошел поближе,  он  содрогнулся  от  ужаса  и  жалости  к
несчастному, хотя ему было известно, что тот вполне  заслужил  свою  участь.
Остатки блестящего наряда герольда, изорванного в клочья зубами четвероногих
и цепкими лапами двуногих, избавивших беднягу от свирепых собак, чтобы вслед
за тем отправить его на виселицу, придавали ему смешной  и  в  то  же  время
жалкий вид. На лице его  еще  виднелись  следы  румян  и  остатки  накладной
бороды, которую он прицепил, чтобы  его  не  узнали;  смертельная  бледность
покрывала его щеки и губы, но в  быстром  взгляде  блестящих  глаз  сквозила
свойственная  его  племени  спокойная  решимость,  а  страдальческая  улыбка
выражала презрение к ожидавшей  его  ужасной  смерти.  Охваченный  ужасом  и
горячим  состраданием,  Квентин  медленно  приближался  к  преступнику,   и,
вероятно, его чувства выразились в движениях, потому что Птит-Андре  крикнул
ему:
   - Нельзя ли поживей, прекрасный стрелок!  Этому  сеньору  некогда,  а  вы
двигаетесь так, словно ступаете не по твердой земле,  а  по  яйцам,  которые
боитесь раздавить!
   - Я должен говорить с ним наедине, - сказал преступник, и в  его  хриплом
голосе прозвучало отчаяние.
   - Эта просьба едва ли совместима с нашим долгом, дружок  мой,  -  ответил
ему Птит-Андре. - Ведь мы с тобой старые знакомые и знаем по опыту, какой ты
скользкий угорь.
   - Но вы ведь связали меня по  рукам  и  ногам,  -  сказал  преступник.  -
Расставьте вокруг стражу, но только на таком расстоянии, чтоб она  не  могла
нас услышать... Этот стрелок - слуга вашего короля, и  если  бы  я  дал  вам
десять золотых...
   - Которые можно было бы употребить на  обедни  для  спасения  его  бедной
души, - вставил Труазешель.
   - Или на покупку вина для подкрепления моего бедного  тела,  -  подхватил
Птит-Андре. - Ну что ж, мы согласны... Давай сюда твои золотые, приятель!
   - Заткни глотки этим кровожадным псам! -  сказал  Хайраддин  Дорварду.  -
Меня дочиста обобрали, когда схватили... Заплати им, ты не прогадаешь.
   Квентин отсчитал палачам обещанную взятку, и оба, словно люди,  привыкшие
держать свое слово, удалились на приличное  расстояние,  продолжая,  однако,
внимательно следить за каждым движением преступника.  Выждав  минуту,  чтобы
дать несчастному время собраться с мыслями, и видя, что он  молчит,  Квентин
сказал:
   - Так вот к какому концу ты пришел!
   -  Да,  -  ответил  Хайраддин,  -  не  надо  быть   ни   астрологом,   ни
физиономистом, ни хиромантом, чтобы предсказать, что  меня  постигнет  общая
участь моей семьи.
   - Но не ты ли сам довел себя до этого целым рядом преступлений и обманов?
- заметил шотландец.
   - Нет, клянусь светлым Альдебараном и всеми звездами! - воскликнул цыган.
- Всему виною моя глупость: я вообразил, что кровожадная жестокость  франков
не распространяется на то, что, по их словам, они считают  самым  священным.
Ряса священника спасла бы меня не больше  мантии  герольда.  Вот  оно,  ваше
хваленое благочестие и рыцарская честь!
   -  Уличенный  обманщик  не  имеет  никаких  прав  на  неприкосновенность,
даваемую званием, которое он присвоил, - заметил Дорвард.
   - "Обманщик"! - повторил цыган. - Да чем же моя речь была хуже речей того
старого дурака герольда? Но оставим это. Раньше ли, позже ли  -  не  все  ли
равно?
   - Время идет, - сказал Квентин. -  Если  ты  хочешь  что-нибудь  сказать,
говори скорей, а затем подумай о своей душе.
   - О душе? - воскликнул цыган с резким смехом. - Неужели ты  думаешь,  что
двадцатилетнюю проказу можно излечить в одну минуту? Если даже у меня и есть
душа, она с десятилетнего возраста,  а  то  и  раньше  успела  пройти  такие
мытарства, что мне понадобился бы целый  месяц,  чтобы  припомнить  все  мои
грехи, да еще один, чтобы рассказать их попу!  А  если  бы  мне  дали  такой
длинный срок, то клянусь, что я употребил бы его на другое.
   -  Несчастный  нераскаянный  грешник,   перестань   богохульствовать!   -
воскликнул Квентин с ужасом и жалостью. - Говори, что тебе от меня  надо,  и
пусть участь твоя свершится!
   - Я хочу просить тебя об одной милости, - сказал Хайраддин. - Но сперва я
заплачу тебе за нее, ибо ваше племя, несмотря на свое  хваленое  милосердие,
ничего не делает даром.
   - Я бы ответил тебе - пропади ты со своими дарами, если бы ты не стоял на
краю могилы, - сказал Квентин. - Говори же, что тебе  надо,  и  оставь  свои
дары при себе. Я и так не забыл твоих прежних добрых услуг.
   - А между тем я искренне полюбил тебя  за  то  дело  на  берегу  Шера,  -
проговорил цыган, - и хотел помочь тебе жениться на  богатой.  Ты  носил  ее
цвета - это-то и ввело меня в заблуждение... И, кроме  того,  мне  казалось,
что Амелина с ее денежками была бы тебе больше под стать, чем та молоденькая
куропатка с ее старым Бракемонтским гнездом, которое Карл  захватил  в  свои
когти и вряд ли выпустит теперь.
   - Время уходит, несчастный! - сказал Квентин. - Торопись, они уже  теряют
терпение!
   - Дай им еще десять золотых за десять лишних минут, - сказал  преступник,
который, как большинство  людей  в  его  положении,  несмотря  на  всю  свою
твердость, старался оттянуть роковую минуту. - Повторяю: сколько бы ты им ни
заплатил, ты ничего не потеряешь.
   - Смотри же, постарайся лучше воспользоваться теми минутами, которые  мне
удастся купить для тебя, - сказал Квентин и отправился заключать новый  торг
с помощниками великого прево.
   Когда дело было улажено, Хайраддин продолжал:
   - Да, поверь, я желал тебе только добра, и, право, Амелина была  бы  тебе
самой подходящей женой. Она поладила даже  с  таким  мужем,  как  Арденнский
Вепрь, - хотя его способ  сватовства  был  не  из  деликатных,  -  а  теперь
хозяйничает в его хлеву, как будто всю жизнь питалась желудями.
   - Брось эти грубые,  неуместные  шутки,  -  воскликнул  Квентин,  -  или,
повторяю, я уйду от тебя, и пусть твоя участь свершится!
   - Ты прав, - ответил Хайраддин после минутного  молчания,  -  надо  уметь
мужественно встречать неизбежное. Итак, знай: я явился сюда в этом проклятом
наряде за большую награду от де ла Марка и надеялся получить еще большую  от
короля Людовика; явился не  только  за  тем,  чтобы  принести  Карлу  вызов,
который ты слышал, но чтобы сообщить королю важную тайну.
   - Это был большой риск с твоей стороны - заметил Дорвард.
   - Зато мне хорошо и заплатили... Что делать, не выгорело! - сказал цыган