времен Карла Великого,  игравшего  такую  видную  роль  в
романтическую  эпоху  французской  истории,  а  так  как  громадный  портрет
знаменитого  Роланда  <Роланд  -  маркграф  Карла  Великого,  погиб  в  бою,
прикрывая отступление войск Карла из Испании. Роланд стал героем  знаменитой
поэмы "Песнь о Роланде" и других произведений, в которых он  воспевался  как
образец рыцаря.> занимал здесь главное место  и  больше  других  бросался  в
глаза, то и комната эта  получила  название  Роландовой  галереи,  или  зала
Роланда.
   - Вот здесь вы будете стоять на часах, - сказал Оливье шепотом, как будто
боялся, что его голос потревожит суровых  рыцарей  на  стенах  или  разбудит
отголоски, дремавшие под высокими сводами и  готическими  украшениями  этого
огромного и мрачного покоя.
   - Какие будут приказания и пароль? - так же тихо спросил его Дорвард.
   - Заряжен ли ваш мушкетон? - спросил Оливье вместо ответа.
   - Сейчас заряжу - это минутное дело, - ответил Квентин, заряжая  ружье  и
зажигая фитиль (который должен был быть всегда наготове на случай  выстрела)
у догоравшего огня в огромном камине, таком высоком, что он напоминал скорее
комнату или готическую часовню, чем камин.
   Когда ружье было заряжено, Оливье сказал,  что  Дорварду  еще  неизвестна
одна из важнейших привилегий его дружины, а именно:  каждый  ее  член  может
получать приказания, помимо  своего  начальника,  прямо  от  короля  или  от
великого коннетабля Франции.
   - Вы здесь поставлены по приказанию его величества, - добавил Оливье, - и
скоро узнаете, для какой цели. Можете пока прогуливаться вдоль  галереи  или
стоять смирно, как вам будет  угодно.  Но  вы  не  смеете  ни  садиться,  ни
выпускать из рук оружие. Ни в коем случае вы не должны ни петь, ни свистеть.
Вы можете, если хотите, читать вполголоса  молитвы  или  что-нибудь  в  этом
роде, но только потише... Прощайте и хорошенько исполняйте ваш долг.
   "Хорошенько  исполняйте  ваш  долг"!  -  подумал  юный  воин,  когда  его
проводник отошел от него своей бесшумной, крадущейся походкой и исчез где-то
в боковой двери, скрытой под коврами. - Хотел бы я знать, какой это долг?  В
чем он заключается? К кому  и  к  чему  относится?  Здесь,  кажется,  нельзя
ожидать никаких врагов, кроме крыс да летучих  мышей,  если  только  угрюмые
представители отжившего  человечества  на  этих  стенах  не  вздумают  вдруг
воскреснуть и броситься на меня... Ну что ж, так или иначе, я  исполню  свой
долг".
   Вооружившись этим благим  намерением,  Квентин,  чтобы  как-нибудь  убить
время, принялся тихонько напевать духовные гимны, которым он научился в  том
монастыре, где нашел приют после смерти отца.  Тут  ему  невольно  пришло  в
голову, что хотя он сменил рясу послушника на богатую военную форму,  однако
эта скучная прогулка по галерее французского дворца мало чем  отличается  от
уединенных прогулок, которые так надоели ему в Абербротоке.
   Затем, как будто для того, чтобы убедиться, что теперь он принадлежит  не
церкви, а миру, он запел вполголоса, как ему было  разрешено,  одну  из  тех
старинных баллад своей далекой родины, которым его научил их старый домашний
арфист, знавший много старинных сказаний и легенд, особенно о  той  стороне,
где вырос Дорвард. Так прошло довольно много  времени;  было  уже  два  часа
пополудни,  когда  наконец  голод  напомнил  Квентину,  что  хотя  монахи  в
Абербротоке и требовали, чтобы он присутствовал на всех  церковных  службах,
зато они по крайней мере заботились об удовлетворении  его  аппетита;  здесь
же, в королевском дворце, никому, по-видимому, и в голову не  приходит,  что
после целого утра, проведенного на лошади, и долгого, утомительного  караула
ему, естественно, очень хочется есть-Бывают, однако, чары, способные усыпить
даже такое естественное нетерпение, какое испытывал теперь голодный Квентин;
таковы  сладкие  звуки  музыки.  На  противоположных  концах  галереи,   где
расхаживал  Дорвард,  находились  две  огромные,  тяжелые  двери  с  лепными
украшениями;  они   вели,   очевидно,   во   внутренние   дворцовые   покои,
расположенные по обоим концам зала, который служил для них местом сообщения.
Шагая от одной двери к  другой,  Дорвард  вдруг  услышал  за  одной  из  них
поразившие его звуки музыки: ему показалось, что это то сочетание  голоса  и
лютни, которое так  очаровало  его  накануне.  Все  вчерашние  мечты,  почти
забытые под влиянием целого ряда волнующих впечатлений, воскресли в его душе
с новой силой. Застыв на месте там, где ухо его могло легче  впивать  чудные
звуки, он стоял с ружьем на плече, полуоткрыв рот, весь превратившись в слух
и не сводя глаз с таинственной двери, больше похожий на статую часового, чем
на живого человека. В голове его теперь была только одна мысль:  как  бы  не
пропустить ни одного звука волшебной музыки.
   Нежная, чудная мелодия долетала до него как будто  издалека  и  слышалась
только урывками, то замирая, то совсем умолкая, то возникая  вновь.  Музыка,
как и красота, еще больше очаровывает нас или еще  сильнее  увлекает,  когда
она наполовину скрыта и  нашему  воображению  дается  возможность  заполнить
оставшиеся пробелы а у Квентина и без этого было довольно причин  дать  волю
своей фантазии в промежутках наступавшей по временам  тишины.  Вспомнив  то,
что он слышал  от  товарищей  дяди,  а  также  сцену,  которую  он  видел  в
аудиенц-зале  сегодня  утром,  он  больше   не   сомневался,   что   сирена,
околдовавшая его вчера своим пением, была совсем не  дочь  или  родственница
грубого  трактирщика,  как  он  осмелился  подумать  вначале,  а  переодетая
графиня, та самая, из-за которой короли и герцоги готовы  были  надеть  свои
бранные доспехи и скрестить копья. Тысячи смелых грез,  какие  только  могли
родиться в голове романтического, предприимчивого юноши в тот романтический,
предприимчивый  век,  овладели  Дорвардом  и  заслонили   в   его   сознании
действительность волшебными, фантастическими картинами. Вдруг мечты его были
прерваны чьей-то властной рукой, схватившейся за его оружие, в то время  как
суровый голос сказал над самым его ухом:
   - Как, черт возьми!  Господин  оруженосец  изволил,  кажется,  уснуть  на
посту!
   То  был  глухой,  но  выразительно-насмешливый  голос  дядюшки  Пьера,  и
Квентин, разом опомнившись, готов был провалиться сквозь землю  со  стыда  и
страха: он до того замечтался, что не заметил, как к  нему  приблизился  сам
король, который, вероятно, вошел в галерею через одну из потайных дверей  и,
проскользнув вдоль стены или, быть может, за коврами, подкрался к  нему  так
близко, что чуть не обезоружил его.
   Первым необдуманным побуждением Дорварда было высвободить свое оружие,  и
он рванул его резким движением, от которого король покачнулся. Но тут же  он
еще пуще  испугался  того,  что,  уступая  инстинкту,  побуждающему  каждого
храброго человека бороться с тем, кто хочет его  обезоружить,  он  осмелился
вступить в борьбу с самим королем, и без  того  разгневанным  его  небрежным
отношением к своим обязанностям часового.  Смущенный  этой  мыслью,  сам  не
зная, что он делает, Квентин взял ружье на караул и застыл в этой позе перед
государем, который, как он имел полное основание думать, был  им  смертельно
оскорблен.
   Людовик был тираном не столько из-за  природной  жестокости  и  злобности
характера, сколько из холодного расчета и в силу присущей ему недоверчивости
и подозрительности. Тем  не  менее  в  его  характере  была  известная  доля
злорадства и бессердечия, делавшая его деспотом даже  в  простом  общении  с
людьми, и он положительно наслаждался  смущением  и  страхом,  которые  умел
внушать; так было и теперь. Однако он не стал затягивать это  наслаждение  и
удовольствовался тем, что сказал:
   - Сегодняшняя твоя услуга мне  с  избытком  искупает  небрежность  такого
молодого солдата, как ты... Ты обедал?
   Услышав эти милостивые  слова,  Квентин,  ожидавший,  что  его,  пожалуй,
пошлют на расправу к прево, почтительно ответил, что он еще не обедал.
   - Бедняга, - сказал Людовик, и в голосе  его  послышалась  несвойственная
ему мягкость, - так это голод тебя усыпил! Я знаю, у тебя  аппетит  -  лютый
волк. Но я спасу тебя от этого зверя, как ты спас меня от  другого.  Ты  был
скромен, и я обязан тебе благодарностью. Можешь поголодать еще час?
   - Хоть двадцать четыре, государь, - ответил Дорвард, - иначе какой  же  я
был бы шотландец?
   - Ну, не хотел бы я даже за  второе  королевство  быть  тем  пирогом,  на
который ты набросишься после  такого  поста,  -  заметил  шутливо  король  и
добавил:
   - Но речь идет не о твоем, а  о  моем  обеде.  Сегодня  со  мной  обедают
кардинал Балю и этот бургундец, граф де Кревкер. Мы будем  только  втроем...
Как знать, что может случиться!.. Сатана  всегда  найдет  себе  дело,  когда
враги встречаются под личиной дружбы.
   Людовик умолк и о чем-то глубоко задумался; судя по  его  лицу,  то  были
мрачные думы. Видя, что король совсем о нем позабыл, Квентин решил спросить,
в чем же, собственно, будут заключаться его обязанности.
   - Ты будешь стоять на карауле за буфетом с заряженным ружьем,  -  ответил
Людовик, - и, как только увидишь измену, убьешь изменника наповал.
   - Измена, государь, в этом замке, который так  охраняется!  -  воскликнул
Дорвард.
   - Ты считаешь это невозможным, - сказал король, по-видимому нисколько  не
задетый такой откровенностью, - однако история доказывает, что измена  может
проникнуть и в щель...  Разве  тут  поможет  охрана,  глупый  мальчик!  Quis
custodial ipsos custodes? <Но кто же сторожем будет стражей  самих?  (лат.)>
Кто порукой, что мне не изменит самая стража, которой я вверил охрану?
   - Тому порукой их шотландская честь, государь! - смело ответил Дорвард.
   - Ты прав, ты прав, дружок! - сказал весело король. -  Шотландская  честь
всегда была безупречна. На нее можно положиться, и я ей верю. Но измена!.. -
И лицо короля опять омрачилось.  Он  продолжал  в  волнении,  шагая  взад  и
вперед:
   - Измена сидит за нашим столом, искрится в наших кубках, рядится в платье
наших советников, улыбается устами наших придворных, слышится в хохоте наших
шутов, а чаще всего таится  под  дружеской  личиной  примирившегося  с  нами
врага. Людовик Орлеанский поверил Иоанну Бургундскому и был  убит  на  улице
Барбет. Иоанн Бургундский поверил орлеанской партии  и  был  убит  на  мосту
Монтеро <Знаменитые эпизоды феодальной смуты во  Франции  в  годы  Столетней
войны. Людовик Орлеанский, брат Карла  VI,  был  регентом  (правителем)  при
душевнобольном короле. Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундии  в  1404  -  1419
гг., двоюродный брат короля, сам претендовал на то, чтобы править  Францией.
В 1407 году герцог Орлеанский был убит на улице Парижа подосланными  Иоанном
наемными убийцами. В 1419 году, когда король и Париж уже находились в  руках
Иоанна Бургундского, он направился  в  Монтеро  для  переговоров  с  дофином
Карлом (будущим Карлом VII). Встреча произошла на мосту, и Иоанн Бесстрашный
был коварно убит приближенными дофина. После этого  его  сын  Филипп  Добрый
(1419 - 1467) перешел на сторону англичан.>. Я  никому  не  поверю,  никому!
Слушай: я не спущу глаз с этого дерзкого графа, да и с кардинала тоже - я  и
ему не очень-то верю, - и, когда я скажу:  "Ecosse,  en  avant"  <Шотландия,
вперед! (франц.)> - стреляй и уложи Кревкера на месте.
   - Это мой долг, государь, когда жизнь вашего величества  в  опасности,  -
заметил Квентин.
   - Конечно. Только это я и хотел сказать. К чему мне смерть этого дерзкого
воина! Будь это еще коннетабль Сен-Поль... - Тут король замолчал, как  будто
спохватившись, что сказал лишнее, но тотчас продолжал со смехом:
   - Я  вспомнил,  как  наш  зять  Иаков  Шотландский  <Иаков  II  -  король
Шотландии;  пригласив  к  себе  в  замок  герцога  Дугласа  и   обещав   ему
безопасность, заколол его кинжалом (1452).> - ваш король Джеймс, Квентин,  -
заколол Дугласа,  когда  тот  гостил  у  него,  в  своем  собственном  замке
Скирлинге.
   - В Стирлинге, не во гнев  будь  сказано  вашему  величеству,  -  заметил
Квентин. - Из этого дела вышло мало добра.
   - Так вы зовете его Стирлинг? - спросил король, как  будто  не  расслышав
последних слов Квентина. - Ну, пусть Стирлинг, дело не в названии. Но хоть я
и не желаю зла этим людям.., нет, их смерть ни к чему бы мне не послужила..,
да они-то, быть может, иначе относятся ко мне... Ну ладно,  я  полагаюсь  на
твой мушкетон.
   - Я буду ждать сигнала, но...
   - Ты колеблешься, - сказал король. - Говори, я тебе разрешаю. От  такого,
как ты, можно иногда получить дельный совет.
   - С вашего разрешения, я хотел только  спросить,  -  ответил  Квентин,  -
зачем, если у вашего величества есть причины не доверять этому бургундцу, вы
хотите допустить его к вашей особе, и притом наедине?
   - Успокойся, господин оруженосец, -  сказал  король,  -  есть  опасности,
которым надо прямо смотреть в глаза. Если же ты станешь уклоняться от них  -
гибель становится неизбежной, если я смело подойду к собаке,  которая  рычит
на меня, и приласкаю ее, то десять шансов против одного,  что  она  меня  не
тронет. Если же я выкажу ей свой страх,  она  наверняка  бросится  и  укусит
меня. Я буду с тобой откровенен: для меня очень важно,  чтобы  этот  человек
вернулся к своему сумасбродному господину, не затаив гнева против меня.  Вот
почему я и иду на такую опасность.  Я  никогда  не  боялся  рисковать  своей
жизнью для блага моего королевства... Ступай за мной!
   Людовик  повел  своего  юного  телохранителя,  к  которому  он,   видимо,
чувствовал особенное расположение, через ту потайную дверь, в которую  вошел
сам, и по дороге, указывая на нее, сказал:
   - Тот, кто хочет иметь успех при дворе, должен знать все ходы и закоулки,
потайные двери и западни этого замка не  хуже,  чем  его  главные  ворота  и
парадный вход.
   Пройдя по запутанным переходам  и  внутренним  коридорам,  король  привел
Дорварда в небольшую комнату со сводами,  где  был  накрыт  стол  на  троих.
Убранство комнаты было бы до крайности просто,  почти  скудно,  если  бы  не
прекрасный створчатый буфет с расставленной  на  нем  золотой  и  серебряной
посудой - единственная вещь в этой комнате, сколько-нибудь достойная  стоять
в королевской столовой. За этим-то буфетом Людовик поставил Дорварда,  после
чего, обойдя всю комнату и убедившись, что его ниоткуда не  видно,  повторил
свои наставления:
   - Смотри помни же слова: "Ecosse, en avant!" - и, как только я их  скажу,
выскакивай, не заботясь о целости чаш и кубков, и стреляй в Кревкера... Если
промахнешься, пускай в ход свой  нож...  Мы  вдвоем  с  Оливье  справимся  с
кардиналом.
   Сказав  это,  он  громко  свистнул,  и  к  нему  тотчас  явился   Оливье,
исполнявший при особе короля не только должность цирюльника, но  и  главного
камердинера и вообще  все  обязанности,  имевшие  какое-нибудь  отношение  к
личным услугам королю. Он пришел в сопровождении двух старых лакеев, которые
должны были прислуживать за королевским столом. Как только король занял свое
место, в комнату ввели гостей, и Квентин убедился, что, стоя в своей засаде,
он может прекрасно следить за всеми подробностями этого свидания.
   Король приветствовал  своих  гостей  с  таким  радушием,  что  Квентин  в
простоте душевной никак не мог согласовать  такое  обращение  с  только  что
полученными им инструкциями и с той целью, для которой он был  поставлен  за
буфетом со смертоносным оружием в руках. Теперь в Людовике не только  нельзя
было подметить и тени опасения или тревоги, но, глядя на  него,  можно  было
подумать, что эти гости, которым он оказал высокую  честь,  принимая  их  за
своим столом, пользуются его особым уважением и доверием. Обхождение  его  с
ними отличалось спокойным  достоинством  и  в  то  же  время  непринужденной
любезностью. Крайняя простота обстановки,  да  и  костюма  самого  Людовика,
далеко уступавшая роскоши и блеску дворов самых мелких из его вассалов,  еще
резче  оттеняла  его  истинно  королевские   приемы   и   речи,   обличавшие
могущественного, но снисходительного владыку. Квентин был  готов  допустить,
что весь  его  предыдущий  разговор  с  королем  был  только  сном  или  что
почтительность кардинала и чистосердечная  искренность  обращения  любезного
бургундца усыпили в Людовике подозрения.
   Но в ту минуту, когда гости  по  приглашению  короля  занимали  места  за
столом, Людовик бросил на них быстрый, пронзительный взгляд и тотчас перевел
его в ту сторону, где был спрятан Квентин. В этот  краткий  миг  во  взгляде
короля вспыхнули такая ненависть и недоверие к гостям, в нем мелькнуло такое
решительное приказание часовому быть настороже, готовым к нападению,  что  у
Дорварда не осталось больше сомнений  насчет  истинных  ,  мыслей  и  чувств
короля. Тем более поразило юношу удивительное умение этого человека скрывать
свои догадки.
   Словно позабыв обо всем, что ему высказал Кревкер  в  присутствии  целого
двора, король беседовал с ним как со старым знакомым, вспоминал старину,  то
время, когда он жил в Бургундии  изгнанником,  расспрашивал  о  вельможах  и
рыцарях,  с  которыми  он  там  встречался,  как  если  бы  то  время   было
счастливейшей порой его жизни и сам он сохранил самые  дружеские  чувства  к
тем, кто постарался облегчить ему его изгнание.
   - Всякого другого посла, - говорил он, - я принял бы  с  гораздо  большей
пышностью, но для такого старого друга, как вы, часто делившего мою скромную
трапезу в Женаппском дворце <Женаппский дворец был обычным  местопребыванием
Людовика в Бургундии при жизни  его  отца.  О  времени  его  изгнания  часто
упоминается в этом романе. (Примеч. автора.)>, я хотел остаться тем,  что  я
есть, - прежним Людовиком Валуа, таким же скромным во всех своих  привычках,
как любой парижский  badaud  <Гуляка  (франц.).>.  Впрочем,  я  позаботился,
любезный граф, чтобы наш обед был лучше  обыкновенного;  я  ведь  знаю  вашу
бургундскую поговорку: "Mieux vault bon repas que bel habit"  <Хорошая  пища
лучше хорошего платья (франц.).>, потому я велел приготовить  его  с  особым
старанием. Что  же  касается  вина,  которое,  как  вам  известно,  является
предметом давнишнего  соперничества  между  Францией  и  Бургундией,  то  мы
постараемся уладить этот спор к удовольствию обеих сторон; я  выпью  в  вашу
честь бургундского, а вы, любезный граф, ответите мне шампанским... Налей-ка
мне, Оливье, чарку оксерского! - И король весело запел известную в то  время
песенку:

   Оксерское - напиток королей!

   Пью здоровье  благородного  герцога  Бургундского,  нашего  возлюбленного
кузена. Оливье, наполни вон тот золотой кубок рейнским и подай его графу  на
коленях: он представляет  здесь  нашего  любезного  брата...  А  ваш  кубок,
господин кардинал, я наполню сам.
   - Вы уже и так переполнили  его  вашими  милостями,  государь,  -  сказал
кардинал  фамильярным  тоном   любимца,   ищущего   благосклонности   своего
покровителя.
   - Потому что я знаю, ваше святейшество, что вы держите его твердой рукой,
- сказал Людовик. - Но чью же сторону вы примете в  нашем  великом  споре  о
вине Силлери или Оксера - Франции или Бургундии?
   - Я останусь нейтральным,  ваше  величество,  -  ответил  кардинал,  -  и
наполню мой кубок овернским.
   - Нейтралитет - опасная вещь, - сказал король, но, заметив, что  кардинал
покраснел, поспешил  переменить  разговор.  -  Я  знаю,  почему  вы  отдаете
предпочтение овернскому: это благородное вино не терпит воды... Но что же вы
не пьете, любезный граф? Надеюсь, вы не нашли  национальной  горечи  на  дне
вашего кубка?
   - Я бы хотел, государь, - ответил граф де Кревкер, -  чтобы  наши  распри
разрешились так же легко, как вопрос о соперничестве наших виноградников.
   - На все нужно время, любезный граф, на все  нужно  время,  даже  на  то,
чтобы выпить шампанского, - ответил