птивость  (он,  чудак,  надеется,  что  повысят  в
должности!), я стану дежурным по  городу, а мое место займет Слава. Он  пока
что НТ, начальника тыла, "над цистернами начальник, и гидрантов командир".
     "Суеверие в  период научно-технической революциинедостойное  и позорное
явление" -- так было справедливо  указано  в нашей стенгазете. Мы боремся  с
суевериями на собраниях, клеймим в  заметках и  искореняем  в  личной жизни.
Даже  странно  видеть,  как  человек,   знающий  назубок  устав  и  читающий
"Литературную  газету", меняется в лице, когда дорогу перебегает черный кот.
Не далее как позавчера он прошмыгнул перед самым бампером нашей "Волги" -- и
что же?  Иные  на  нашем  месте  поехали  бы другой  дорогой,  а  мы  только
посмеялись.  Правда, Коля, наш водитель, тут  же рванул на  красный свет, но
было бы смешно думать, что здесь имеется какая-то связь с пресловутым котом,
с которого Коля, между прочим, пообещал в следующий раз содрать шкуру.
     Другое дело -- приметы,  в них мы верим. Ну,  не то что верим, что было
бы крайне  глупо в  период научнотехнической революции, а  некоторым образом
считаемся. Судите  сами:  утром,  в  день Большого  Пожара,  Слава явился на
дежурство в  новой форменной рубашке. Наивернейшая и  тревожная примета!  Но
еще  не  успели  мы  как  следует  чертыхнуться,  как  вошел  Чепурин  --  в
исключительно аккуратно выглаженных  брюках.  Здесь  уже и  сомнений быть не
могло: день предстоит плохой. Но если Слава чего-то мычал  и вяло отбивался,
то  подполковник и не пытался оправдываться: да, недосмотрел, установил, что
жена выгладила брюки, уже сидя в машине, когда  бежать домой и переодеваться
было поздно.
     Предвижу, что кое-кто может заикнуться, будто я сам грубо противоречу и
что  пожарные, мол, суеверны. Да ничего подобного! Просто  научно доказано и
тысячу  раз  проверено,  что  на  дежурство  следует  выходить  в  старой  и
неутюженной форме -- закон! Хорошо, помню, как все мы -- Вася, Слава, Леша и
я утром получили новые сапоги и тут же  их  обули. Обрадовались, ослы! Через
пятнадцать минут  мы  выехали  тушить бензоколонку  и  вернулись обратно без
подметок.  В другой раз  Леша  гордый,  как павлин,  явился в новых  брюках,
которые  после пожара  в подвале  уважающий себя работяга  не  взял бы  и на
ветошь.  А киоск  с пингвином?  Куда бы мы  ни направлялись,  Коля старается
прокладывать маршрут таким образом,  чтобы остановиться у  "Пингвина". Здесь
Леша собирает по двадцать копеек с  носа  и покупает  мороженое,  которое мы
потребляем во все времена  года, даже в мороз. А что? Говорят, сам Черчилль,
будучи в  Москве,  заявил: "Народ,  который  зимой  ест мороженое,  победить
нельзя!" Может, и  не заявлял он такого, или как-то  по-другому, но вопрос в
принципе  поставлен  правильно.  Так  о  "Пингвине": если он открыт --  ура,
братва,  день будет спокойный, а  вот  если закрыт, --  жди пакости,  научно
доказано и проверено. В тот день, 13 февраля, "Пингвин"  был закрыт на учет.
Но пойму, что там можно учитывать -- фанерные палочки?
     И последняя примета:  когда мы утром выехали,  Слава прикурил, подпалил
левый ус и минут десять по этому  поводу сквернословил. А ругать вслух огонь
нельзя, можно только про себя,  причем, постукивая пальцем по дереву  или по
лбу, если дерева нет.
     Так  что от примет, ребята, так  просто  не  отмахнешься: даже Кожухов,
который  нещадно нас  за них ругает, сокрушался, что именно  в  то утро черт
дернул его надеть новую папаху.

     К первым впечатлениям Гулина и Васи я ничего особо  нового не прибавлю.
Скажу  только, что увидев  висящих  на  шторах  людей и услышав гул, как  на
стадионе, я подумал: слава богу,  что силы уже работают! Это  не потому, что
кто-то перехватил ответственность  --  с нас  ее до  конца  пожара все равно
никто не  снимет, а  потому, что оперативные  дежурные  безоружны.  Если  мы
прибываем  к объекту  первыми, до пожарных машин,  то  оказываемся  в  самом
гнусном положении. Дом горит, вокруг все бегают, жильцы кричат, видят нас --
всеобщая радость, пожарные  приехали, а мы-то ничего не можем, стволов у нас
в "Волге" нет, а без ствола и разведку и как следует не произведешь, И тогда
по нашему  адресу раздаются такие проклятья, что не знаешь, куда и деться. В
таких случаях  мы, генералы  без  армии,  предпочитаем  переждать  где-то  в
переулке, пока не прибудут силы.
     Но Гулин  уже работал,  и работал отлично!  Это для нас крайне важно --
правильно  развернуться и начать атаку. По военным меркам, в атаку  пока что
пошел взвод, Но в образованную им  брешь в обороне противника скоро ворвутся
главные силы нашего гарнизона.
     И еще я подумал: с вами наши молитвы,  Нина Ивановна! Да не обрушатся в
эти часы на 01 новые вызовы на пожары с повышенными номерами,  А если уж они
суждены, то хотя бы завтра: для того чтобы прихлопнуть этот пожар, нам будут
нужны, совершенно необходимы, все наличные силы гарнизона.
     Итак,  поблагодарив  в  душе Гулина и Нину  Ивановну, я больше ни о чем
постороннем  не  думал. Вася и Леша побежали в разведку,  Слава -- встречать
силы  и ставить автонасосы на гидранты, а я положил на стол лист  пластика и
быстро расчертил на нем поэтажный план Дворца.
     Я  этот пластик сохранил  на память, он и сейчас  передо мной.  Пластик
здорово потерт,  в грязных пятнах  -- не  документ, а кошачья  подстилка. Не
посвященный в наши пожарные дела ничего в  моих каракулях не поймет: цифры и
стрелки,  крючки  и  закорючки,  штрихи   и  иероглифы...  Это   --   номера
подразделений, направления  боевых  действий, количество  людей и стволов иа
этажах,   трехколенки,  штурмовки  и  автолестницы,   участки,   где   пожар
локализован, и так далее. Хорошая  домохозяйка, увидев у мужа на столе такой
лист, брезгливо взяла бы его палльчиками  и  потащила выбрасывать (так оно и
было -- еле спас), я же, заполучив его через шесть  лет, даже разволновался.
Для меня сей лист -- говорящий, одного взгляда достаточно, чтобы припомнить,
как проходил бой.

     Если кто думает, что тушение пожара происходит по  заранее намеченному,
четкому и отработанному плану, то он глубоко заблуждается.
     Конечно, такие планы у нас имеются, но их главный недостаток в том, что
они предусматривают пожар теоретический, то  есть  такой, каким он  мыслится
автору плана, в этом тщательно продуманном документе (он всегда лежал у меня
в  планшете  наряду  с  другими) имелась  схема  водоснабжения,  указывались
подходы  к объекту,  пути развертывания сил в боевые  порядки. Но  будь  его
составитель  хоть семи  пядей во  лбу,  он  никак  не мог  бы  предусмотреть
осложнений,  созданных  чрезвычайно быстрым распространением  огня.  Крупный
пожар  --  это  уравнение  со  многими неизвестными,  которое с  ходу  и  со
шпаргалкой не решишь. Ну как, например, можно предвидеть, что какой-то лопух
в кладовке с  вещами  оставит канистры с бензином? Как можно заранее узнать,
что  в перекрытиях  и  перегородках халтурщики  строители оставили  сквозные
дыры? А  какой гений может предусмотреть, сколько  людей окажется на верхних
этажах во время пожара?
     Но столь же неверно  расхожее представление  обывателя, что  на  пожаре
царит полная неразбериха: на  взгляд обывателя, пожарные суетятся, как рыбки
в аквариуме,  одни бегут наверх, другие вниз,  что-то  друг другу кричат,  а
что, куда, зачем -- не поймешь.
     Если честно, неразбериха,  конечно, имеет место:  в  бою полный порядок
можно  увидеть  только в  кино. Имеет место,  но, черт возьми, не царит! Как
только РТП и НШ полностью вникают в обстановку и как только необходимые силы
вступают  в бой  -- тушение идет  по плану.  Другое  дело, что у  нас не все
получается так,  как мечталось бы (а у кого, между прочим, получается?  Даже
Пушкин был доволен собой один раз в жизни, когда "Бориса Годунова" сочинил),
без проколов ни один пожар  не  обходится, но тушим мы  его осмысленно -- по
непрерывно корректируемому плану...
     Ребята  из автомобиля связи проложили кабель для  городского  телефона,
установили на стол рацию и телефонный аппарат. Итак, штаб у меня  развернут,
стали прибывать  силы,  а я не владею  обстановкой:  вижу  картину  только с
фасада. Это астрономы могли три тысячи лет  ждать, пока  им покажут обратную
сторону Луны,  я такой  роскоши позволить себе  не  могу. Держать  силы,  не
давать им задания -- не устоят, сами полезут куда глаза глядят;  а я не могу
и на секунду отойти, каждые полминуты прибывает новое  подразделение, ко мне
бежит  начальник  и  хватает  за  горло: давай задание!  Уговорил  командира
первого отряда Говорухина постоять за меня три минуты, а сам бегом под арку,
во  двор.  Посмотрел --  голова кругом пошла: не лучше,  чем с фасада, будто
зеркальное отражение!
     Рванул обратно, послал  во двор две  вновь  прибывшие тридцатиметровки,
связался  с   Васей  по  радио  и  согласовал   самое  неотложное:  назначил
начальников боевых участков.
     Парадокс нашей службы: я, капитан, приказывал майорам и подполковникам,
и они беспрекословно подчинялись.
     -- Майор Баулин, твой боевой участок с правой стороны шестого этажа.
     -- Майор Зубко, вам руководить спасанием со стороны двора.
     -- Подполковник Головин...
     -- Подполковник Чепурин...

     А ведь последние  двое  -- мои непосредственные начальники. Прибыв, они
убедились, что в моих действиях нет суетливости  и замешательства, уточнили,
где  в  настоящее  время наихудшая  обстановка,  и сами определили  для себя
боевые  участки.  Тем  самым  оии   фактически  обязались  подчиняться  моим
распоряжениям и пошли на это потому, что я уже владел обстановкой, а они  --
нет.
     Парадокс, но рожденный железной целесообразностью!
     И командирам  каждого прибывающего  подразделения: одно звено  -- сюда,
другое -- туда, два ствола Б в распоряжение Суходольекого на  седьмой, ствол
А -- Чепурину на восьмой, пятидесятиметровку -- пришла, родная, желанная! --
немедленно во двор.
     И тут же все действия отмечал на своем листе.
     Колоссальная  удача: воды было достаточно.  Слава  отлично  сработал --
задействовал  все  гидранты по  периметру  Дворца,  да и в  самом  Дворце --
спасибо  Савицкому, немало крови и себе,  и авторам проекта испортил --  был
сооружен отменный внутренний водопровод. Если стволы -- наше главное оружие,
то вода --  боеприпасы, без  нее нам на  пожаре делать  нечего.  Полных  вам
рукавов, ребята!
     Мой взгляд -- со стороны.
     Фасад  щетинился  автолестницами,  трехколенками,  штурмовками.  С  них
спасали и с них же работали стволами: пополоскал стволом сиаружи  -- и через
окно в помещение, дави огонь внутри!
     Эх,  было бы  побольше автолестниц! Они наша радость в горе: радость --
что  все-таки  есть,  горе -- что  их  мало. Правда,  после Большого  Пожара
гарнизону  подкинули  сразу  пять  штук:  пока  гром  не  грянет,  мужик  не
перекрестится. Попробуйте  оспорить Дедову логику:  "О  всяких там Юнкерсах,
Гочкисах и Круппах весь мир слышал, а кто знает изобретателей огнетушителя в
автолестницы? Ты,  да я, да мы с  тобой..." На старости лет Дед поднаторел в
математике: подсчитал, что один танк стоит столько, сколько десять наилучших
автолестниц.
     Вот сюда бы, на  девятый этаж,  пятидесятиметровку, куда Юра  Кожухов с
седьмого  по штурмовке лезет!  И  сюда, где девочки  из  хореографии  с  ума
сходят, и сюда, сюда, сюда...
     Привыкли мы своей медвежьей  силой  огонь  давить,  вот  нам технику  и
подкидывают гомеопатическими дозами...
     К  сожалению, кроме достоинств, у больших автолестниц имеется и крупный
недостаток:  они  недостаточно  мамевренны. Автолестнице  нет  цены,  когда,
скажем,  по  ней  спускают  людей  из  одного окна.  А  если люди  в  разных
помещениях,  у  разных  окон?  Казалось бы,  чего  проще, переедет машина на
несколько  метров  --  и  принимай.  Казалось  бы!  В  том-то  и штука,  что
переезжать с выдвинутой лестницей запрещено,  крайне это  опасно  --  как  в
цирке,  когда эквилибрист держит на лбу  шест с партнершей. Лестницу сначала
складывают, машина  переезжает и лишь потом выдвигают вновь: так  написано в
наставлении  черным по  белому.  А  наставления  умные люди  сочиняли,  не с
потолка свои параграфы брали...
     Сочиняли,  но   знали,  что  сие  правило  пожарные  будут  обязательно
нарушать!
     Первыми  это  сделали  Потапенко  с   Никулькиным:  тридцатиметровка  с
находящимся  на ней  пожарным  сманеврировала на несколько  окон  вправо,  и
благодаря тому нарушению  несколько  человек живут по  сей день.  На учениях
Потапенко и Никулькин получили бы за свою самодеятельность хороший  нагоняй,
после Большого Пожара их наградили медалями.
     Лиха беда начало! Не скажу,  как было во дворе, а с  фасада я несколько
раз  видел, как  тридцатиметровки  с людьми маневрировали  от  окна  к окну;
хотелось глаза закрыть, отвернуться, не видеть и не слышать... Колоссальный,
но оправдавший  себя  риск!  Все лестницы  выдержали -- кроме одной, которая
все-таки вывихнула себе суставы; но до того, как это случилось, с нее спасли
одиннадцать человек.
     Ольга, знающая толк в наших делах, в числе других "фрагментов" наметила
мне и такой: вспомнить, что начальнику штаба мешало больше всего.
     Начну с самого несущественного: мороз и ветер. Руки у меня застыли так,
что через час  я еле двигал карандашом.  А когда начинал  подпрыгивать, бить
руками по  бедрам и ногой о ногу, кто-нибудь из начальства прикрикивал:  "Ты
не  на танцплощадке,  капитан!"  Если  бы генерал Ермаков  на втором часу не
распорядился  набросить  на меня  милицейский тулуп,  я бы  к  концу  пожара
превратился в "замороженного" из французской кинокомедии.
     Второе: невероятное столпотворение  в  эфире. Все радиостанции работали
на  штабной  волне,  РТП  меня информировал, с боевых участков докладывали и
чего-то  требовали,  офицеры на этажах  устанавливали друг с другом  связь и
переговаривались, переругивались  -- и все это  трещало в  моих ушах,  и  из
всего этого чудовищного нагромождения шумов и звуков мне требовалось извлечь
жемчужное зерно. До  сих пор не понимаю, как это я не рехнулся -- от испуга,
наверное, что уволят за профессиональную непригодность.
     Третье  связано  со  вторым: каждый  начальник знал ситуацию только  на
своем участке и, естественно, считал  ее наиболее сложной, а раз так, то все
до единого требовали в первую очередь помогать им.
     -- Боевые участки докладывают по порядку!
     --  Второй, я Седьмой, прошу  немедленно  автолестницу на  правое крыло
восьмого этажа, к шахматному клубу!
     -- Второй, я Девятый, вхожу в связь! Немедленно ствол А со ствольщиками
в центральный лифтовой холл десятого!
     --  Второй,  я  Одиннадцатый, звено  газодымозащитников  в  левый  холл
девятого, побыстрее!
     А у  меня все  задействовано, им людей  и  стволы послать  -- у  других
отобрать! Так те, другие, и  отдадут,  держи  карман  шире...  А  Головин  и
Чепурин  через несколько дней мою работу разбирать  будут,  вот когда они на
мне отыграются! Резерв им отдать? Так весь мой резерв одно отделение...
     Хуже было другое:  посылаю я,  к  примеру, звено к  Суходольскому, а по
дороге его перехватывает старший по званию Баулин и  приказывает работать  с
ним. А разве майора ослушаются? Так людей Баулин перехватил, а мне  сообщить
забыл, но ведь я-то уже отметил, что послал Суходольскому звено! Он его ждет
не дождется и, легко понять, шлет мне по радио самые добрые пожелания.
     Пока Вася был РТП и на непрерывной связи, мне еще было полегче, а когда
он  по  воле  событий  переключился  на   спасание  и  потерял  контроль  за
обстановкой,  то до  прихода  Кожухова фактически  РТП оказался  я.  В  этот
отрезок времени  я  каждую минуту терял  по  килограмму  живого веса, ибо на
пожаре были задействованы почти  все  силы гарнизона, а  командовать  я даже
своей  Лизой не научился. Не припомню, испытывал ли я в жизни такую радость,
как тогда, когда, взмыленный, прибежал Кожухов.
     Могут спросить, как это так, капитан Рагозин, молоко, можно сказать, на
губах не обсохло -- и штабом командует? Поумнее никого не нашлось?
     Поумнее были, даже рядом стояли -- заместители Кожухова по профилактике
и  по технике.  Они  превосходно видели, что  в  силу обстоятельств я  начал
выполнять обязанности РТП, но в мою  работу не  вмешивались, разве что будто
про  себя советы  давали.  Почему?  А  потому,  что  в нашем  боевом  уставе
записано: "Отдача на пожаре приказаний старшим начальником пожарной  охраны,
минуя  руководителя  тушения  пожара, является  моментом  принятия  на  себя
руководства тушением  пожара". Усекли? Этот пункт -- один из  наиважнейших в
нашем  уставе, благодаря ему далеко  не каждый вышестоящий начальник возьмет
на себя  смелость давать нам указания. А оба этих зама, отличные специалисты
в своих областях,  опыта  тушения  пожаров  не  имели -- им по  должности не
полагалось этим заниматься. Но они молчаливо признавали, что капитан Рагозин
с  его  "молоком"  всетаки  лучше владеет  обстановкой.  Сам,  своими руками
памятник бы отгрохал человеку, который этот гениальный пункт придумал!
     И только с  приходом Кожухова мы обрели настоящего, стопроцентного РТП,
Даже не гора с плеч, а целый Эверест!
     Четвертая помеха,  она  же самая  главная: человек  за  двадцать самого
высокого городского и областного начальства.
     Сей  момент  щепетильный,  и  прошу  понять  меня  правильно.  Мы  люди
служилые,  на  плечах  погоны  и  живем мы  по  уставу,  то  есть обязаны  к
начальству  относиться  со  всевозможным  уважением. Раз  ему  по  должности
ноложено  выезжать ва все крупные  пожары,  --  пожалуйста,  милости просим:
стоите рядышком, смотрите и  переживайте, но, превеликая  просьба --  молча,
ибо для того, чтобы тушить пожар, нужны специальные знания и опыт, каковых у
вас  нет.  А  ведь  бывает,  что  на  повышенные  номера министры  иной  раз
приезжают. Представляете, каково капитану командовать, когда министр на него
смотрит?
     Однако  продолжу. Начальство  на пожаре -- это в хорошо и плохо. Хорошо
потому, что оно своими глазами видит обстановку  и убеждается,  что пожарные
не зря свой хлеб едят. А плохо потому,  что  оно желает  все знать  и посему
требует  непрерывной информации. И если бы только  это! Оно  еще и советует,
как  тушить  пожар, а то  и приказывает  --  нам,  профессионалам! А это уже
совсем скверно.
     Представьте  себе  на  минутку горящий  Дворец,  сотни  штурмующих  его
пожарных, десятки машин и лестниц -- и всем этим хозяйством нужно эффективно
руководить, ни на что другое не отвлекаясь. А теперь представьте вокруг меня
человек  двадцать  пять  начальников -- возбужденных,  беспокойных, желающих
немедленно знать, что будет  дальше,  неудовлетворенных, конечно,  тем,  что
тушим и спасаем мы медленно, не так, как  это, по их мнению, следует делать.
И  почти  каждый  из  них  что-то  спрашивает,  предлагает,  подсказывает  и
приказывает  -- кому? Человеку, у которого в  руках все  нити, -- начальнику
штаба.
     Особенно доставалось мне от генерала Ермакова, начальника УВД, которому
подчинена и милиция, и пожарная охрана. Интереснейшая личность, герой войны,
двух  написанных о  нем  книг и  одного кинофильма,  кавалер не юбилейных, а
боевых  орденов.  Он  и для  нас  много  делал:  выбивал фонды  на  технику,
обеспечивал жильем,  защищал при  неудачах -- низкий поклон  ему за это.  Но
лучше бы на пожары он не приезжал!
     -- Капитан, ты что, не видишь, люди на шторах висят?!
     -- Так точно, товарищ генерал, лестницы уже выехали.
     -- Капитан, почему до сих не тушат высотную часть?
     -- Пока не могут пробиться, товарищ генерал.
     -- Немедленно послать дополнительные силы!
     -- Посланы, товарищ генерал.
     -- Еще послать! Сними отовсюду! Вот эти десять человек почему стоят без
дела?
     -- Резерв, товари