и аплодисменты.  Обе  дамы  в  ложе  номер шесть громко хлопали в
ладоши, заставив Рэда еще и еще раз раскланяться.
     Аплодисменты не  умолкали,  и  Рэд со  Старым Бобом снова выходили на
манеж и снова кланялись. Ряды пустели.
     - Мой дорогой,  - сказал  клоун  Джиму.  -  Собаки  умирают  собачьей
смертью, так было, так произошло сегодня и так будет всегда.
     - Что  такое?  -  удивился Джим.  -  У  тебя  в  запасе  много  таких
поговорок?  - спросил он устало и раздраженно, потому что, несмотря на все
аплодисменты,  тяжело переживал свое поражение; он рассчитывал, что борьба
с индейцами будет для него детской игрой, ведь часто он справлялся и более
чем с тремя противниками.
     - Много  ли  у  меня  таких поговорок?  -  лепетал Старый Боб,  низко
кланяясь расходящимся зрителям и  прикладывая руку к  сердцу.  -  Не хвали
день раньше вечера!  Это еще цветочки -  ягодки впереди!  Как веревочка ни
вьется - конец найдется!..
     - Ну, с меня довольно.
     - Я думаю тоже, что с тебя довольно, - невнятно буркнул Старый Боб, и
Джим ничего не разобрал.
     Аплодисменты смолкли и оба артиста покинули манеж.  Но едва они вышли
из  шатра,  перед ними  в  полутьме возникли трое.  Один  схватил поводья,
лошади Джима,  двое других подхватили с двух сторон самого Джима. Появился
еще один человек и направил на него револьвер:
     - Сдайте оружие, или я стреляю!
     - Что за сумасшествие!  - сказал Джим, а Старый Боб тем временем взял
у него пистолет и нож.
     - Полиция,   -   сказал  мужчина  с  револьвером,  и  Джиму  пришлось
подчиниться и дать надеть на себя наручники.
     - Так, значит, ты об этом знал?! - прошипел он Старому Бобу. - Теперь
мне понятны твои поговорки.
     - Вот  и  хорошо,  -  спокойно заметил Старый Боб.  -  Не  надо  было
стрелять в того,  кто заменил мне сына,  в Гарри.  Этого я тебе никогда не
прощу, ты преступник! Но Гарри уже далеко и никогда не вернется. Спокойной
ночи!
     И Старый Боб ушел.  Он поднялся в свой фургон, раскрыл дверь, упал на
стул и разрыдался. И так он долго сидел в одиночестве и в темноте. А когда
не  стало  уже  больше  слез,  он  вышел  из фургона и отправился к своему
любимому ослу.  Он стал гладить его по спине,  говорить,  что  они  всегда
будут  с  ним неразлучны,  рассказывать,  как они будут работать над новым
номером.  Разговаривая так со своим ослом,  он  уже  мысленно  представлял
себе,  как  он сам нарядится в ослиную шкуру,  как он вместе с ослом будет
выделывать забавные прыжки, как будет смеяться публика. И хотя его детские
глаза оставались печальными,  губы его уже тронула улыбка. Распрощавшись с
ослом,  он отправился спать и был совершенно равнодушен  к  той  суматохе,
которая до утра царила в цирке.


                                  * * *

     Семейства Смит  и  Финлей  последними покинули цирк,  они  пережидали
толкотню хлынувших наружу зрителей.
     - В жизни больше не пойду в цирк, - сказала тетушка Бетти, совершенно
измученная и расстроенная; капельки пота проложили маленькие дорожки на ее
покрытом пудрой лице.
     Губы Кэт дрожали,  и  слезинки катились из глаз.  Дуглас как истинный
рыцарь шел рядом с  ней.  Но Анни Финлей разразилась кашлем из-за приступа
астмы, и семейства скоро расстались.
     Когда Смиты поместились в карету и лошади тронулись, Сэмюэл Смит взял
дочь на  колени.  Ее головка склонилась к  отцу на плечо,  и,  едва карета
остановилась у домика с садом, Смит перенес ее прямо в постель. Он пожелал
девочке  спокойной  ночи,   и  она,   чтобы  успокоить  отца,  прикинулась
засыпающей.  Тетушка  Бетти  почувствовала себя  плохо  и  позвала  Смита.
Возможно,  следовало бы  вызвать врача,  но  Сэмюэл посоветовал принять ей
обычное сердечное средство, и через некоторое время ее можно было оставить
на попечение старой служанки.
     Когда Смит освободился от всех забот, он снова вышел на улицу. Кучера
он  предупредил,  и  карета  дожидалась его.  Быстро,  насколько позволяла
дорога,  он направился к  цели -  в полицейское управление.  Сэмюэла Смита
незамедлительно препроводили к инспектору,  который отнесся к нему с таким
вниманием,  с  каким и  следовало отнестись к  племяннику весьма уважаемой
женщины.
     - Вы хотите что-нибудь рассказать об этой катастрофе,  мистер Смит? -
спросил инспектор, сидящий за пустым письменным столом.
     - Что за катастрофа?! - заинтересовался Смит, предчувствуя недоброе.
     - Хм, вы не знаете? Помощник режиссера Фрэнк Эллис застрелен, по всей
видимости,  кем-то  из индейцев.  Вся индейская труппа исчезла,  когда нам
стало известно об убийстве, и никого задержать не удалось.
     Смит чуть не задохнулся.
     - И лошади - тоже?
     - Только три. Остальные - на месте. Все было заранее обдумано, и этот
номер  -  борьба  между  краснокожими и  белыми  -  он  сыграл свою  роль.
Совершенно ясно,  что  труппа  покинула  город,  пока  все  были  увлечены
представлением.  А  в  последнюю минуту  исчезли  отец  с  сыном,  которых
называли Топ и Гарри, и еще один индеец.
     - А как на самом деле зовут Топа и Гарри?  К какой группе дакотов они
принадлежат?
     - Ну кто же теперь может ответить на этот вопрос?
     - И  неужели нельзя  установить,  хотя  бы  в  каком  направлении они
убежали?  Дело  в  том,  что  вот  этот  третий  индеец принимал участие в
нападении на ферму моей матери в Миннесоте. Он убил мою мать и сжег ферму.
     - Если бы он был в наших руках,  мы бы его повесили, но, к сожалению,
его у  нас нет.  И  уж раз он из Миннесоты,  то,  несомненно,  знает такие
уголки, где можно надежно спрятаться.
     Смит с трудом проглотил слюну.  Он ждал более обнадеживающего ответа,
но не хотел показывать своего разочарования.
     - Возможно,  руководитель  группы  ковбоев  что-нибудь знает о Топе и
Гарри, он же вместе с ними работал?
     - Джим? - Инспектор засмеялся. - Мы его арестовали.
     Смит поднял брови.
     - Арестовали?
     - Да. Но, к сожалению, он бежал.
     - Что за преступление совершил он?
     - Он ограбил кассу.  О  его преступлении нам стало известно от бывшей
кассирши.  Она ревновала Джима,  вероятно не  без оснований,  но оказалась
слишком неосторожной и бродила вокруг цирка, ожидая Джима: ревность всегда
туманит разум.  Осенью в Омахе она бежала из цирка с деньгами. Разумеется,
мы задержали ее,  и  она выдала своего соучастника -  Джима.  Эти огромные
деньги он  сумел вложить в  цирк под  высокие проценты,  в  скором времени
должен был бы получить немалую сумму по судебному решению. Клоун обнаружил
даму и обратился к нам.  Мы арестовали негодяя.  Но...  Я думаю, он теперь
направился на Дикий Запад, где скрывается немало преступников. Очень жаль,
очень жаль...
     - Я  благодарю вас,  господин инспектор.  Вы  рассказали мне  гораздо
больше, чем я смог сообщить вам.


                                  * * *

     Третий раз взошло солнце после этой ночи, а над землей все еще шумела
буря.  Лил проливной дождь.  Лед на реке взломало, мутные потоки талых вод
залили берега.
     Вдалеке от поселков и дорог,  в глуши,  куда еще не заглядывали белые
люди,  на  утренней зорьке сидели трое  людей.  Их  кони паслись рядом,  а
индейцы ели большие куски мяса.  Позавтракав,  они приготовились двигаться
дальше. Их пути расходились, и Большой Волк сказал:
     - Вы -  дакоты.  И ты, Матотаупа, нас вывел, ты давал нам советы, как
настоящий вождь.  Наши  воины охотно тебя  примут в  свои новые палатки на
севере,  ты  это знаешь.  Но ты никогда с  нами не говорил об этом,  ты не
говорил,  откуда ты пришел и куда держишь путь. Я и сегодня не спрошу тебя
об этом. Ты все-таки не хочешь идти со мной? Мы должны расстаться?
     - Я слышал слова,  которые ты сказал мне, Большой Волк. Мой сын Харка
и  я,  мы  никогда не забудем тебя и  твоих воинов,  но мы не можем идти с
вами, вы - дакоты.
     Большой Волк не понял смысла слов Матотаупы, но он чувствовал, что за
ними - тяжелая тайна. Он молча распрощался и повернул коня на север.
     Матотаупа и  Харка тоже сели на мустангов и  поехали на северо-запад,
навстречу неизвестному будущему.  Рыжего  и  Серого было  трудно сдержать.
Кони,  точно  вырвавшись  из  плена,  неслись  быстрее  ветра.  В  полдень
ненадолго остановились,  чтобы  дать  отдых лошадям.  Большой Волк  хорошо
объяснил дорогу,  и они как раз достигли берега одного из тысячи маленьких
озер, о которых он говорил.
     Кони жадно припали к воде.  Матотаупа и Харка легли на бизонью шкуру,
которую мальчик захватил еще из родной типи. У обоих с собой было не более
чем во время последнего представления:  кони,  оружие,  легины и мокасины,
маленькие мешочки с золотыми и серебряными монетами.  Большой Волк оставил
им одеяло и уделил немного из своих запасов мяса.
     Лежа на солнце, Матотаупа и Харка рассматривали окружающую местность.
Далеко, очень далеко находились они теперь от своей родины, которая лежала
между рекой Платт и Скалистыми горами.  Но их теперь отделяли от родины не
только потоки, прерии и леса, не только дорога Огненного Коня. Лето и зиму
они  вели совсем другую жизнь,  другие были у  них друзья,  другие заботы,
другие печали,  -  все  было не  то,  что  на  их  родине.  Словно во  сне
представлялись им теперь мать,  брат,  сестра, товарищи игр, очаг в родной
типи, совместная охота и борьба. Они знали теперь мир белых гораздо лучше,
чем воины на ручье - притоке Платта. Они научились чужому языку, научились
читать и  писать,  чего не умел ни один воин на их родине.  И тем не менее
они  не  стали принадлежать к  миру белых,  к  миру этого грязного города.
Скакать верхом и охотиться в бескрайних просторах -  вот в чем состояла их
жизнь с самого момента рождения, вот почему они мечтали о палатках из шкур
бизонов, о спокойных, гордых и свободных краснокожих.
     Харка  подумал,  что  прошло  больше года  с  того  дня,  когда  отец
собирался ночью посвятить его  в  тайну.  С  тех  пор  произошло так много
событий,  что Харка стал старше не на год, а на много лет. Он уже перестал
быть ребенком,  он  стал юным спутником Матотаупы.  Многое он потерял,  но
отец остался с ним и принадлежит теперь ему даже больше,  чем раньше. Если
он едет к могучему племени сик-сиков,  то едет не без надежд,  едет не для
того,  чтобы потеряться в  голубом далеком краю,  и  не  для  того,  чтобы
окончательно порвать со  своей родиной.  Он ясно помнил,  что должен стать
сильным и мужественным, он должен сделать так, чтобы враги боялись его...
     Матотаупа тоже предался размышлениям, но его мысли были направлены на
последние события в цирке, и он спросил Харку:
     - Что Рэд Джим имеет против тебя?
     - Ты  спрашиваешь об этом потому,  что он стрелял в  меня и  в  моего
коня?
     - Да.
     - Возможно, он просто разозлился, что побеждаем мы.
     - Да, это так. Но и не только потому.
     - Я его испугал,  бросая томагавк. Он не думал, что я так владею этим
оружием, и струсил. Это тоже разозлило его.
     - Возможно.  Но вы давно относитесь недружелюбно друг к другу,  еще с
нашего пребывания в  Омахе,  а  может быть,  и  еще раньше -  со встречи в
блокгаузе...
     - Тебе кажется?..  Но  ведь это было подло со  стороны Джима,  что он
заставил заплатить Далеко Летающую Птицу -  желтую Бороду за  наши бизоньи
куртки.
     - Джим  знал,  что  они  нам  нужны,  а  Далеко  Летающая  Птица  дал
сколько-то серебряных монет. Разве это неправильно?
     - Рэд Джим украл деньги из кассы.
     - Харка - Твердый как камень - Ночной Глаз!
     - Я уверен в этом.
     - Харка! Джим смелый мужчина, он не вор, - голос Матотаупы неожиданно
стал  жестким.  -  Джим  освободил  меня  в  блокгаузе  Беззубого Бена  от
веревок...
     Юноша больше не возражал.  Индейские обычаи предписывали не возражать
старшим.  Но Харка замолчал не только потому,  что был хорошо воспитан: он
почувствовал, что отец и слышать не хочет слов, порочащих Джима.
     То,  что  Джим исчез с  глаз обоих дакотов,  еще  ничего не  говорило
Матотаупе.  Ему казалось,  что Харка замолчал потому,  что удалось убедить
его.  Да  и  разве сам  Харка не  удивлялся раньше изобретательности белых
людей, разве не Джим спас Матотаупу, а тем самым и Харку?..
     Разговор,  казалось,  был  исчерпан;  до  вечера  им  еще  предстояло
проехать порядочное расстояние, и оба вскочили на коней.
     С момента побега с Большим Волком они проделали уже  немалый  путь  и
находились  сейчас в прериях севернее Миссури.  Дул резкий ветер,  по небу
тянулись серые облака,  и вскоре посыпался град.  Он  застревал  в  гривах
коней,  в волосах всадников.  Как только стемнело,  трава покрылась инеем.
Путники остановились у маленького ручейка, на котором кое-где еще был лед.
Несколько  кустиков с редкими ветвями были единственной защитой от ветра и
града. И это было лучшее место для привала, какое только можно было найти.
Мустанги улеглись. У них еще была лохматая зимняя шерсть, может быть, и не
очень красивая,  но служившая им хорошую службу.  Харка  с  трудом  разжег
небольшой огонь, и, расположившись с отцом у крупов коней, они завернулись
в одеяло и бизонью шкуру. Спали по очереди.
     Под утро ветер разогнал облака.  Отец с сыном собрались в путь.  Выли
волки, и коней не пришлось погонять, они сразу поднялись в галоп...
     Новые люди и новая жизнь ждали Матотаупу и Харку впереди.


                  ЛИЗЕЛОТТА ВЕЛЬСКОПФ-ГЕНРИХ И ЕЕ КНИГИ

     Со  времен  Фенимора  Купера  и   Майн  Рида,   с  начала  XIX  века,
прогрессивные  писатели   мира   с   сочувствием  относились  к   теснимым
колонизаторами племенам  индейцев.  В  книгах  об  индейцах особенно полно
раскрылось дарование  Купера,  создавшего знаментый цикл  "Кожаный  чулок"
("Зверобой,  или Первая тропа войны",  "Последний из могикан",  "Следопыт,
или  Озеро-море",  "Пионеры,  или У  истоков Сусквеганны",  "Прерия").  На
страницах  увлекательных  романов  справедливость  часто  вопреки  мрачной
действительности одерживала  верх.  Светлые,  добрые  силы  венчали  книгу
счастливым концом, как бы утверждая мысль о неизбежности торжества правды,
победы  добра  над   злом.   Следует  заметить,   что   отдельные  моменты
кровопролитной борьбы  не  только в  книгах завершались победами индейцев.
Например, в битве при Литл-Биг-Хорне, одном из последних крупных сражений,
несколько  индейских племен  под  водительством известного жреца  и  вождя
Татанки-Йотанки  (Ситтинга Булла)  наголову разбили  большой военный отряд
генерала Кустера*.  Однако плохо вооруженным, разрозненным мелким племенам
трудно   было   противостоять  хорошо   вооруженной   массе   американских
колонизаторов:  мужественный  народ  неуклонно,  планомерно  оттеснялся  с
благодатных земель своих  предков в  малоплодородные гористые и  пустынные
области  североамериканского  континента.  Люди  гибли  в  неравных  боях,
замерзали в снегах, умирали от голода и болезней.
     _______________
          * Подробнее об  этой  битве,  о  Татанке-Йотанке  и  о  генерале
     Кустере см. географический ежегодник "Глобус 1964". Л. 1964. С. 186 -
     193.

     К концу  XIX  века литература становится более зависимой от денежного
мешка и все чаще  изображает  индейцев  кровожадными  дикарями,  только  и
ищущими случая пустить свою злодейскую стрелу в белого человека.  К началу
XX  века  число   "индейских   романов"   с   таким   отражением   событий
увеличивается,   а   с   развитием  кинематографа  стали  фабриковаться  и
"вестерны",  где по-рыцарски благородные ковбои и скауты  одерживают  верх
над "грязными", "злонамеренными" индейцами. Подобного рода произведения об
индейцах способствовали тому,  что  слово  "скаут"  -  разведчик  -  стало
синонимом благородного борца за справедливость,  и возникшие в начале века
во многих странах детские военизированные  организации  присваивали  своим
членам  "звание" скаутов:  бойскаутов - мальчикам,  г„лскаутов - девочкам.
Молодчики  из  вестернов  и  "индейских  романов"  стали   образцами   для
подрастающего   поколения,   воспитываемого   в   духе   насилия,  в  духе
превосходства белой расы.
     Лизелотта Вельскопф-Генрих одна из очень немногих писателей,  которая
еще  в  двадцатые годы  задумала  и  начала  писать  необычную для  своего
времени,  правдивую книгу об индейцах.  В  своем реалистическом романе для
юношества она хотела рассказать о судьбах индейцев племени дакота.
     К решению этой задачи писательница пришла не случайно. Как и все дети
своего времени,  она увлекалась приключенческими книгами об индейцах. Отец
обратил внимание на интерес дочери к низкосортному чтиву.  Это обеспокоило
его  -  высокообразованного,  воспитанного  на  гуманистических  принципах
человека.  Он постарался приобщить дочь к  более серьезной и  даже научной
литературе об индейцах; взял на себя труд объяснять девочке истинный смысл
появляющихся время от  времени статей и  сообщений в  газетах и  журналах,
касающихся индейской проблемы.  Увлечение приключенческими романами  очень
рано  превратилось у  Лизелотты в  серьезный,  глубокий интерес к  жизни и
борьбе   самобытного  обездоленного  народа.   Одиннадцатилетняя  девочка,
потрясенная подавлением восстания индейцев в  Мексике,  даже  обращается с
письмом  к   президенту  этой  страны  и  просит  его  не  карать  жестоко
восставших,  просит предоставить им возможность жить и  работать...  Уже в
четырнадцать лет Лизелотта твердо решила стать писательницей,  и интерес к
судьбе индейцев не  оставляет ее.  Совсем юной девушкой она  делает первые
наброски своей будущей книги об индейцах. "Но прошло много времени, прежде
чем осуществилась моя мечта,  -  говорила Лизелотта Вельскопф-Генрих много
лет  спустя,   обращаясь  к  советским  читателям  по  радио.  -  Я  и  не
подозревала,  что  на  моем  пути  встанут  две  мировые войны,  инфляция,
безработица и  фашизм.  Наконец,  когда я  совсем перестала думать о своих
стремлениях,  они неожиданно осуществились. Я уже почти забыла, кем хотела
стать.  Мне пришлось жить в  то время,  когда фашизм душил народы,  и я не
могла спокойно смотреть на это. Я стала помогать военнопленным и узникам в
концентрационных  лагерях.   Это   приходилось  делать   тайно:   за   это
приговаривали к смерти, но я не могла поступить иначе".


     Лизелотта Вельскопф-Генрих родилась в  1901  году в  Мюнхене в  семье
юриста-демократа.  В 1907 году семья переехала в Штутгарт, а в 1913 году -
в  Берлин.   Родители  развивали  способности  девочки,   поддерживали  ее
интересы.  В  двенадцать лет  она читала философские работы Шиллера,  а  с
четырнадцати -  Фукидида,  сначала на немецком,  а потом, с поступлением в
классическую гимназию, и на языке подлинника - на греческом.
     Первая мировая война,  годы фашистского террора, вторая мировая война
- вот главные вехи ее жизненного пути. После смерти отца семья оказалась в
тяжелом материальном положении,  и  Лизелотте Вельскопф-Генрих  пришлось и
работать,  и учиться в Берлинском университете, где она изучала экономику,
философию. Одновременно в институте археологии она изучала древнюю историю
и античную литературу.  Преодолевая трудности,  Лизелотта Вельскопф-Генрих
окончила университет, получила звание доктора философии.
     Однако пора кризиса и  инфляции заставила ее  отнести научные занятия
древней историей и литературный труд на вечерние часы,  на время отпусков.
Средства к существованию ей стала давать статистика. С 1925 года Лизелотта
работала  статистиком  на  предприятии,  с  1928-го  -  в  государственном
учреждении  -   статистическом  управлении.  Работа  дала  ей  возможность
получить  практическое представление о  финансовой  системе  и  финансовой
политике.  Что  же  касается  литературной работы,  то  она  обратилась  к
проблемам для нее в  то время более близким и  пишет не об индейцах,  а  о
своих  современниках -  о  немецкой интеллигенции.  Уже  с  самого  начала
возникновения в Герм